— Вот так да… Надеюсь, вы довольны. За кого-нибудь, кого мы знаем?
— Да, я в чем-то доволен, хотя, конечно, буду скучать по ней. Это тот парень из Кении, который здесь жил; помните его?
— Ах да, конечно. Ну-ну… Когда будете писать, передайте ей от меня привет.
Мистер Брукс спустился вниз и окунулся в тихий благоухающий вечер. Лепперидж и Бретертон остались совершенно одни. Майор наклонился вперед и заговорил хриплым доверительным голосом.
— Понимаете, Бретертон, — сказал он, — меня всегда занимал один вопрос, только строго между нами. Вам никогда не казалось, что в том киднепинге было что-то подозрительное?
— Подозрительное, сэр?
— Подозрительное.
— Мне кажется, я знаю, что вы имеете в виду, сэр. Да, в последнее время некоторые из нас думали…
— Точно.
— Конечно, ничего определенного. Только то, что вы сказали, сэр, подозрительно.
— Точно… Смотрите сюда, Бретертон: думаю, вы должны распространить мнение, что об этом говорить не стоит, понимаете, что я имею в виду? Моя жена оповестит об этом женщин…
— Понял, сэр. Это не то, о чем должны говорить… арабы там и лягушатники.
— Точно.
Наступила долгая пауза. Наконец Лепперидж встал, собираясь уходить.
— Я виню только себя, — сказал он. — Мы очень ошиблись с этой девчонкой. Мне следовало быть умнее. В конце концов, после всего, что сказано и сделано, Брукс — знаток коммерции.
БЕЛЛА ФЛИС ЗАДАЕТ ВЕЧЕРИНКУ
© Перевод. Д. Вознякевич, 2011
Баллингар находится в четырех с половиной часах пути от Дублина, если сесть на ранний поезд, отходящий с вокзала Бродстон, и пяти с четвертью, если ждать до второй половины дня. Это рыночный город в большом и довольно густонаселенном районе. Там на одной стороне площади стоит красивая готическая протестантская церковь, построенная в 1820 году, а напротив нее большой недостроенный католический собор, задуманный в том безответственном смешении архитектурных стилей, которое так мило сердцам набожных горцев. На вывесках завершающих площадь лавок кельтское письмо постепенно вытесняется латинским алфавитом. Все лавки торгуют одинаковыми товарами разной степени ветхости — у Маллигена, Фланнигена, Райли продаются висящие связками тяжелые черные башмаки, колониальный сыр, напоминающий мыло, скобяные изделия и галантерея, масло и конская сбруя, — и у всех есть лицензия на продажу эля и портера распивочно и навынос. Остовы казарм стоят с выбитыми окнами и почерневшим интерьером как памятник освобождению. На стоячем почтовом ящике зеленого цвета кто-то написал дегтем: «Папа римский — предатель». Типичный ирландский городок.
Флистаун находится в пятнадцати милях от Баллингара — туда ведет прямая ухабистая дорога, проходящая по типично ирландской местности; в отдалении смутно видимые лиловые холмы; по одну сторону дороги, то и дело заслоняемое плавающими клочьями тумана, сплошное, тянущееся на много миль болото с редкими кучами торфяных брикетов; по другую — полого поднимающаяся к северу земля неровно разделена на маленькие поля валами и каменными стенами, за которыми у баллингарских гончих были наиболее богатые событиями охотничьи эпизоды. Мох лежит на всем: грубыми зелеными коврами — на валах и стенах, светло-зеленым бархатом — на бревнах, скрадывая переходы, так что не разобрать, где кончается земля и начинаются дерево и камни. На всем пути от Баллингара тянутся побеленные лачуги и чуть больше десятка больших фермерских домов, но нет ни единого джентльменского дома, так как эта земля издавна принадлежала Флисам. Теперь эти земельные владения — единственное, что принадлежит Флистауну; их сдают под пастбище живущим по соседству фермерам. В маленьком, обнесенном стенами огороде возделываются всего несколько грядок — остальные поражены гнилью; колючие кусты без съедобных ягод растут повсюду среди одичавших цветов. От теплиц давно уже остались одни каркасы. Большие ворота в георгианской арке постоянно заперты, сторожки заброшены, подъездная аллея едва заметна в траве. Подъехать к дому можно через ворота фермы — до них полмили загаженной скотом дороги.
Однако сам дом в то время, о котором ведется рассказ, был в сравнительно хорошем состоянии, то есть сравнительно с Баллингар-Хаусом, Касл-Бойкоттом или Нод-Холлом. Разумеется, он не мог соперничать с Гордонтауном, где американская леди Гордон провела электрический свет, устроила центральное отопление и лифт, с Мок-Хаусом или Ньюхиллом, сданным внаем прожигателям жизни из Англии, и Касл-Мокстоком, поскольку лорд Моксток вступил в неравный брак. Эти четыре дома с тщательно выровненным гравием, ванными и динамо-машинами представляли собой чудо и посмешище округи. Но Флистаун, успешно соперничавший с типично ирландскими домами свободного государства,[20] был необычайно удобен для жилья.
Крыша у него не протекала, а именно крыша и создает разницу между вторым и третьим классами сельских домов в Ирландии. Без крыши в спальнях появляется мох, на лестнице — папоротник, а в библиотеке коровы, и через несколько месяцев приходится перебираться в маслобойню или в одну из сторожек. Но пока в буквальном смысле есть крыша над головой, дом ирландца остается его крепостью. Во Флистауне на крыше есть слабые свинцовые полосы, но все считают, что их хватит еще на двадцать лет и они наверняка переживут нынешнюю владелицу.
Мисс Аннабелла Рошфор-Дойл-Флис, назовем ее полным именем, под которым она появлялась в справочниках, хотя была известна всей округе как Белла Флис, была последней представительницей семейства. Флисы и Флейсеры с давних времен жили в окрестностях Баллингара, и фермерские постройки обозначают место, где они населяли обнесенный частоколом форт в течение двух столетий до появления Бойкотов, Гордонов и Мокстоков. На фамильном древе, изображенном в девятнадцатом веке специалистом по генеалогии, видно, как изначальный ствол соединялся со столь же древними Рошфорами и респектабельными, но менее древними Дойлами. Оно висит в бильярдной. Нынешний дом строился с экстравагантными очертаниями в середине восемнадцатого века, когда это семейство, хотя и обессиленное, было все еще богатым и влиятельным. Было бы скучно прослеживать постепенную утрату богатства; достаточно сказать, что она не была результатом чрезмерной расточительности. Флисы потихоньку беднели, как семейства, которые пальцем не шевельнут ради собственного благополучия. В последних поколениях появились и черты эксцентричности. Мать Беллы Флис — урожденная О’Хара из Ньюхилла — со дня замужества до самой смерти страдала манией, что она негритянка. Брат, наследницей которого стала Белла, целиком отдавался живописи маслом; его воображение было сосредоточено на простых темах убийства, и перед смертью он написал картины с изображением почти всех таких инцидентов в истории от Юлия Цезаря до генерала Уилсона. Во времена волнений он работал над картиной собственного убийства и был действительно застрелен из охотничьего ружья на своей подъездной аллее.
Однажды тусклым ноябрьским утром мисс Флис сидела под одним из полотен брата — где был изображен Авраам Линкольн[21] в театральной ложе, — и ей пришла мысль задать вечеринку на Рождество. Описывать подробно ее внешность ни к чему, так как она весьма обманчива. Белле было за восемьдесят; при вопиющей неряшливости она сильно румянилась и закручивала седые, испещренные полосками волосы на затылке в узел, оставляя свисать вдоль щек пряди; нос был длинный, с синими прожилками; глаза — светло-голубые, пустые, безумные; с лица не сходила улыбка; говорила с заметной ирландской интонацией; при ходьбе опиралась на трость. Охромела Белла много лет назад, когда под вечер, после долгой охоты с баллингарскими гончими, лошадь сбросила ее на камни; подвыпивший врач довершил причиненный вред, и верховая езда была для нее заказана. Она появлялась пешком, когда гончие выдирали у флистаунских птиц хвосты, и громко осуждала поведение охотников, но с каждым годом к ней приезжало все меньше старых друзей, появлялись незнакомые лица.
Эти люди знали Беллу, хотя она не знала их. Она стала в округе отрицательным примером, сущим посмешищем.
— Паршивый день, — говорили охотники. — Мы нашли лису, но почти сразу же потеряли. Зато видели Беллу. Интересно, сколько старушка протянет. Ей, должно быть, под девяносто. Мой отец помнит то время, когда она охотилась — и тогда исчезала как дым.
И действительно, Белла все больше и больше думала о близящейся смерти. Минувшей зимой она тяжело болела. Появилась в апреле, румяная, как всегда, но двигалась и соображала уже медленнее. Велела получше заботиться о могилах отца и брата, а в июне сделала беспрецедентный шаг — пригласила наследника навестить ее. До сих пор она отказывалась видеть этого молодого человека. Это был англичанин, очень дальний родственник по фамилии Бэнкс. Жил в Южном Кенсингтоне, работал в музее. Приехал он в августе и написал всем друзьям длинные занимательные письма, повествующие о его визите, а потом изложил свои впечатления в рассказе для журнала «Спектейтор». Белла невзлюбила его с первого взгляда. Он носил очки в роговой оправе и говорил дикторским голосом. Большую часть времени фотографировал накаминные украшения Флистауна и литые ручки дверей. Однажды он пришел к Белле с кипой книг в переплетах телячьей кожи из библиотеки.
