— Мы с Джорджем, — объясняет он, — приехали с ранчо, чтобы малость поразвлечься. Месяц назад у нас было две с половиной тысячи акров орошенных пастбищ на юге, в долине Сан-Мигель. Но тут появляется нефтеразведчик и начинает бурить. Он открывает фонтан, который выдает двадцать тысяч, а может, двадцать миллионов баррелей нефти в день. И мы с Джорджем получаем за наш участок сто пятьдесят тысяч долларов — по семьдесят пять тысяч на брата. Так что мы седлаем коней и едем с попутным ветром в Атаскоза-сити, рассчитывая на несколько дней увечий и развлечений. Нынче утром я взял из банка кой-какой капиталец, — говорит он и предъявляет пачку бумажек по двадцать и пятьдесят долларов, толстую, как подушка в спальном вагоне. Золотые сертификаты засияли перед моими глазами, как отблески закатного солнца на коньке амбара. У меня подогнулись колени, и я сел прямо на край тротуара.
— Вы небось хорошо погуляли по белу свету, — продолжает эта ходячая копилка. — Не удивлюсь, если вам попадались городки повеселее, чем этот вот Атаскоза-сити. Мне порой кажется, что где-нибудь можно провести время и получше, особенно если у тебя денег куры не клюют и ты не прочь их потратить.
Затем этот буревестник пустыни садится рядом со мной, и мы заводим серьезный разговор. Я выясняю, что раньше он был бедным и всю жизнь прожил на ранчо. По ходу дела он признался мне, что для него самая большая роскошь — это прискакать в лагерь еле живым от усталости после загона скота, слопать миску бобов, оглушить себя пинтой самодельного виски и улечься дрыхнуть на собственные сапоги вместо подушки. Когда на него и его розового, но шустрого дружка нежданно-негаданно свалилась куча денег и они спешно перекочевали в этот убогий населенный пункт под названием Атаскоза-сити, можете себе представить, что было дальше. Они могли купить все, что угодно; но они не знали, что им угодно. У них были только три предмета вожделения: виски, седла и золотые часы. Если на свете и существовали другие вещи, на которые не жалко было бы проматывать состояния, они о том не ведали. Поэтому, когда им хотелось пошиковать, они отправлялись в центр городка, брали тетрадку с переписью населения, становились перед главным салуном и угощали выпивкой всех местных жителей по алфавиту. Потом заказывали в магазине три-четыре новых седла из Калифорнии и начинали бросаться на тротуаре золотыми часами по двадцать долларов за штуку. Держать пари, кто кого перекинет, было идеей Джорджа; но даже это им постепенно приелось.
Не упустил ли я своего шанса? Слушайте.
За тридцать минут я набросал такую яркую словесную картину прелестей большого города, что по сравнению с ней жизнь в Атаскоза-сити показалась бы вам не веселее поездки на Кони-Айленд с вашей собственной женой. Еще через десять минут мы скрепили рукопожатием договор, согласно которому я должен был стать его гидом, переводчиком и товарищем на вышеозначенном искрометном карнавале. А Соломон Миллс — таково было его имя — брался покрывать все расходы в течение месяца. К концу названного срока, если я проявляю себя достойным организатором этих кутежей и беспутств, он выплачивает мне одну тысячу долларов. Потом, в завершение сделки, мы собрали по списку полное население Атаскоза-сити и уложили под стол всех его представителей, кроме женщин, несовершеннолетних и еще одного человека по имени Орас Уэстервелт Сент-Клер. Для этого нам пришлось купить пару шапок дешевых серебряных часов и выставить его вместе с ними из города. Под занавес мы вытащили из постели шорника и отправили его делать три новых седла; а потом пошли на станцию и улеглись спать прямо на рельсах, только чтобы позлить «К. П. и Н. А.». Можете себе представить, как трудно жителю подобного города, имеющему семьдесят пять тысяч долларов, избежать позора умереть богачом!
На следующий день Джордж, у которого было что-то вроде жены, уехал обратно на ранчо. А мы с Солли, как я стал теперь его называть, отряхнули с крылышек техасскую пыль и приготовились порхнуть на восток — туда, где ослепительным светом сияют огни счастливой и беззаботной жизни.
— По дороге не останавливаемся, — говорю я Солли, — разве что на минутку, чтобы подстричь тебя и одеть. Это тебе не техасская забегаловка, — говорю я, — где ты можешь налопаться тухлятины с красным перцем, а после вопить на всю площадь от восторга. Нет, сейчас мы отправляемся в высшие круги общества. Там носят шпицы, гуляют с шампиньонами и вообще демонстрируют себя в самом выгодном свете.
Солли кладет в один карман своих коричневых штанов шесть тысяч долларов сотенными бумажками, а в другой — пачку документов, по которым можно получить в восточных банках еще десять тысяч. Затем я восстанавливаю дипломатические отношения с «К. П. и Н. А.», и мы трогаемся в северо-западном направлении, таким образом начиная свой окольный путь к изобилующим пряностями садам американского Востока.
Мы сделали остановку в Сан-Антонио ровно настолько, чтобы успеть купить кое-какую одежду, восемь раз угостить выпивкой всех служащих и постояльцев гостиницы «Менгер» и заказать четыре мексиканских седла с серебряной отделкой и suaderos[1] из белой ангорской шерсти, которые по изготовлении должны были отправить на ранчо. Оттуда мы сразу махнули в Сент-Луис. Прибыли туда как раз к ужину, и вскоре отпечатки наших пальцев появились в регистрационной книге самой дорогой гостиницы города.
— Ну а теперь, — говорю я Солли, подмигивая сам себе, — тут имеется первая на нашем пути заправочная станция, где можно получить по-настоящему питательную тарелку бобов. — И пока он возился у нас в номере, пытаясь добыть воду из газовой трубы, я отвел в сторонку главного официанта, оттопырил ему смокинг одним пальцем, вставил туда двухдолларовую банкноту и снова привел его костюм в первоначальное положение.
— Вот что, братец, — говорю я, — сегодня со мной будет ужинать мой приятель, который много лет пробавлялся одними отрубями и чечевичной похлебкой. Потолкуйте с шеф-поваром и устройте нам такой ужин, какой вы подаете губернатору штата и главному ответственному за пассажирские грузоперевозки по вашей железной дороге, когда они посещают ваше заведение. У нас столько денег, что ими можно набить театр Сары Бернар, и мы хотим, чтобы вы порадовали нас всеми дивертисментами вашей кухни. Неприличное вознаграждение гарантируется, так что валяйте.
В шесть часов мы с Солли уселись за стол. Ну, скажу я вам! По моим сведениям, такое можно увидеть разве что на званом обеде у французского посла. Нас обслужили мгновенно. Шеф-повар назвал это «обедом а-ля покер». Так оно водится у гурманов Запада. Вам подают по три блюда зараз. Там были морские гребешки, морские свинки и заморский портер; бараньи отбивные, суп из телячьей головы и цыплячий паштет; черная икра, баклажаны и тапиока; дикая утка, домашняя индейка и фальшивый заяц; филадельфийский каплун, жареные улитки и сливовая наливка; и так далее, один комплект за другим. Правила тут такие: вы съедаете все, что можете, а официант забирает остатки и приносит вам груши для окончательного насыщения.
Я был уверен, что после своего куцего пайка на ранчо Солли будет просто на седьмом небе от этого изобилия, и мне не терпелось увидеть его реакцию, поскольку, с тех пор как мы покинули Атаскоза-сити, он еще ни разу не наградил моих усилий даже улыбкой.
Мы сидели в главном зале, полном шикарно одетой публики, и отовсюду слышались громкие и приятные голоса, обсуждающие две излюбленные сент-луисские темы: цветное население и скотоводство. Здешние жители переключаются с одной на другую так часто, что приезжие иногда принимают их беседы за споры о цветоводстве, и это снискало старому городу репутацию культурного центра. А в углу играл отличный духовой оркестр; и вот теперь-то, подумал я, Солли наконец почувствует ту спиритуальную радость жизни, которой ему явно не хватало в сельской местности. Но я ошибся.
Он воззрился на меня через стол. Между нами были четыре квадратных ярда, выглядевших так, словно мощный циклон прошелся по скотному двору, птицеводческой ферме, огороду и ирландской ткацкой фабрике. Солли встает и обходит его кругом.
— Люк, — говорит он, — я здорово проголодался после нашего путешествия. Мне показалось, ты говорил что-то о бобах. Я пойду в город и попробую найти чего-нибудь, что я смогу есть. А ты, если хочешь, сиди тут и ковыряйся с этим суррогатным харчем.
Я подозвал официанта и изобразил подпись «С. Миллс» на обороте чека на тринадцать долларов и пятьдесят центов. — Что это вы решили, — говорю я, — подать двум джентльменам кучу дряни, годной разве только для палубных матросов с Миссисипи? Мы идем в город, поищем там какой-нибудь еды поприличнее.
Я двинулся по улице вслед за несчастным обитателем равнин. Вскоре он увидел лавку, где торговали седлами, и некоторая доля грусти исчезла из его взгляда. Мы вошли туда, и он выбрал и оплатил еще два седла — одно с рожком на передней луке из чистого серебра и серебряными же гвоздиками, осыпанное по краям искусственными бриллиантами и рубинами. У другого рожок был отделан золотом, стремена позолочены в четыре слоя, а сиденье инкрустировано серебром так щедро, что на нем живого места не осталось. Эта пара обошлась ему в тысячу сто долларов.
