— Надо придумать что-нибудь занимательное! — воскликнула Кэрол, обращаясь к своей новой подруге Вайде Шервин. При этом она заметила, как в воцарившейся тишине ее голос разнесся по всей комнате. Нэт Хикс, Элла Стоубоди и Дэйв Дайер сидели, сосредоточенно глядя перед собою, тихонько шевеля губами и пальцами. И она, вдруг похолодев, поняла, что Дэйв повторяет свой «экспромт» о норвежце, который ловит курицу, Элла пробегает первые строчки «Моей старой любви», а Нэт вспоминает свою знаменитую пародию на речь Марка Антония.
— Этих «выступлений» в моем доме не будет! — шепнула она мисс Шервин.
— Вы правы. Но почему бы не попросить Рэймонда Вузерспуна спеть?
— Рэйми? Что вы, дорогая! Ведь это самый заунывный плакальщик в городе!
— Послушайте, милочка. Вы прекрасно умеете обставить и украсить дом, но о людях судите неправильно. Конечно, Рэйми лебезит перед всеми. Но он, бедняга, стремится к «самовыражению», а между тем у него нет никакой подготовки, он ничего не знает, кроме торговли обувью. Но у него есть голос. И когда-нибудь, уйдя из-под покровительства Гарри Хэйдока, он еще покажет себя.
Кэрол поспешила извиниться. Она вызвала Рэйми и заодно пресекла слишком явные намерения других «исполнителей»:
— Мы хотим послушать вас, мистер Вузеропун! Вы единственный знаменитый артист, которого я приглашаю выступать сегодня.
Рэйми покраснел и пробормотал, что гостям едва ли будет интересно его слушать. Но сейчас же откашлялся, побольше вытянул из верхнего кармана кончик носового платка и засунул пальцы между пуговицами жилетки.
Из симпатии к защитнице Рэйми и из желания «открывать новые таланты» Кэрол приготовилась восхищаться его пением.
Довольно скверным пасторским тенорком Рэйми пропел: «Пташкой порхай», «Ты моя голубка» и «Когда ласточка прочь из гнезда улетает…»
Кэрол содрогалась от стыда за него, как бывает у впечатлительных людей, когда они слушают потуги оратора на остроумие или когда не по летам развитой ребенок при них плохо проделывает то, чего детям вообще и не полагается делать. Ей хотелось смеяться, когда Рэйми с важным и блаженным видом прикрывал глаза; ей хотелось плакать над жалким честолюбием, которое, подобно ореолу, исходило от его бледного лица, оттопыренных ушей и тусклых волос. Все же она старалась изобразить восторг — ради мисс Шервин, этой доверчивой поклонницы всего, что было или могло быть добрым, правдивым и прекрасным.
Когда третья орнитологическая песенка была окончена, мисс Шервин как бы очнулась от своих упоительных грез и, чуть дыша, шепнула Кэрол:
— Ах! До чего хорошо! Конечно, у Рэйми не такой уж необыкновенный голос, но не находите ли вы, что он вкладывает в свое пение удивительно много чувства?
Кэрол ответила наглой и великолепной ложью, хотя и не слишком оригинальной:
— О да, я нахожу, что чувства у него много!
Она увидела, что публика, чинно выслушав певца, совсем пала духом, оставив последнюю надежду на то, что ее позабавят. Тогда она воскликнула:
— А теперь сыграем в одну нелепую игру, которой я научилась в Чикаго! Для начала вам придется снять башмаки. А затем вы, вероятно, переломаете себе лопатки и коленные чашечки!
Недоверчивое внимание. Высоко поднятые брови без слов говорят, что жена доктора неприлично расшумелась.
— Для роли пастухов я отберу самых свирепых, вроде Хуаниты Хэйдок и меня самой. Остальные будут волками. Ваши башмаки — овцы. Волки выходят в переднюю. Пастухи разбрасывают свое стадо по всей комнате. Потом тушат свет, волки выползают из передней и в темноте стараются отнять овец у пастухов, которым разрешается делать что угодно, только не кусаться и не драться палками. Отбитые башмаки волки выбрасывают в переднюю. В игре обязаны участвовать все! Итак, начинаем! Башмаки долой!
Каждый из гостей поглядывал на остальных и ждал, чтобы кто-нибудь начал.
Кэрол сбросила свои серебряные туфельки. Все тотчас стали смотреть на ее ноги, но она не обратила на это внимания. Озадаченная, но преданная Вайда Шервин принялась расстегивать свои высокие черные ботинки. Эзра Стоубоди прокряхтел:
— Вы гроза стариков! Вы как те девушки, с которыми я скакал верхом в шестидесятых годах. Не привык я сидеть в гостях босиком, но что поделаешь!
Крякнув и сделав отчаянное усилие, Эзра стянул свои башмаки на резинках.
Другие, пересмеиваясь, последовали этому примеру.
Когда овцы были загнаны, волки трусливо поползли в гостиную, взвизгивая, останавливаясь, неуверенно продвигаясь сквозь пустоту, навстречу скрытому врагу, таинственному и грозному среди этого мрака. Волки вглядывались в темноту, двигались ощупью, схватывали чьи-то руки, которые жили будто сами по себе, без тел, вздрагивали в радостном страхе. Действительность исчезла. Сразу поднялась кутерьма с воем и криками, потом послышался смех Хуаниты Хэйдок и удивленный голос Гая Поллока:
— А-а! Пустите! Вы сдерете с меня скальп!
Миссис Льюк Доусон поспешила выбраться на четвереньках в освещенную переднюю и простонала:
— Я, кажется, в жизни никогда еще так не волновалась!
Ее солидность как рукой сняло, и она с восторгом повторяла: «В жизни никогда…», — видя, как сама собой распахивается дверь гостиной и оттуда вылетают башмаки. А из темноты за дверью неслось рычание и топот, и чей-то голос трубил:
— Вот тут много сапог! Волки, сюда! У-у! Чья возьмет?
Когда Кэрол внезапно зажгла свет в комнате, обратившейся в поле бигвы, половина гостей сидела кругом, прижавшись к стенам, где они предусмотрительно оставались во все время сражения, но посреди, на полу, Кенникот боролся с Гарри Хэйдоком. Воротнички у них расстегнулись, всклокоченные волосы падали на глаза. Похожий на сову мистер Джулиус Фликербо отступал перед Хуанитой, захлебываясь от непривычного смеха. Скромный коричневый галстук Гая Поллока висел у него на спине. На изящной блузке молоденькой Риты Саймонс недоставало двух пуговиц, отчего полное плечико оказалось открытым больше, нежели это считалось приличным в Гофер-Прери. То ли от неожиданности, то ли от негодования, от боевого пыла или физических усилий, но, так или иначе, со всех слетела многолетняя корка социальных условностей. Джордж Эдвин Мотт хихикал; Льюк Доусон теребил свою бороду; миссис Кларк с жаром рассказывала:
— Знаешь, Сэм, я тоже играла! И мне достался башмак! Вот уж никогда не думала, что смогу так яростно драться!
Кэрол чувствовала себя великой реформаторшей.
В порыве милосердия она принесла гребенки, зеркальца, щетки, иголки и нитки. Она позволила гостям восстановить божественную благопристойность пуговиц.
Би, ухмыляясь, принесла груду мягких, сложенных в несколько раз листов бумаги с изображением цветов лотоса, драконов, обезьян, голубых, алых, серых и пурпурных птиц, порхающих среди светло-зеленых деревьев неведомых долин.
— Это настоящие китайские маскарадные костюмы, — объявила Кэрол. — Я выписала их из Миннеаполиса. Наденьте их поверх платьев, забудьте, что вы жители Миннесоты, и превратитесь в мандаринов, кули и… и самураев — кажется, есть такие? — и вообще во что только вам заблагорассудится!
Пока они смущенно шуршали бумажными костюмами, она исчезла. Через десять минут она поглядела с лестницы вниз на их смешные румяные американские лица и восточные одеяния и крикнула:
— Принцесса Винки-пу приветствует свой двор!
Когда они подняли глаза, она увидела в них выражение подлинного восторга. Перед ними была воздушная фигурка в шароварах и кафтане из зеленой парчи с золотыми шнурами. Высокий золотой воротник упирался в гордо поднятый подбородок. В черных волосах сверкали нефритовые шпильки. Вытянутая рука плавно колыхала павлиний веер. Когда она изменила позу и улыбнулась гостям, то увидела, что Кенникот чуть не лопается от супружеской гордости, а седой Гай Поллок глядит на нее умоляющими глазами. С минуту она не различала среди всей розовой и коричневой массы лиц ничего, кроме этих жадных взоров двух мужчин.
Она стряхнула чары и сбежала вниз.
— Теперь мы устроим настоящий китайский концерт! Поллок, Кенникот и хотя бы Стоубоди будут барабанщиками, остальные — певцами и флейтистами.
За флейты сошли гребешки с папиросной бумагой; барабанами служили табуретки и рабочий столик. Лоран Уилер, редактор «Неустрашимого», руководил оркестром с линейкой в руках и без малейшего чувства ритма. Музыка напоминала призывные звуки тамтама перед шатром предсказателя судьбы на миннесотской ярмарке, тем не менее все общество колотило, дудело, свистело с великим усердием.
Не успели гости выбиться из сил, как Кэрол выстроила их словно для торжественного шествия и, приплясывая, повела в столовую, где их ожидали голубые чашки с китайским рагу, орехами и имбирем в сиропе.
Никто, кроме побывавшего в разных городах Гарри Хэйдока, даже не слыхал ни о каких китайских блюдах, не считая баранины с соей. Забавно, с опаской разгребали они побеги бамбука, добираясь до золотисто подрумянившейся лапши, а Дэйв Дайер вместе с Нэтом Хиксом исполнил не слишком остроумный китайский танец. Было много шуму и веселой возни.
