И потом, что Теодору было известно, какими он располагал доказательствами? Никакими, кроме пары карих, навыкате, глаз да легкого сумасбродства, которое он стал примечать за женой с тех самых пор, как цыган к нему нанялся: в глазах у нее появился блеск, она резво бегала вверх-вниз по лестницам, частенько напевала, а на шее стала носить золотой, на черной бархатке, медальон, ни дать ни взять вольная птица. И если уж говорить без утайки: отчаянное объятие с поцелуями и обжимания в один из вечеров, когда Теодор стоял и подглядывал. И наконец, нечто в том же духе лунным вечером прямо у двери сарая на берегу. Но это и все, что он видел, а там кто его знает! Теодор-отец рассуждал следующим образом: как бы то ни было, на этот раз обошлось без девочки, а если не все обстоит так, как должно бы, тут уже ничего не поделаешь.
Время шло, детям наняли учительницу. Это была дама, чьим обществом Теодор Лавочник мог козырнуть и которой он мог — если уж говорить без утайки — открыто изъявлять свою симпатию, дабы утвердиться в собственных правах и показать жене, что и он тоже не лыком шит. Пусть ее полюбуется! И он ходил с дамой в церковь — без жены, а на Рождество преподнес ей массивное серебряное кольцо для салфетки. Посмотрим, придется ли это жене по вкусу! Что скажут люди, его не трогало, ведь не он же родил ребенка с карими глазами, наверняка люди будут на его стороне. И потом, хозяину Сегельфосской усадьбы никто не указ.
Только и молодой жене его никто не указ, она позволила цыгану сопровождать себя в церковь. Они сидели рядышком на скамье для сегельфосских господ, на виду у всех прихожан, даром что Отто Александер всего лишь цыган и простой работник на пристани. Нет, подумал, должно быть, Теодор Лавочник, так дальше не пойдет! И в тот же день цыгана как ветром сдуло.
Потому как лето уже поворачивало на осень и лов лосося в этом году закончился.
Однако Теодор не стал перегибать палку. Он справедливо указал жене на необходимость новых порядков: дети подросли, особенно девочки, им нужен домашний учитель с приличным образованием. Вот как хитро повел себя Теодор Лавочник, право, хитрая лиса, ну какой, в самом деле, из него сердцеед, он порядком-таки устал таскаться за учительницей и прикидываться, будто страстно в нее влюблен, с него хватит! Все хорошо в меру.
Это он отличный нашел выход из положения: учительница уехала, на смену ей явился домашний учитель. Дети могли теперь обучаться всевозможным наукам, в особенности же мужское руководство пошло на пользу Гордону Тидеманну, развитому не по летам, смышленому мальчику, вот у кого была светлая головка! Пришло время, и его отправили в Тронхейм, сперва в школу, где он стал первым учеником, потом он постигал азы торговли, стоя за прилавком, а в довершение всего провел года два в Германии, где изучал «все до сего дела имеющее касательство»: бухгалтерский учет, торговый баланс, биржевые сделки, вексельное право — обширные и ненужные знания для человека из торгового местечка Сегельфосс, однако способствующие возмужанию и необходимые всякому мало-мальски образованному купцу. Скорее всего в подражание старому лейтенанту Теодор Лавочник хотел дать своему сыну изрядное заграничное образование, в ту пору он несколько раз хорошо заработал на сельди и потому мог раскошелиться, даже на покупку в некотором роде необычных вещей. Так, он поручил сыну, совсем еще зеленому парнишке, подобрать для зал и комнат сегельфосского дома красивую старинную мебель наподобие той, что стояла там прежде, — зеркала в золотых рамах от пола до потолка, диваны и стулья с позолоченными сфинксами и львиными лапами вместо локотников и ножек, картины и вазы, столы и низенькие комоды с инкрустациями. Много чего попалось на глаза Гордону Тидеманну за границей и было отправлено в большущих ящиках домой в Сегельфосс. Надо было видеть все эти приобретения, коим предстояло заново украсить дворец: подлинные предметы старины вперемешку с поддельными, часы, которые, разумеется, не ходили, люстры с там и сям треснутыми подвесками, изделия из бронзы, нарочно покрытые патиной, а в соседстве с ними — великолепная деревянная мебель, в том числе немалое количество кроватей со всевозможными завитушками и золочеными ангелами, предназначавшихся в комнаты для гостей. Новая обстановка настолько превосходила пышностью старую, вывезенную молодым Виллацем, что Теодор с женой несколько растерялись. И оставили вещи стоять до возвращения сына.
В Лондоне Гордон Тидеманн повстречал земляка, молодого Ромео Кноффа, который тоже совершенствовался за границей по торговой части. Кнофф был из Хельгеланна, из большого торгового поселка, куда заходили грузовые и пассажирские пароходы, дом — полная чаша, голубятня, павлиний садок, на главном здании — башенка, на берегу — основательный, залитый бетоном причал. Старый Кнофф, тот был не всегда основателен, но, пережив несколько банкротств, оказавшихся ему на руку, снова очутился на плаву, теперь он занимался перекупкой рыбы на Лофотенах, строил суда, держал бочарню и много чего еще. Короче, предприимчивый делец и крупная шишка. У него было двое детей, сын Ромео и дочь Юлия — Ромео и Юлия!
После того как Ромео встретился в Лондоне с Гордоном Тидеманном, молодые господа проводили вдвоем много времени, ровесники, ровня, они быстро стали приятелями, к тому же изучали одни и те же предметы. Они и домой отправились вместе. И договорились навещать друг друга при всяком удобном случае.
Теодор Лавочник был вовсе не прочь принять у себя столь важную персону, как Кнофф, более того, он был этим чрезвычайно польщен и с головой погрузился в приготовления. Кноффы хоть и происходили от иноземцев, но уже много поколений подряд жили и торговали в Хельгеланне, Теодор же, будучи исконным норвежцем, происходил от Пера Лавочника, одно слово, свежеиспеченный, если его усадьба и носила налет благородства, то это оставили по себе прежние владельцы Сегельфосса, аристократическое семейство Хольмсен. Зато как удачно, что в главное здание понавезено столько раззолоченной и полированной мебели.
Ромео приехал со своей сестрой Юлией, уже с моря они могли лицезреть большой дом, который своими колоннами, длинной березовой аллеей и венчавшей стабур[1] колоколенкой производил довольно внушительное впечатление. Взойдя на крыльцо и попав в разубранные покои, оба они так и всплеснули руками, и Юлия сказала: «Бог ты мой, нам такое и не снилось!» Теодор Лавочник аж весь напыжился.
Собравшись домой, Кноффы пригласили с собой Гордона Тидеманна и обеих его сестер. Теодору Лавочнику это было как маслом по сердцу.
Так вот молодые люди друг к дружке и ездили и близко сошлись, и закончилось это двойной помолвкой и свадьбой. Ромео увез к себе дочь Теодора Лилиан, а Юлия Кнофф переехала в Сегельфосс. Короче, произошел равноценный обмен. Непристроенной осталась одна лишь Марна, вторая дочь Теодора, эта долго еще ходила в девицах.
На первых порах в городке насчитывалось не так уж и много домов. Средоточием всего была Сегельфосская усадьба, хотя лежала она чуть в стороне. Со временем народ стал мало-помалу строиться вдоль побережья и по соседству с лавкой Теодора и пристанью. В Сегельфоссе оседали мастеровые с юга, портной, фотограф, кузнец, булочник с мясником. Обосновалось тут и несколько мелких лавочников, только хлеб насущный доставался им нелегко. Первый мясник вынужден был отправиться восвояси, правда, на смену ему появился второй, приезжий часовщик нашел было себе применение в Теодоровом дворце, где занялся починкой целого арсенала старых часов, ну а потом ему тоже пришлось уехать. Ничего не поделаешь.
А толчок всему дал не кто иной, как Тобиас Хольменгро, который побывал в Мексике и, вернувшись, поставил на реке знатную мельницу. При нем новоселов в местечке прибавилось, и Сегельфосс стал разрастаться. Однако Хольменгро продержался недолго: пахотной земли в округе мало, почва скудная, до городов, где он сбывал муку, слишком далеко добираться. Да и время было смутное, рабочие у него подняли бунт и разорили мельницу.
И все ж таки городок потихоньку рос, что ни год, вырастало по два, а то и три новых дома, сюда перебрался на жительство уездный врач, открылась аптека. По прошествии нескольких лет в Сегельфоссе были уже почта и телеграф, судебная контора, банк, гостиница под названием «Гранд-отель» и кино. Если раньше здесь была только церковь со священником, то теперь появилась школа с учителями, ленсман[2], адвокат, полиция, а еще маленькая типография, печатавшая «Сегельфосский вестник». Большего и желать нельзя. А за чертой города были разбросаны невеликие усадьбы и домишки, обитатели которых кормились землей и морем.
Прежний городок с его жителями, можно сказать, канул в прошлое. Оно верно, были еще люди, помнившие и старого лейтенанта, и мельницу, но их можно было пересчитать по пальцам, и в расчет их особенно никто и не брал. Да и сами они попрятались и жили скрытно, погребли себя, что называется, заживо, выходили все больше по вечерам, полуночничали и рады были тому, что не на виду. Им уже не надо было поднимать детей, дети выросли и разъехались, муж с женою опять остались вдвоем. Из мужчин одни пробавлялись мелким рыболовством, другие по ночам убирали улицы и вывозили из города мусор, двое стариков рыли могилы на кладбище. Когда-то люди эти были такими же, как и все, вроде бы и не так давно, при Теодоре Лавочнике, дак и его самого уж не стало, все поумирали, одни старики только и доживали свой век…
