Три часа между рейсами - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

— Чувырла? Ну да, такое случается… В смысле, это слово здесь употребляют все кому не лень по всякому поводу, но я что-то не припомню, чтобы называл так именно ее.

— Тут вы лжете, мис-тер Бо-мар Уин-лок, — отчеканил Ли Чаморо. — Вы произнесли это слово при обращении к моей родственнице как минимум одиннадцать раз, по ее собственным подсчетам.

Бомар и Оутс переглянулись, как бы подпитывая друг друга решимостью.

Пора было дать отпор чужаку.

— Никто не смеет называть меня лжецом! — сказал Бомар.

— Неужели? Тогда, возможно, правильнее будет назвать вас шелудивым псом, который тешится оскорблениями беззащитных женщин-чужеземок? Фу! Эта комната насквозь провоняла трусливой псиной! — И он повысил голос еще на полтона. — Фингарсон!

Бомар и Оутс успели сделать лишь по шагу в направлении мистера Ли Чаморо, когда дверь отворилась и в проеме показался, деловито снимая перчатки, его шофер — с виду настоящий громила. Бомар застыл на месте.

— Это как понимать? Эй!..

— Займись ими, Фингарсон.

Бомар сделал шажок назад, потом еще один — и полетел через всю комнату после того, как огромный кулак норвежца врезался ему в челюсть. Полет завершился столкновением с пианино, отозвавшимся гулким диссонансным аккордом.

Оутс, видя такое дело, попятился, пытаясь отгородиться столом от надвигающегося гиганта, и потянулся к цветочной вазе, но противник его опередил. Первый удар отправил бедолагу на пол с расквашенными губами, после чего он привстал было на колени, но тут же рухнул снова, успев лишь молвить: «Какого черта…» — и сплюнуть кровь. Фингарсон повернулся к Бомару, однако тот валялся все там же, подавая очень слабые признаки жизни.

А Ли Чаморо обратился к ним обоим с таким видом, будто они все еще были в здравом теле и ясном сознании:

— Чтобы честь моей родственницы была восстановлена, вас необходимо подвергнуть унижению, и поначалу я собирался выжечь на вас клейма щипцами для завивки волос мизз Ли Чаморо. Но я вижу тут нечто более подходящее случаю. Фингарсон, возьми со стола фотографии и вынь их из рамок. Я с большим удовольствием оскверню изображения ваших родственниц.

Бомар, по-прежнему пребывавший в состоянии грогги, тупо смотрел перед собой; а Оутс зашевелился и сказал с угрозой, в данной ситуации прозвучавшей неубедительно:

— Эй, положите снимки на место! Это вовсе не наши родственницы.

— Стало быть, ваши любимые девушки, — заключил Ли Чаморо. — Фингарсон, я хочу чтобы ты плюнул в лицо вот этой, с красивой заколкой в волосах. А затем поскреби снимок ногтем, чтобы стереть лицо — только лицо, — да, вот так, отлично…

Изрыгая проклятья и пошатываясь, Оутс встал на ноги, но Фингарсон был начеку, сработав так быстро и эффективно, что в дальнейшем студент вел себя смирно, как сквозь сон наблюдая за перемещениями каких-то расплывчатых фигур и слыша неясные, словно удаленные голоса. Бомар, пришедший в себя как раз вовремя, чтобы лицезреть эту повторную расправу, благоразумно остался лежать на полу.

— Однако здесь только юные вертихвостки, — недовольно заметил Ли Чаморо, перебирая снимки. — Посмотри-ка в спальне, Фингарсон. — (Шофер ушел и вскоре вернулся с новыми фотопортретами.) — Ага, вот это уже интереснее: женщина лет шестидесяти. Такое милое, доброе лицо — ему не следует смотреть на эту шваль.

— Это моя мама, — глухо произнес Бомар. — Она умерла. Прошу вас…

Ли Чаморо колебался лишь долю секунды, а затем плюнул на фото и пальцем растер изображенное лицо, превратив его в грязно-белую кляксу.

— Так-то лучше, — заключил он. — А это, надо полагать, отец. Да, я вижу сходство, тем приятнее будет его осквернить. Признаться, я думал, что твоим отцом был какой-то безымянный бродяга. А это… да это же Джин Харлоу [48] — как она попала в такую компанию? Ее мы пощадим, поскольку она явно не из твоих знакомых, ты просто купил ее фото. В жизни она на тебя и не взглянула бы.

— Повесить их обратно на стену, сэр? — спросил Финграсон, когда экзекуция над снимками завершилась.

— Разумеется, — сказал Ли Чаморо. — Позор должен быть публичным. Пусть все их знакомые говорят: «Эти двое очень любят обзывать девушек чувырлами. А вы видели, какие чувырлы украшают стены в их комнате?»

Он улыбнулся собственной шутке — улыбнулся впервые с момента своего появления в кампусе. Сверкающие точки в его зрачках вновь увеличились, когда он обратился к Бомару.

— К сожалению, законы не позволяют мне перерезать твою паршивую глотку. Впредь, завидев издали мою родственницу, мизз Эллу Ли Чаморо, перебегай на другую сторону улицы, чтобы ее не коснулась исходящая от тебя вонь.

Он в последний раз оглядел комнату.

— Выбрось цветы в окно, Фингарсон. Этой красоте не место среди тех, кто издевается над женщинами.

Прошло минуты три после того, как черный лимузин укатил прочь по аллее, посыпанной гравием, и лишь теперь в комнате наметилось какое-то движение. Бомар первым поднялся на ноги и, нетвердо ступая, обошел разгромленное жилище.

— Это черт знает что! — сказал он. — Черт знает что!

— Почему ты меня не поддержал? — спросил с пола Оутс. — Одному против такого бугая мне было никак не потянуть.

— Я был в отключке. И потом, китаез наверняка прятал в рукаве нож — ты же слышал, он собирался перерезать мне глотку.

— Что думаешь делать теперь?

— Пойду с жалобой к декану, вот что я сделаю. Это ж чистой воды разбой — врываться к людям, бить морды и уничтожать их собственность типа фотографий. Многие из этих снимков я уже не смогу восстановить.

Он ошеломленно уставился на стену с обезличенными фото.

— Проклятье, выглядят жутко. Надо бы их снять.

— Нам уже пора идти, — сказал Оутс. — И вот что я тебе скажу: лично от меня эта чувырла теперь схлопочет по полной!

Бомар покосился в сторону окна.

— Однако он обещал вернуться.

— Он этого не говорил.

— Нет, говорил.

— В следующий раз мы будем готовы к встрече.

— Ну еще бы.

Бомар осмотрел себя в зеркале.

— Ну и как я объясню девчонкам такой вид?

— Да какого черта! — простонал, наконец-то поднимаясь, Оутс. — Скажи им, что упал с лестницы.

Мы беседовали о старинных замках Турени, [50] среди прочего помянув железную клетку, в которой Людовик XI шесть лет продержал кардинала Балю, [51] и прочие ужасы тамошних темниц. Мне довелось повидать несколько таких узилищ, представляющих собой просто сухие каменные колодцы глубиной тридцать-сорок футов, куда бросали людей, — и тем более нечего было ждать. Учитывая, что я страдаю клаустрофобией и тяжело переношу даже поездку в обычном купе спального вагона, темницы