Ознакомительная версия.
Когда она пришла в себя, она принялась кричать, не переставая: «Мама умерла!..» Она уже ничего не замечала вокруг… Мой дядя остался дежурить возле нее… Мы отправились в Пассаж на фиакре…
Закрыли лавку. Опустили шторы… Нам было немного стыдно… Мы чувствовали себя виноватыми… Не осмеливались пошевелиться, чтобы не спугнуть свое горе… Мы с мамой плакали даже за столом. Мы не могли ничего есть… Ничего больше не хотели… Мы и так были не особенно значительны, но хотелось стать еще меньше… Просить прощения у кого-нибудь, у всех… Мы прощали друг друга… Обещали любить друг друга… Боялись потеряться навсегда… как Каролина…
И вот похороны… Дядя Эдуард один взял на себя все хлопоты… всюду ходил… Хлопот было достаточно… Он не подавал виду… Не любил показухи… Он пришел за нами в Пассаж только перед самым выносом тела…
Все… соседи… любопытные… заходили сказать нам: «Мужайтесь!» Мы остановились на улице Довиль, чтобы купить цветы… Взяли самые лучшие… Только розы… Это были ее любимые цветы…
* * *
Теперь, когда ее не стало, все почувствовали себя беспомощными… Даже моего отца это коснулось… Теперь для скандалов остался только я… Но даже после выздоровления я все еще был так слаб, что не представлял никакого интереса. Я казался ему таким бледным, что он не решался меня изводить…
Я переползал с одного стула на другой… За два месяца я похудел на шесть фунтов. Болезнь вывела меня из строя. Весь рыбий жир был потрачен даром…
Мать думала только о своем горе. Лавка разорялась… Ничего не продавалось, даже по ничтожным ценам… Нужно было возместить огромные потери, вызванные Выставкой… Покупатели же были непреклонны. В починку отдавали очень мало… Торговались из-за ста су…
Мама проводила целые часы не двигаясь, подогнув под себя больную ногу, в неестественной позе, как оглушенная… А когда вставала, то начинала бродить по дому как неприкаянная… Тогда отец начинал быстро ходить с этажа на этаж, вверх-вниз. От одного только звука его шагов можно было рехнуться…
Сделав вид, что мне нужно, я отправлялся развлечься в уборную… Я дергал себя за член, но он у меня никак не вставал…
Кроме двух домов, доставшихся дяде Эдуарду, Бабушка оставила в наследство еще три тысячи франков… Но это святое… Мама так сразу и сказала… Их нельзя трогать… Пришлось за бесценок отдать серьги, которые пропали в ломбардах, одна в Клиши, другая в Аньер…
Тем временем все вещи в лавке окончательно потеряли товарный вид, все было испорчено, сломано… Выставлять это было уже невозможно…
Бабушка еще умела выйти из положения, она доставляла нам «кондиционный» товар… То, что залеживалось у других торговцев и что они соглашались ей передать… Но мы — другое дело… Они нам не доверяли… Они считали нас неизворотливыми… Мы разорялись с каждым днем…
Мой отец, приходя из конторы, начинал строить прогнозы… Самые мрачные… Он сам готовил нам хлебный суп… Мама не могла… Он чистил фасоль… Говорил, что можно отравиться, если широко открыть дверцу плиты. Мать даже не реагировала… Он переходил к «франкмасонам»… Ругал Дрейфуса!.. И остальных преступников, которые мешают нам жить!
Мать потеряла способность ориентироваться… Даже ее жесты стали какими-то странными… Она и раньше была неловкой, но теперь роняла буквально все. Разбивала по три тарелки в день… Она не могла выйти из этого состояния… Вела себя как сомнамбула… В магазине ей было страшно… Не желая больше чем-либо заниматься, она все время проводила на третьем этаже…
Однажды вечером, когда она собиралась ложиться и мы уже никого не ждали… объявилась мадам Эронд. Она постучалась в дверь лавки, позвала нас… О ней уже все забыли. Я открыл. Мать ничего не хотела слышать, она отказывалась даже говорить с ней… Прихрамывая, она ходила кругами по кухне. Наконец мой отец сказал:
— Ну, Клеманс, что ты решила?.. А то я ее отправлю отсюда!..
Она еще минуту подумала, а потом спустилась. Попробовала сосчитать кружева, которые та принесла… У нее не получалось… Горе все спутало в ее голове… Мысли, цифры… Мы с отцом помогли ей…
Потом она снова поднялась и легла… А потом вдруг встала и снова спустилась… Всю ночь она яростно и упорно перебирала товар в магазине.
К утру все было в идеальном порядке… Она стала другим человеком… Ее было не узнать… Ей вдруг стало стыдно…
Находиться перед мадам Эронд в таком жалком состоянии, тогда как та видела ее когда-то такой благополучной, ужасно стыдно!
— Как подумаю о моей бедной Каролине!.. Об энергии, которая не покидала ее до последней минуты! Ах! Если бы она увидела меня такой!..
К ней внезапно вернулось мужество. За одну ночь у нее родилась тысяча планов… Если покупатели не придут, то мы, мой маленький Фердинанд, сами пойдем их искать!.. И даже к ним домой! Как только будет хорошая погода, мы на время оставим лавку… Пойдем торговать за городом… Шату!.. Везине!.. Буживаль!.. там прекрасные виллы… и богатые люди… Все-таки это будет веселее, чем прозябать здесь!.. Чем ждать неизвестно чего!.. К тому же ты будешь на свежем воздухе.
* * *
Моего отца не особенно воодушевляла затея с выездной торговлей… Рискованная авантюра!.. Он и думать об этом не хотел… Он предсказывал нам крупные неприятности… Мы только потеряем то, что у нас еще осталось!.. И потом, нас выгонят местные торговцы… Мама не перебивала его… Она уже твердо решила…
Главное, что выбора просто не было! Ели мы уже довольно редко… Вместо спичек давно пользовались бумажками.
Однажды утром наступил час отъезда, мы устремились к вокзалу. Мой отец тащил огромный тюк с товаром… Всем, что оставалось на складе более или менее стоящего… Мы с мамой тащили коробки… На перроне Сен-Лазар он еще раз повторил нам свои опасения по поводу этой авантюры. И побежал в контору.
В то время, о котором я говорю, чтобы попасть в Шату, нужно было совершить настоящее путешествие. День еще только начинался, а мы уже были на месте… Мы подкупили сторожа… Он нас и устроил… Мы получили прилавок… У нас было довольно хорошее место… Между женой мясника и торговцем птичками. Но нас нельзя было увидеть сразу… С первого взгляда.
Стоявший за нами продавец масла и яиц был недоволен. Он находил нас наглецами с кучей побрякушек. Делал гнусные намеки!..
Это была не самая удобная аллея, но все же рядом с садами… И в тени великолепных тополей… В полдень настало время покупательниц… Они торгуются и жеманничают… И тут, не дай Бог, подует ветерок! При первом же дуновении все вздымается, взвивается с шелестом… чепчики, шляпки с воланами, носовые платочки и воздушные чулки… Они просто просятся в полет, легкие, как облака. Их пришпиливают булавками и крючками. Наш прилавок напоминает ежа… Капризные покупательницы проходят мимо… Порхают, как бабочки, сопровождаемые одной или двумя кухарками… Потом возвращаются… Мать расхваливает им свой товар… Обращает их внимание на вышивку… На болеро по заказу… На кружева «брюссельского фасона»… Или на воздушные произведения мадам Эронд…
— Как это мило, что мы вас здесь встретили!.. На этом рынке!.. Но у вас же магазин!.. Дайте мне вашу карточку!.. Мы обязательно к вам зайдем!..
И они, шурша платьями, проходят дальше, им не удается ничего всучить… Но все-таки это была реклама!..
Время от времени наши кружева сдувает на эскалопы того типа, который стоит рядом… Он демонстрирует нам свое отвращение…
Чтобы успешней торговать, нам следовало бы захватить из Парижа красивый манекен с мощным бюстом, который подчеркивал бы изысканность линий… завитков муслина и сатина… тысячи причуд «феи Альфора»… Чтобы вопреки всему сохранить среди овощей и требухи стиль Людовика XV, ту утонченную атмосферу, мы привезли в деревню настоящую музейную вещь, маленький шедевр, кукольный комод розового дерева… Мы хранили в нем бутерброды.
Еще больше, чем ветер, нас пугали дожди!.. Все наши воздушные вещи превращались в блины!.. Золотая краска стекала с них по двадцати желобкам… даже тротуар становился от нее клейким. Мы собирали все губками… Но хуже всего была обратная дорога. Отцу мы никогда не жаловались.
Неделей позже был Энгьен, по четвергам иногда Клиньянкур… Ля Порт… Мы размещались на «Блошином рынке»… Мне очень нравилась такая торговля… Из-за нее я не ходил в школу. На воздухе я становился неуправляемым… Когда вечером мы возвращались домой, отец вел себя гнусно… Вечно он был недоволен… Приходил встречать нас на вокзал… Мне так и хотелось уронить комодик ему на ногу, чтобы посмотреть, как он запрыгает.
В Клиньянкуре покупатели были не те… Там мы раскладывали только худшее, самые дрянные тряпки, те, что годами лежали в подвале. Мы отдавали их за гроши…
На «Блошином рынке» я познакомился с малышом Пополем. Он работал на торговку, которая располагалась за два ряда от нас. Он продавал ее пуговицы в проходе и у ворот, шатался по рынку с дощечкой на животе, привязанной за шею. «13 штук за два су, мадам!..» Он был моложе меня, но гораздо предприимчивее… Мы сразу подружились… Меня восхищало в Пополе то, что он не носил обуви, только подметки на веревочках… Его ноги привыкли к этому… Я тоже снимал башмаки, когда мы отправлялись на прогулку.
Ознакомительная версия.
