"А ты, Паульсбергъ, ты ничего на это не скажешь?"
Паульсбергъ рѣдко вставлялъ свое слово; онъ большей частью жилъ одинъ, изучалъ науки и работалъ надъ своими произведеніями; онъ не обладалъ даромъ краснорѣчія, свойственнымъ его товарищамъ. Онъ добродушно улыбнулся и возразилъ:
"Ваши слова должны бытъ да — да, нѣтъ — нѣтъ, какъ ты это знаешь". Надъ этимъ всѣ громко разсмѣялись. "А что касается остального, то я подумываю вернуться домой, къ своей женѣ".
И Паульсбергъ пошелъ. Это была его привычка уходить безъ всякихъ дальнѣйшихъ разсужденій, разъ онъ это сказалъ.
Но когда Паульсбергъ ушелъ, оказалось, что и остальнымъ нужно итти; не было смысла больше здѣсь оставаться. Актеръ поклонился и исчезъ, видно было, какъ онъ быстро шагалъ, чтобы догнать Паульсберга. Художникъ закутался въ свое пальто, не застегивая его, и сказалъ:
"Уфъ, я страшно усталъ. У кого есть деньги на обѣдъ?"
"Ты долженъ позаботиться о томъ, чтобъ раздобыть себѣ какого-нибудь лавочника", возразилъ Иргенсъ. "Я сегодня заставилъ одного дать мнѣ бутылку коньяку".
Они удалились оба вмѣстѣ.
"Я хотѣлъ бы знать, что тутъ подразумѣвалъ Паульсбергъ", сказалъ адвокатъ. "Ваши слова должны бытъ нѣтъ — нѣтъ, да — да; ясно, что онъ подъ этимъ что-то подразумѣвалъ".
"Да, это ясно", сказалъ художникъ Мильде. "Видѣлъ ты, какъ онъ при этомъ смѣялся, вѣроятно, онъ смѣялся надъ чѣмъ-нибудь".
Пауза. Масса гуляющихъ, какъ и прежде медленно прохаживаются, болтая и смѣясь, взадъ и впередъ по улицамъ.
Мильде продолжаетъ:
"Я часто думаю, что было бы хорошо, если бы у насъ въ Норвегіи была еще одна такая голова, какъ Паульсбергъ".
"Собственно говоря, къ чему?" спрашиваетъ Иргенсъ, немного раздраженный
Мильде посмотрѣлъ на него, потомъ на адвоката и разразился удивленнымъ смѣхомъ.
"Нѣтъ, ты это слышалъ, Гранде? Онъ спрашиваетъ, къ чему намъ нужны въ Норвегіи такія головы, какъ Паульсбергъ".
"Ну и что же?" спрашиваетъ Иргенсъ.
Гранде тоже не смѣется, и художникъ Мильде не можетъ понять, почему никто не смѣется. Онъ хотѣлъ тотчасъ послѣ этого уходить и началъ говорить, о другомъ.
"Итакъ, ты заставилъ лавочника дать тебѣ коньякъ; слѣдовательно, у тебя есть коньякъ?"
"Это значитъ, что я ставлю Паульсберга высоко и считаю, что онъ способенъ одинъ все завершить", продолжалъ Иргенсъ со скрытой ироніей.
Этого никакъ не ожидалъ Мильде, онъ не могъ на это возразить Иргенсу и, кивнувъ головой, онъ сказалъ:
"Да, конечно, такъ именно; я думалъ только, что съ нѣкоторой помощью онъ пойдетъ скорѣе, а это было бы не лишнимъ; короче говоря, ему нуженъ соратникъ. Но я вполнѣ согласенъ съ твоимъ мнѣніемъ".
Въ "Grande" [1] имъ посчастливилось натолкнуться на Тидемана, тоже купца, очень крупнаго торговца, дѣлового человѣка, главу очень виднаго торговаго дома.
"Ты обѣдалъ?" крикнулъ ему навстрѣчу художникъ.
"Да, и не разъ", отвѣчалъ ему Тидеманъ.
"Не говори глупостей, возьмешь ты меня съ собой въ Грандъ?"
"Но я могу прежде всего съ тобою поздороваться?"
Рѣшили зайти на минутку къ Иргенсу, попробовать его коньякъ, а потомъ снова вернуться въ Грандъ.
Тидеманъ и адвокатъ шли впереди.
"А знаешь, все-таки это очень хорошо, что у насъ есть эти купцы", сказалъ художникъ Иргенсу. "Порой они очень полезны".
Иргенсъ довелъ плечами въ отвѣтъ, — это могло выражать все, что угодно.
"И мы совершенно имъ не въ тягость, наоборотъ, это имъ нравится, это льститъ имъ. Если обойтись съ ними по-дружески, выпить съ ними брудершафтъ, то этого совершенно достаточно. Ха-ха-ха, развѣ я не правъ?"
Адвокатъ остановился, онъ поджидалъ ихъ.
"Чтобъ не забыть, вѣдь мы должны поговорить опредѣленно съ Ойэномъ по поводу всей этой сумятицы", сказалъ онъ.
"Вѣрно, объ этомъ чуть было всѣ не забыли. Конечно, вѣдь Ойэнъ хотѣлъ уѣхать; нужно было бы что-нибудь устроить".
Дѣло было въ томъ, что писатель Ойэнъ написалъ два романа, которые были переведены на нѣмецкій; онъ сдѣлался очень нервнымъ, не могъ же онъ постоянно изнурять себя работой, — ему нуженъ былъ покой. Онъ хлопоталъ о преміи и возложилъ всѣ свои надежды на полученіе ея, — даже самъ Паульсбергъ рекомендовалъ его, хотя и не очень усердно. И вотъ, тогда товарищи порѣшили отправить Ойэна въ Торахусъ, маленькое мѣстечко въ горахъ, гдѣ воздухъ былъ очень полезенъ для нервныхъ. Черезъ недѣлю Ойэнъ долженъ былъ уѣхать, деньги были обезпечены; Олэ Генрихсенъ и Тидеманъ выказали себя очень великодушными въ этомъ дѣлѣ. Теперь нужно было только устроить маленькій прощальный праздникъ.
"Но у кого мы это устроимъ?" спросилъ художникъ. "У тебя, Гранде, у тебя, вѣдь, большое помѣщеніе".
Гранде не отнѣкивался; это могло устроиться у него; онъ поговоритъ со своей женой. Было рѣшено пригласитъ Паульсберга съ женой, какъ гостей; Тидемана съ женой и Генрихсена, какъ почетныхъ гостей, разумѣется.
"Да, приглашайте, кого хотите, но актера Норема я не хочу имѣть у себя въ домѣ. Онъ всегда напивается до потери разсудка, такъ что просто противно; я знаю, что моя жена просила этого не дѣлать".
Нѣтъ, тогда проводовъ нельзя было устроить у Гранде. Не годится оставлять Норема въ сторонѣ.
Изъ этого безвыходнаго положенія вывелъ ихъ Мильде, предложивъ свою мастерскую. Это очень понравилось товарищамъ; да, это былъ, дѣйствительно, очень удачный случай. Нельзя было найти болѣе удобнаго помѣщенія, большого и свободнаго, какъ сарай, съ двумя уютными боковыми комнатками. Хорошо. Итакъ, значитъ у Мильде, въ мастерской черезъ нѣсколько дней должно быть дано сраженіе.
Всѣ четверо поднялись къ Иргенсу, выпили коньякъ и снова ушли. Адвокатъ хотѣлъ итти домой, онъ чувствовалъ себя немного оскорбленнымъ; это рѣшеніе насчетъ ателье ему не нравилось. Ну, впрочемъ, вѣдь онъ могъ и не присутствовать въ этомъ сборищѣ. На всякій случай, онъ откланялся и ушелъ.
"Но вѣдь ты идешь съ нами, Иргенсъ?" спросилъ Тидеманъ,
Иргенсъ не сказалъ — нѣтъ, во всякомъ случаѣ онъ не отклонилъ этого приглашенія. Но въ общемъ, ему не доставляло большого удовольствія итти съ Тидеманомъ въ Грандъ, и, кромѣ того, его злилъ этотъ толстый Мильде своей фамильярностью; да впрочемъ, вѣдь онъ могъ бы уйти сейчасъ же послѣ обѣда. Въ этомъ ему помогъ между прочимъ самъ Тидеманъ; какъ только онъ всталъ изъ-за стола, онъ расплатился и сейчасъ же простился; ему нужно было кое-что еще сдѣлать.
Тидеманъ направился на набережную въ складъ Генрихсена; онъ зналъ, что въ это время Олэ тамъ. Тидеману было за тридцать; у него были темные волосы и борода, но виски уже начинали сѣдѣть, и каріе глаза смотрѣли съ усталымъ выраженіемъ. Когда онъ тихо сидѣлъ и молчалъ, его тяжелыя вѣки поднимались и опускались, какъ будто онъ боролся со сномъ.
Онъ слылъ на очень основательнаго дѣлового человѣка, былъ женатъ уже четыре года и имѣлъ двоихъ дѣтей.
Его бракъ начался самымъ лучшимъ образомъ, и прекрасныя отношенія между супругами не прекращались и до сихъ поръ, хотя людямъ это казалось непонятнымъ. Тидеманъ самъ не скрывалъ своего удивленія, что жена его любитъ. Онъ слишкомъ долго былъ холостымъ, черезчуръ много путешествовалъ, черезчуръ много жилъ по гостиницамъ — это онъ самъ говорилъ. Онъ любилъ звонить, когда ему что-нибудь нужно; онъ требовалъ обѣдъ въ непривычное время дня, когда это ему нравилось, не обращая вниманія на обѣденные часы. И Тидеманъ пускался въ подробности; такъ, напримѣръ, онъ не переносилъ, чтобъ жена наливала ему супъ; какъ могла его жена при всемъ своемъ добромъ желаніи догадаться, сколько ему нужно супу? А съ другой стороны, госпожа Ханка, артистическая натура двадцати двухъ лѣтъ, полная любви и жизни и смѣлая, какъ юноша, фру Ханка обладала большими способностями и жаждой знанія; она была желаннымъ гостемъ во всѣхъ собраніяхъ молодежи, будь то въ залахъ, или просто въ кружкахъ, и никто, или очень немногіе могли ей противостоять. Во всякомъ случаѣ, у нея не было любви къ семейной жизни, къ домашнимъ работамъ; но она была здѣсь не при чемъ, это было, къ сожалѣнію, въ самомъ ея характерѣ. Этотъ постоянный уходъ то за однимъ ребенкомъ, то за другимъ, въ теченіе двухъ лѣтъ, приводилъ ее въ отчаяніе. Боже мой, вѣдь она сама была еще почти ребенокъ, полна жизни и безразсудства; молодость ея была впереди.
Она боролась съ собой нѣкоторое время; но это, наконецъ, зашло такъ далеко, что молодая женщина плакала всѣ ночи напролетъ, но послѣ объясненія, происшедшаго, наконецъ, въ прошломъ году между супругами, фру Ханкѣ больше не нужно было принуждать себя…
Тидеманъ вошелъ въ складъ. Холоднымъ, кисловатымъ запахомъ товаровъ изъ южныхъ странъ повѣяло на него, запахомъ кофе, масла и вина. Высокіе ряды ящиковъ съ чаемъ, связки корицы, зашитыя въ кору, фрукты, рисъ, пряности, цѣлыя горы мѣшковъ съ мукой, — все это лежало сверху до низу въ опредѣленномъ порядкѣ. Въ одномъ углу былъ спускъ въ погребъ, гдѣ поблескивала въ полумракѣ посуда съ виномъ, съ мѣдными дощечками, указывавшими годъ выпуска вина, и гдѣ громадные металлическіе сосуды съ масломъ были замурованы въ стѣну. Тидеманъ поклонился всѣмъ служащимъ, прошелъ черезъ помѣщеніе и взглянулъ черезъ круглое окошечко въ контору. Тамъ сидѣлъ Олэ и просматривалъ счетъ, написанный мѣломъ на доскѣ. Олэ сейчасъ же оставилъ доску и пошелъ навстрѣчу своему другу.
