Три часа между рейсами - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

То был первый из длинной череды визитов Креншоу, регулярно повторявшихся каждые две недели. И всегда визит сопровождался мрачными и устрашающими речами вкупе с каким-нибудь жутким и нездоровым чтивом — за исключением одного случая, когда он долгое время продержал Изувера вообще без всякой литературы, а потом принес ему четыре книги с весьма привлекательными названиями, однако под красивыми обложками оказались пустые листы. В другой раз он пообещал в кои-то веки доставить ему свежую прессу, и после двухнедельного ожидания узник получил десять номеров бульварной газетенки, зацикленной на репортажах о преступлениях и арестах. Периодически он покупал для Изувера медицинские атласы с цветными иллюстрациями самых отвратительных заболеваний — проказы, трофических язв и лишаев, злокачественных опухолей, гноящихся и кишащих червями ран.

И не было таких издательских клоак, откуда он не черпал бы информацию о пороках, болезнях и мерзостях человеческих.

Но так не могло продолжаться до бесконечности, поскольку редкие издания были недешевы, да и найти что-нибудь новое в том же духе становилось все сложнее. И через пять лет Креншоу сменил тактику истязаний. Теперь он сделал вид, что простил Изувера, и стал внушать ему надежды на помилование, подробно информируя о своих ходатайствах и прошениях в разные инстанции, — но лишь для того, чтобы в финале разбить эти надежды вдребезги. От этого он перешел к угрозам пронести в тюрьму пистолет или горючую жидкость, дабы превратить камеру в пылающий ад, а ее обитателя — в головешку, и однажды бросил через решетку бутыль якобы с такой жидкостью, наслаждаясь воплями Изувера, который заметался в поисках укрытия от неминуемого огненного взрыва. Кроме того, он периодически с мрачным торжеством сообщал Изуверу, что власти штата наконец-то утвердили закон, согласно которому он будет казнен уже через несколько часов.

Так прошло десять лет. К сорока годам Креншоу поседел, а к пятидесяти стал белым как лунь. Со временем этот ритуал — повторявшиеся каждые две недели визиты сначала на кладбище к могилам жены и сына, а затем в тюрьму к их убийце — стал единственно значимой составляющей его жизни. Все прочее, включая ежедневную работу в универмаге, казалось лишь унылым однообразным сном. Иногда он приходил и просто сидел перед камерой Изувера, не произнося ни единого слова за отведенные ему полчаса. Узник также с годами седел, и белоснежная шевелюра в сочетании с роговыми очками придавала ему очень респектабельный вид. Судя по всему, он с большим уважением относился к Креншоу, и даже когда тот в одном из редких теперь всплесков агрессивности поклялся в следующий визит принести револьвер и покончить с этим раз и навсегда, Изувер лишь серьезно и грустно кивнул со словами: «Пожалуй, ты прав. Думаю, так оно будет лучше для всех» — и не предупредил об этой угрозе тюремных охранников. В следующий раз он встретил посетителя у решетки, вцепившись руками в прутья с выражением отчаяния и надежды, — как известно, грозящая человеку смерть иногда вызывает у него своего рода кураж, что могут подтвердить многие солдаты, бывавшие под огнем.

А годы текли и текли. На работе Креншоу повысили до заведующего секцией, притом что новые поколения сотрудников, не ведая о давней трагедии, считали его просто никчемным занудой. Он получил небольшое наследство и обновил надгробные памятники жене и сыну. Близился пенсионный возраст, и по мере того как третье десятилетие проходило чередой белых зим с короткими летними всплесками тепла и зелени, он все больше утверждался в мысли, что с Изувером пора кончать, — нельзя было допустить, чтобы он пережил своего мучителя, а риск этого возрастал с каждым годом.

День «казни» был выбран им не наобум, придясь в аккурат на тридцатилетие со дня его первого визита. Револьвер для этой цели Креншоу заготовил давным-давно. Теперь он любовно перебрал патроны, вставляя их в барабан и прикидывая, какую часть тела Изувера должна поразить каждая из пуль, чтобы смерть была неизбежной, но не быстрой, — по фронтовым репортажам в газетах он получил представление о смертельных ранах в живот и долгой агонии жертв, зачастую умолявших товарищей, чтобы те их прикончили.

Что произойдет после этого убийства с ним самим, Креншоу нисколько не волновало.

В назначенный день он без проблем пронес оружие мимо тюремной охраны. Однако на сей раз Изувер не ждал его с нетерпением, стоя у решетки, как это повелось в последние годы, а лежал, скорчившись, на койке в глубине камеры.

— Я болен, — простонал он. — С самого утра жуткая резь в животе. Мне дали слабительное, но стало только хуже, а никто больше не приходит.

Креншоу тотчас подумал, что боли в животе Изувера могли быть предощущением пуль, которые вскоре вонзятся в то самое место.

— Подойди к решетке, — позвал он.

— Я не могу ходить.

— А ты попробуй.

— Меня скрутило так, что не разогнуться.

— Тогда подойди не разгибаясь.

С огромным усилием Изувер приподнялся, но тут же рухнул с койки на бетонный пол. Он громко застонал, потом с минуту лежал тихо и наконец начал судорожными рывками — фут за футом — подползать к решетке, все так же не разгибаясь.

Внезапно Креншоу сорвался с места и побежал в конец коридора.

— Срочно позовите доктора! — крикнул он сидевшему там охраннику. — Заключенный болен — он очень плох, говорю вам!

— Но доктор уже был утром…

— Позовите его снова, скорее!

Страж колебался, однако Креншоу за прошедшие годы приобрел здесь особый, чуть ли не привилегированный статус, так что охранник все же снял трубку и позвонил в тюремный лазарет.

Всю вторую половину дня Креншоу провел во дворике у ворот тюрьмы, расхаживая взад-вперед со сложенными за спиной руками. Время от времени он заглядывал в административный корпус и справлялся у дежурного:

— Есть новости?

— Пока ничего. Как что-то прояснится, мне сразу сообщат.

Уже темнело, когда из дверей показался сам начальник тюрьмы и завертел головой, отыскивая Креншоу. Последний поспешно приблизился.

— Он умер, — сказал начальник. — Разрыв аппендикса. Врачи сделали все, что могли.

— Умер… — повторил Креншоу.

— Сожалею, что принес вам такое известие. Я знаю, как вы…

— Все в порядке, — сказал Креншоу, облизнув пересохшие губы. — Стало быть, с ним покончено.

Начальник тюрьмы закурил сигарету.

— Раз уж вы здесь, мистер Энгельс, можете вернуть свой пропуск мне, чтобы не заходить потом в отдел. Надо полагать, пропуск больше вам не понадобится.

Креншоу извлек из бумажника синюю карточку. Взяв ее, начальник тюрьмы пожал ему руку на прощание.

— Еще один вопрос, — сказал Креншоу, когда тот уже повернулся уходить. — Где расположено… где то самое окно лазарета?