— Неужели вы полагаете, — возразил аббат, — что останетесь в неизвестности, когда накануне выборов начнется борьба кандидатов между собой? Ведь тогда все узнают, что ваше имя — Саварон де Саварюс, что вы были докладчиком Государственного совета, что вы деятель Реставрации!
— В день выборов, — сказал Саварюс, — я буду тем, кем мне понадобится быть. Я намерен выступать на предвыборных собраниях.
— Если де Ватвиль и его партия поддержат вас, то у вас будет сотня голосов, сплоченных и более надежных, чем те, на которые вы рассчитываете. Всегда можно посеять несогласия на почве различных интересов, но нельзя рассорить людей, питающих одинаковые убеждения.
— Ну, черт побери, — ответил Саварюс, — я вас люблю и готов многое сделать для вас, мой отец. И с дьяволом можно войти в соглашение. В чем бы ни заключался процесс де Ватвиля, можно затянуть дело до самых выборов, пригласив Жирарде и руководя им. Но я согласен выступать лишь на другой день после избрания.
— Сделайте еще одно, — сказал аббат, — посетите особняк де Рюптов; там есть молодая особа лет восемнадцати, у которой со временем будет сто тысяч ливров ежегодного дохода; поухаживайте за нею.
— Ах, это та девушка, которую я часто вижу в беседке?
— Да, это мадемуазель Розали, — продолжал де Грансей. — Вы честолюбивы. Если вы ей понравитесь, вам удастся осуществить все свои дерзкие мечты и даже стать министром. Всегда можно занять министерский пост, имея сто тысяч ливров годового дохода, да еще при ваших необыкновенных способностях.
— Господин аббат, — ответил Альбер с живостью, — даже если бы мадемуазель де Ватвиль была втрое богаче и любила меня, я все равно не мог бы предложить ей руку.
— Вы женаты? — спросил де Грансей.
— Мой брак еще не освящен церковью и не записан в мэрии, но я не свободен.
— Тем хуже, особенно если придавать этому большое значение, как, по-видимому, делаете вы, — заметил аббат. — Все, что еще не совершилось, можно расторгнуть. Не допускайте, чтобы удача ваших планов зависела от воли женщины; умный человек, отправляясь в дорогу, не рассчитывает на чужие башмаки.
— Оставим в покое мадемуазель де Ватвиль, — сказал серьезно Альбер, — и вернемся к делу. Я вас люблю и уважаю и ради вас готов выступить по делу барона, но лишь после выборов. До тех пор тяжбу будет вести Жирарде по моим указаниям; вот все, что я могу сделать.
— Но ведь есть вопросы, которые можно разрешить лишь после осмотра местности, — сказал главный викарий.
— Вместо меня поедет Жирарде, — ответил Саварюс. — В этом городе — а я его отлично знаю — нельзя позволить себе пойти на шаг, могущий подвергнуть опасности важные интересы, связанные с моим избранием.
Аббат де Грансей ушел от Саварюса, бросив на него лукавый взгляд, в котором, казалось, сквозила и насмешка над твердой политикой молодого борца и восхищение перед его решительностью.
«Вот как! Я вовлекла папеньку в тяжбу, я так добивалась, чтобы он появился у нас, — думала Розали, глядя из беседки на кабинет адвоката через несколько дней после разговора последнего с аббатом де Грансей, о результате которого ей сообщил отец, — я совершила из-за тебя ряд смертных грехов, и ты все-таки не придешь в гостиную де Рюптов, и я не услышу твой звучный голос… Ты еще ставишь условия, вместо того, чтобы оказать содействие, когда Ватвили и Рюпты просят тебя об этом! Хорошо же! Видит бог, я удовольствовалась бы скромным счастьем: видеть тебя, слышать, поехать с тобой в Руксей, чтобы твое присутствие освятило эти места… Большего я и не хотела. Но теперь я стану твоей женой! Да, да, любуйся ее портретами, разглядывай изображения ее гостиных, ее комнаты, ее виллы со всех четырех сторон, виды, открывающиеся из ее сада! Ты ожидаешь, чтобы тебе прислали ее бюст! Я превращу в мрамор се самое! В сущности, эта женщина тебя не любит. Искусства, науки, литература, пение, музыка поглотили половину ее чувств и способностей. Вдобавок она стара, ей за тридцать лет, и мой Альбер был бы несчастен с нею!»
— Что вы делаете здесь, Розали? — осведомилась вдруг ее мать, прерывая своим приходом размышления дочери. — Господин де Сула в гостиной, он заметил, что у вас в голове бродит больше мыслей, чем должно быть в вашем возрасте.
— Разве господин де Сула — враг размышлений? — возразила Розали.
— Вы, значит, размышляли? — спросила баронесса.
— Ну да, маменька.
— Нет, вы не размышляли! Вы заглядывали в окна этого адвоката — занятие неуместное и нескромное; в особенности не должен был его подметить господин де Сула.
— Почему же? — спросила Розали.
— Пора вам уже узнать наши намерения, — ответила мать. — Вы нравитесь Амедею и, надеюсь, будете счастливы, став графинею де Сула.
Побледнев, как мел, Розали ничего не ответила, потрясенная противоположными чувствами, ее обуревавшими. Но в присутствии де Сула, которого она с этой минуты глубоко возненавидела, на ее губах появилась улыбка, подобная той, с какой танцовщицы улыбаются публике. Розали стала смеяться и нашла в себе силы скрыть досаду, стихшую, как только она решила использовать этого толстого и глуповатого молодого человека в своих интересах.
— Господин де Сула, — сказала она ему в то время, как баронесса прошла в сад, притворившись, будто оставляет молодых людей вдвоем, — известно ли вам, что Альбер Саварон де Саварюс — легитимист?
— Легитимист?
— До тридцатого года он был докладчиком Государственного совета и секретарем председателя совета министров; ему покровительствовали дофин и его супруга. С вашей стороны очень мило, что вы не отзывались о нем дурно; но было бы еще лучше принять участие в предстоящих выборах, подать за него голос и помешать господину де Шавонкуру сделаться представителем Безансона.
— Почему вы внезапно стали проявлять такой интерес к этому Саварону?
— Господин Альбер де Саварюс — внебрачный сын графа де Саварюса, но сохраните это в тайне, я говорю вам по секрету. Если его выберут депутатом, он будет нашим поверенным в тяжбе с Рисей. Руксей, по словам папеньки, перейдет в мою собственность; мне хотелось бы там жить, это чудесный уголок; я буду в отчаянии, если замечательное создание великого Ватвиля на моих глазах придет в упадок.
«Черт возьми, — подумал Амедей, выходя из дома де Рюптов, — эта девушка неглупа!»
Г-н де Шавонкур был роялистом, он принадлежал к пресловутой группе, состоявшей из двухсот двадцати одного депутата. На другой же день после Июльской революции он стал сторонником тех, кто благоразумно решил принять присягу и в дальнейшем бороться с установившимся режимом на манер борьбы тори против вигов в Англии. Это решение не было поддержано легитимистами, которые, потерпев фиаско, разделились на враждующие группы и всецело положились на силу косности и на волю провидения. Г-н де Шавонкур, не снискавший доверия собственной партии, показался прекрасной находкой членам партии центра; торжество его умеренных взглядов они предпочли победе республиканца, поддерживаемого крайне левыми «патриотами». Г-н де Шавонкур, весьма уважаемый в Безансоне человек, был представителем старинного рода, всегда посылавшего своих членов в парламент; его состояние, дававшее около пятнадцати тысяч франков ежегодного дохода, никому не резало глаза, тем более, что у него были сын и три дочери. При наличии такой обузы пятнадцать тысяч франков в год — ничто. И если при подобных обстоятельствах глава семьи остается неподкупным, то избирателям трудно не оценить его. Избиратели увлекаются идеалом парламентской добродетели, точно так же, как зрители увлекаются изображением благородных чувств, которые они сами в жизни не испытывают.
Г-же де Шавонкур было тогда лет под сорок, и она слыла одной из красивейших женщин Безансона. Во время парламентских сессий она скромно жила в одном из своих имений, стараясь возместить своей бережливостью те расходы, какие г-ну де Шавонкуру приходилось делать в Париже. Зимой же она честь честью принимала гостей; хоть это бывало лишь раз в неделю, по вторникам, но она прекрасно справлялась с ролью хозяйки дома.
Молодой Шавонкур, лет двадцати двух, был в тесной дружбе с молодым дворянином, по имени Вошель, не более богатым, чем Амедей, с которым Вошель учился в коллеже. Они вместе ездили в Гранвиль, вместе охотились и были всем известны, как неразлучные друзья, и даже в гости их приглашали всегда вместе. Розали, дружившая с сестрами Шавонкур, знала, что молодые люди не имели друг от друга никаких секретов. Она сказала себе, что если де Сула проболтается, то лишь своим закадычным друзьям. У де Вошеля, как и у Амедея, имелись матримониальные планы: он хотел жениться на Виктории, старшей из сестер Шавонкур, которой старая тетка должна была оставить в наследство имение, приносившее семь тысяч франков дохода, и дать сто тысяч наличными при заключении брачного договора. Виктория была крестницей этой тетки и пользовалась особой ее любовью.
