Учитель выглядел несколько старше своих лет, так как носил очки в золотой оправе. Занятия с учениками доставляли ему немало радости; кроме того, ему полагались длительные каникулы, и свой досуг он посвящал удовлетворению разносторонних интересов; по воскресеньям он наслаждался тем, что мог больше поспать, затем съездить в придворную пекарню за булочками к завтраку и прочитать воскресные приложения к утренним газетам.
Итак, он ехал на велосипеде под весенним солнцем и пел:
Пришла зеленая весна,
Так, значит, шуба не нужна…
Когда он выезжал из дому, он не мог знать, что едет навстречу неожиданным и роковым событиям, что ему предстоит совершенно иная, полная волнений жизнь, в корне отличная от того спокойного, размеренного, надежного и упорядоченного существования, которое он вел в течение сорока шести лет.
Тихонько напевая, он с радостью думал о предстоящем завтраке и кофе, который сейчас дома, на улице Цитадели, процеживает его жена; он предвкушал ожидавшие его маленькие радости: пеклеванный хлеб, булочки и воскресные газеты. Он не мог предвидеть, что даже и не попробует ни свежего пеклеванного хлеба от придворного пекаря, ни теплых булочек и что ему не придется прочитать анекдоты или просмотреть серию рисунков, которые поместили сегодня воскресные приложения к газетам.
Около Восточного вокзала учитель купил целых три газеты — ведь он был демократ и свободомыслящий человек без всяких предрассудков, склонный рассматривать вещи с разных сторон. Поэтому он купил солидную консервативную газету, затем социал-демократическую и радикальную, желая ознакомиться с различными взглядами и точками зрения. Он тщательно сложил все три газеты вместе и прикрепил их к багажнику. В тот момент учитель не знал, что в каждой из газет, помимо совершенно одинаковых телеграмм и комментариев американского информационного бюро, были помещены сообщения об ужасном преступлении — убийстве двух человек в доме по Аллее Коперника; он не мог также предвидеть, что вскоре его собственное имя будет названо в связи с этим преступлением.
В придворной булочной учитель ждал довольно долго, пока наконец получил пеклеванный хлеб и булочки. Дело в том, что там скопилось много покупателей, преимущественно дам. Его оттесняли в сторону всякий раз, как подходила его очередь, но он был кроткий и вежливый человек, и прошло немало времени, пока ему удалось подойти к прилавку. В булочной так приятно пахло хлебом, тмином и маком, что учителю захотелось есть. Он посмотрел на часы — уже одиннадцать. Сегодня он в самом деле очень поздно проснулся.
Обратно он ехал по теневой стороне улицы, и вскоре ему стало холодно. Значит, все же следовало утром надеть пальто. В бумажном пакете лежали свежие, теплые булочки и пеклеванный хлеб, они так чудесно пахли, что у бедняги слюнки потекли и заурчало в животе. Он прибавил ходу, без конца напевая все ту же строфу:
Пришла зеленая весна,
Так, значит, шуба не нужна…
Но только простужаться не годится!
Услышав на одной из улиц какой-то окрик, он никоим образом не мог предположить, что это имеет отношение лично к нему, и по прежнему напевал песенку; но вот окрик повторился, и неожиданно для учителя кто-то схватил его сзади за плечо. Он упал с велосипеда и больно ударился о мостовую; переднее колесо описало круг, а чудесные теплые булочки и пеклеванный хлеб скатились в сточную канаву. Учитель хотел было подняться на ноги, но в этот момент его снова схватили и скрутили ему руки за спиной. Над самым его ухом кто-то крикнул:
— Твой номер не прошел! С нами шутки плохи!
Учитель родного языка и истории потерял во время падения золотые очки и теперь плохо видел, но в конце концов он разглядел огромного полицейского, который скрутил ему руки, и другого полицейского, неторопливо приближавшегося к ним.
— Небось удрать собрались? Думали от нас скрыться? Не выйдет, старый дружище!
Вряд ли кому понравится, если посторонний человек обратится к нему со словами «старый дружище» да еще скрутит ему руки. Учитель вовсе не был вспыльчив и раздражителен, что часто наблюдается у людей его профессии. Но это неожиданное и грубое нападение, в результате которого он свалился с велосипеда, подействовало на него удручающе — ведь ему помешали петь, испортили праздничное настроение. К тому же он больно ударился коленом о мостовую, испачкал костюм и потерял очки; а тут еще полицейский, который крепко держал его, начал выворачивать ему руки. Все это вместе взятое оскорбляло его достоинство; поэтому учитель дал понять полицейскому, что он для него вовсе не «старый дружище», и сердито спросил, что все это значит.
— Отставить разговоры! — заявил вместо ответа полицейский.
Как и все его коллеги, учитель не привык к возражениям, поэтому резкость тона полицейского ошеломила его. Наморщив лоб, он с серьезным видом заметил полицейскому, что подобная манера разговаривать с гражданами совершенно недопустима.
— А ну-ка, помолчи! — крикнул полицейский и снова вывернул ему руки.
Учитель почувствовал, что от полицейского разит пивом: ясно, человек уже с утра промочил горло.
— Позвольте, в чем дело? Почему вы так поступаете? — спросил озадаченный учитель. — Я удивляюсь вам!
— Да угомонитесь ли вы, наконец! — заорал полицейский.
— Нет, вы просто с ума сошли! Эй, послушайте! Подойдите сюда и помогите мне освободиться от этого человека! — крикнул учитель другому полицейскому, который как раз подошел к ним. — Помогите же! Ваш коллега, по-видимому, не в своем уме!
— Ну-ну, ты не очень-то! — крикнул полицейский и снова стал выворачивать учителю руки. А второй полицейский принялся ему помогать и тоже посоветовал бедняге держать язык за зубами.
— Ой! Да вы что? Или в самом деле оба с ума сошли? — завопил учитель.
— Ты справишься с ним один? — спросил второй полицейский.
— Ну, разумеется! Я придержу этого молодчика, а ты дойди до телефонной будки.
— Прошу обратить внимание, я не молодчик! — решительно заявил учитель.
— Иди, я постерегу молодчика, — повторил полицейский. — Снова удрать ему уж ни за что не удастся!
— Я никуда не собираюсь удирать. Наоборот, я хочу остаться тут и жаловаться на ваши действия. Я намерен сообщить полиции об этом происшествии! — Тут учитель вспомнил, что, собственно говоря, он как раз стоит сейчас лицом к лицу с представителями полиции, и поправился: — Я намерен заявить обо всем в соответствующую инстанцию! Ваше поведение скандально, прямо-таки скандально!
— Вы что, оглохли?
— Нет, я вовсе не глухой. А если бы и был глухой, то это обстоятельство никого, кроме меня, не касается.
— А раз вы не глухой, тогда почему вы не остановились, когда я кричал вам?
— Я не слыхал.
— Ах вот как, не слыхали! Да я ведь не один раз крикнул.
— Может быть, я и слышал ваши окрики, но я же не знал, что они относятся именно ко мне, тем более, что я все время напевал про себя.
— Петь на улице не разрешается!
— А я буду! Раз мне хочется напевать, я буду напевать! Кто может запретить какому-нибудь гражданину напевать про себя?
— Это запрещено полицией! Нельзя напевать на улицах. А теперь скажите-ка мне, куда это вы так мчались на велосипеде?
— К себе домой.
— Вот как, а откуда же вы ехали?
— Да, собственно говоря, я и ехал-то из дома — как ни странно это может звучать; дело в том, что я еду из дома и возвращаюсь домой, сделав, так сказать, целый круг…
— Чушь какую-то вы несете! Ваш адрес? Имеете ли вы постоянное местожительство?
— Я живу уже более двадцати лет на улице Цитадели, дом номер 68, третий этаж. Думаю, я с полным правом могу утверждать, что имею постоянное местожительство! — заявил арестованный не без чувства собственного достоинства.
— А это мы проверим. Ваше имя?
— Лектор Карелиус.
— Ваше занятие?
— Ведь я уже сказал: лектор.
— Легдор? А что это такое?
— Да нет, я лектор! Лектор — значит учитель. Собственно говоря, это слово переводится как «читатель», но его можно применять, как в данном случае, к лицу, которое читает лекции; слово «лектор» происходит от латинского…
— Ну, хватит дурака валять! Следовательно, вы утверждаете, что являетесь школьным учителем?
— Нет, я не школьный учитель, я лектор! — сердито ответил Карелиус.
— Будьте покойны, мы все это проверим! А на чьем это велосипеде вы разъезжаете? Где раздобыли его?
— А я вовсе и не «раздобывал», просто это мой собственный велосипед! И, по-моему, самый обыкновенный. Будьте добры, осмотрите его, господин полицейский. Теперь я в свою очередь буду просить у вас объяснений! За кого вы меня принимаете? Я убедительно прошу вас немедленно отпустить меня! Мне неприятны ваши объятия!
