Следующим своим великим триумфом наука обязана мне. А именно – я установила, как молоко попадает в корову. Мы оба долгое время ломали голову над этой тайной. Мы целыми годами ходили по пятам за коровами – днем, конечно, – но ни разу не видели, чтобы они пили жидкость такого цвета. Поэтому мы, наконец, пришли к выводу, что они раздобывают молоко по ночам. Тогда мы стали по очереди наблюдать за ними ночью. И все с тем же результатом – загадка оставалась неразгаданной. Иных методов от начинающих и нельзя было ожидать, но теперь, конечно, нетрудно заметить, насколько они ненаучны. Однако со временем опыт подсказал нам более надежную методику. Как-то ночью, когда я лежала, задумчиво глядя на звезды, мне в голову пришла великолепная мысль, и я увидела, как это можно сделать! Я уже хотела было разбудить Адама и все ему рассказать, но удержалась и не выдала моей тайны. До утра я не могла сомкнуть глаз. Едва забрезжил первый рассветный луч, я потихоньку ускользнула и, отыскав в глубине леса поросшую травой полянку, обнесла ее плетнем, а потом заперла в этом надежном загоне корову. Я выдоила ее досуха и оставила там – в плену. Пить ей было нечего – либо она сотворит молоко при помощи какого-то тайного процесса, либо так и останется выдоенной.
Весь день я не находила себе места и на все вопросы отвечала невпопад, потому что думала только о своем опыте. Но Адам был занят изобретением таблицы умножения и ничего не заметил. Незадолго до заката он уже установил, что шестью девять – двадцать семь, и пока, опьяненный этим открытием, он забыл о моем существовании и обо всем на свете, я тайком пробралась к моей корове. У меня от волнения и от страха перед неудачей так дрожали руки, что несколько минут я не могла как следует ухватить сосок. Но наконец мне это удалось – и брызнуло молоко! Два галлона. Два галлона, хотя изготовить его было не из чего! И я тут же нашла объяснение: молоко не поглощалось ртом, оно конденсировалось из воздуха через волосы на шкуре коровы.
Я побежала рассказать обо всем Адаму, и он был счастлив так же, как и я, и невыразимо гордился мной.
Потом он вдруг сказал: «Знаешь, ты сделала не один важный и многообещающий вклад в науку, а целых два».
И это было правдой. Поставив серию опытов, мы уже давно убедились в следующем: атмосферный воздух является водой в невидимой суспензии, а вода состоит из водорода и кислорода, причем на две части водорода приходится одна часть кислорода, что выражается формулой H2O. Мое открытие доказало, что существует еще один ингредиент – молоко; и мы уточнили формулу – H2OM.
ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКОВ ЕВЫ, ВКЛЮЧЕННЫЕ В ЕЕ АВТОБИОГРАФИЮ[21]
Еще одно открытие. Как-то я заметила, что Уильям Мак-Кинли[22] выглядит совсем больным. Это – самый первый лев, и я с самого начала очень к нему привязалась. Я осмотрела беднягу, ища причину его недомогания, и обнаружила, что у него в глотке застрял непрожеванный кочан капусты. Вытащить его мне не удалось, так что я взяла палку от метлы и протолкнула его вовнутрь. Уильяму Мак-Кинли сразу стало легче. Возясь с ним, я заставляла его пошире открывать пасть, чтобы мне было удобнее туда заглядывать, и обратила внимание, что зубы у него какие-то странные. И вот теперь я подвергла их внимательному научному осмотру и к своему величайшему изумлению открыла следующее: лев – не вегетарианец, он плотоядный хищник! Во всяком случае, его готовили в плотоядные хищники.
Я побежала к Адаму и сообщила ему об этом, но он, конечно, только насмешливо рассмеялся и сказал:
– А откуда он возьмет плоть?
Мне пришлось сознаться, что я этого не знаю.
– Отлично. Значит, ты сама видишь, что это чистая фантазия. Плоть не предназначена для того, чтобы ее ели, иначе она была бы ниспослана. Раз ниспосланной плоти не существует, отсюда неопровержимо следует, что в план мироздания плотоядные твари включены не были. Ведь это логично, не так ли?
– Логично.
– Есть в этом рассуждении какие-нибудь натяжки?
– Нет.
– Хорошо. Так что же ты можешь на это возразить?
– А то, что существует нечто превыше логики.
– Неужели? Что же это?
– Факты.
Я подозвала первого попавшегося льва и велела ему открыть пасть.
– Взгляни-ка на подветренную верхнюю челюсть, – сказала я. – Разве этот длинный передний зуб – не клык?
Он был удивлен и сказал решительно и веско:
– Клянусь моим нимбом, это клык.
– А эти четыре позади него?
– Малые коренные, если мне не изменяет рассудок!
– А эти два сзади?
– Коренные зубы, или я не способен отличить на глаз коренной зуб от причастия прошедшего времени Мне нечего больше возразить. Статистика не может ошибаться: этот зверь – не травоядное.
Вот он всегда такой: ни мелочности, ни зависти – только справедливость и великодушие. Докажите ему что-нибудь, и он тут же, и без всякой обиды, признает, что был неправ. Не знаю, достойна ли я этого чудесного юноши, такого прекрасного и благородного?
Это произошло на прошлой неделе. С тех пор мы обследовали многих животных и убедились, что здешние места изобилуют плотоядными зверями, хотя прежде мы этого совсем не замечали. И вот теперь почему-то очень грустно бывает смотреть на величественного бенгальского тигра, который пожирает землянику и лук; это как-то но вяжется с его натурой, хотя я раньше ничего подобного не чувствовала.
(Позже). Сегодня в лесу мы слышали Глас. Мы долго искали его, но так и не нашли. Адам сказал, что слышал его и раньше, но никогда не видел, хотя и находился совсем рядом с ним. По мнению Адама, этот Глас вроде воздуха и увидеть его нельзя. Я попросила его рассказать все, что он о нем знает, но он почти ничего не знал. Это Владыка Сада, сказал он, который велел ему ухаживать за Садом и хранить его; и еще Глас сказал, что мы не должны есть плоды одного дерева, а если поедим их, то обязательно умрем. Смерть наша будет неизбежной. Больше Адам ничего не знал. Я захотела посмотреть дерево, и мы пошли длинной и чрезвычайно приятной дорогой к уединенному и очень красивому месту, где оно растет; там мы сели на землю, долго его рассматривали и разговаривали. Адам сказал, что это – дерево познания добра и зла.
– Добра и зла?
– Да.
– А что это?
– Что – «это»?
– Ну, это самое. Что такое «добро»?
– Не знаю. Откуда мне знать?
– Ну, а «зло»?
– Наверное, название какого-нибудь предмета, только я не знаю какого.
– Адам, но ты же должен иметь о нем хоть какое-то представление.
– С какой стати? Я его никогда не видел. Как же я могу иметь о нем представление? А по-твоему, что это?
Конечно, я ничего не могла ему ответить и поняла, насколько неразумно с моей стороны было требовать объяснений у него. Мы никак не могли догадаться, что это такое. Просто новое слово, как и «добро», – мы их никогда раньше не слышали, и они не имели для нас никакого смысла. Я продолжала о них думать и вскоре спросила:
– Адам, а эти другие новые слова, «умрем» и «смерть», что они означают?
– Понятия не имею.
– Ну, а как ты думаешь, что они могут означать?
– Деточка, неужели ты не видишь, насколько невозможно хотя бы приблизительно угадать, о чем идет речь, если я вообще ничего об этом не знаю? Человек не в состоянии думать, если ему не о чем думать. Разве не так?
– Да… конечно; но только ужасно досадно. Ведь Именно потому, что я ничего не знаю, я и хочу узнать. Некоторое время мы молчали, ломая голову над этой загадкой, но вдруг я сообразила, что нам надо сделать, чтобы разрешить все сомнения, и даже удивилась, как мы сразу до этого не додумались – так это было просто. Я вскочила на ноги и воскликнула:
– Какие мы глупые! Давай съедим этот плод; мы «умрем», узнаем, что такое «Смерть», и не будем больше из-за этого мучиться!
Адам согласился со мной, встал и уже потянулся за яблоком, как вдруг мимо проковыляло крайне любопытное создание, каких нам еще не доводилось видеть, и мы, конечно, забыли о пустяках, не имевших отношения к науке, и погнались за тварью, которая имела к ней самое прямое отношение.
Много миль гнались мы по горам и долам за этим неуклюжим, хлопающим крыльями уродом, пока не очутились в западной части долины, где растет большая смоковница, и там мы его изловили. Какая радость! Какой восторг! Он оказался птеродактилем! До чего же он прелестен, милое страшилище! И какой злюка, и как отвратительно каркает! Мы подозвали двух тигров и поехали домой верхом, захватив его с собой, и теперь он сидит рядом, и уже поздно, но я не ложусь спать, такое он обворожительное чудище, да к тому же и поистине царственный вклад в науку. Я знаю, я не сомкну глаз, все буду думать о нем и торопить утро, чтобы поскорее обследовать его, осмотреть, угадать тайну его происхождения и решить, насколько он птица, а насколько пресмыкающееся, и установить, реликт ли он или результат естественного отбора; впрочем, последнее, судя по его виду, сомнительно. О Наука! Рядом с тобою все прочие интересы рассеиваются как туман!
