Характер
Для Пейратеса[5] не существует ничего, кроме дел; он буквально лопается от богатства, его предприятия заполонили всю планету. «Пейратес, вам принадлежат все сахарные заводы королевства. Не пора ли остановиться?» — «Вы просто бредите, — отвечает он, — могу ли я перенести, чтобы кто-то другой поставлял мне сахарный тростник и таким способом обогащался? Мне нужна собственная плантация на островах». — «Она у вас уже есть, Пейратес, удовлетворены ли вы теперь?» — «А эти хлопковые поля?» — возражает он. «Вы и их только что приобрели; теперь-то вы остановитесь?» — «Как? — спрашивает он. — Должен же я построить ткацкие фабрики для переработки всего этого хлопка». — «Есть и фабрики. Наступило ли для вас наконец время отдыха?» — «Обождите, — отвечает Пейратес, — такой-то финансист снимает с моих доходов сливки. Это возмутительно». — «Станьте сами банкиром». — «Один завод продает мне грузовики, другой — нужные мне станки; это меня бесит». — «Производите их сами». — «Мои грузовики потребляют много бензина». — «Бурите нефтяные скважины, Пейратес… Ну, вот вы и владеете целой сетью промышленных и сельскохозяйственных предприятий, они прекрасно дополняют друг друга. Вы больше ни от кого не зависите. Начнете ли вы наконец наслаждаться жизнью?»
Он об этом и не помышляет. Ему незнакомы ни простые человеческие желания, ни радости. Каждое утро он встает на заре, склоняется над тщательно составленными ведомостями и видит, как растут его миллионные доходы, но счастье вкушают другие. «В чем же ваша отрада, Пейратес? Свою жену вы принесли в жертву делам, и она уже давно превратилась в забитую старуху, опутанную жемчужными ожерельями; ваши дети не интересуются теми хлопотливыми начинаниями, которые им предстоит продолжить после вас, а ростовщики между тем уже начеку; сумасбродства ваших отпрысков привели бы вас в отчаяние, если бы ваше безразличие к ним не было сильнее вашей ярости; у вас нет ни одного свободного вечера, чтобы побыть с любовницей, которая вам так дорого стоит; и какие могут быть у вас друзья, если вы выносите одних только льстецов и прихлебателей?
Расслабиться? Отдохнуть? Вы отказываете себе, Пейратес, в том, что имеют последние бедняки. «Non otium sed negotium»[6] — для вас это не просто изречение, а закон. В каждой комнате вашего загородного дома стоят телефонные аппараты, вплоть до закраины бассейна, в который домашний врач велит вам погружать время от времени ваше изнуренное тело. У вас столько денег, что вы постоянно в тревоге из-за возможного падения денежного курса или обесценивания валюты. Когда-то вы любили чтение и музыку; вы и к ним утратили вкус. У вас теперь лучший в мире повар, а вы с грустью вспоминаете о супе из капусты, который варила в деревне ваша бедная матушка. Продолжайте же, Пейратес, свое дело, получайте от него удовольствие. Сооружайте порты, финансируйте новые авиационные линии, стройте радиостанции и атомные реакторы. Успехи науки, по счастью, дают вам новые возможности убивать себя столь суетными занятиями. А если вам, случайно, недостаточно собственных забот, к вашим услугам дела государственные. Вы изрядно поднаторели в искусстве управления и охотно утверждаете, что дела в стране пошли бы лучше, если бы у кормила власти стояли такие люди, как вы. Видимо, под этим надо понимать, Пейратес, что страною следует управлять таким образом, чтобы это увеличило ваши богатства?»
И все же Пейратес стареет, и я впервые вижу его почти довольным. Дело в том, что ему пришла в голову гениальная мысль. Для того чтобы частично избавить своих детей, которых он, кстати, терпеть не может, от издержек, связанных с вводом в наследство, он приобрел на имя одного из своих служащих нотариальную контору, а тот обязался возвращать полученные гонорары семье Пейратеса. Вот одна из самых блестящих махинаций нашего героя, и он радуется тому, что успел ее завершить, ибо он подписывал необходимые бумаги, уже расставаясь с жизнью. Нынче утром я узнал, что он умер.
Но жил ли Пейратес вообще? Он делал дела. А это совсем другое.
Сочинение это было прочитано преподавателем, не знавшим имен соискателей. Мне выставили балл «18», querida, и гордости моей нет границ. Прощайте.
Существуют ли еще эгерии?
Американские социологи обожают статистику и верят в различные опросы. Это, видимо, связано с тем, что в их стране к этому относятся серьезно. Каждый изо всех сил старается правдиво ответить на поставленные вопросы. Вот почему таким социологам трудно понять, что во Франции люди большей частью не любят (несмотря на все гарантии того, что их ответы останутся анонимными) говорить о своих личных проблемах, так что в нашей стране ответы на такого рода анкеты являются уклончивыми или даже неверными.
Один молодой американец, ревностный поклонник подобных опросов, пришел вчера повидать меня и заявил:
— Я занят научными изысканиями о влиянии, которым пользуются женщины во Франции. В своих книгах вы часто говорили о важной роли, которую играли в истории вашей страны различные салоны. Я прочел работы о госпоже Дюдеффан, о госпоже Рекамье, о госпоже де Луан и о госпоже Арман де Кайаве. Полагаете ли вы, что и до сих пор существуют столь могущественные женщины, способные повлиять, к примеру, на исход выборов во Французскую академию или выдвинуть человека на пост премьер-министра?
— Вы затронули две совершенно разные проблемы, — ответил я. — Нет, ни одна женщина в наше время не могла бы повлиять на исход выборов во Французскую академию. Прежде всего я не вижу ни одной женщины, у которой были бы друзья во всех группировках, из которых состоит Академия. На набережной Конти заседает определенное число независимых академиков, предпочитающих уединение: они никогда не посещают салонов, не обедают в гостях, сами никого у себя не принимают и, таким образом, действительно недоступны. Как же может кто-либо повлиять на их мнение перед выборами в Академию?
— Стало быть, ныне нет уже больше таких женщин, как госпожа Рекамье?
— Госпожа Рекамье могла заполучить один голос, быть может, два или три, да и то не наверняка. Разумеется, женщина может заручиться обещанием, но не повлиять на исход голосования!.. Что касается поста премьер-министра, то кандидату на эту должность нужно получить триста двенадцать голосов! Что же тут, черт побери, может сделать одна женщина? Самое большее, на что она способна, если она ловка и смышлена, — это взять на себя роль катализатора: устроить встречу руководителей противоборствующих группировок депутатов, устранить недоразумения. Однако это будет скорее подготовка успеха, но не сам успех. Она, пожалуй, создаст благоприятную атмосферу, ну а дальнейшее от нее не зависит.
— И тем не менее, — возразил он, — во Франции все еще говорят об эгериях.
— Эгерией звали нимфу, вдохновлявшую Нуму Помпилия, — сказал я. — Он утверждал, будто встречается с нею в священном лесу и она дает ему советы о том, какую ему проводить политику. Мудрая тактика, способная снискать доверие суеверного народа; однако эгерия не более чем миф… Как была мифом, так и осталась. Заметьте, однако, разницу: я не думаю, что женщина может проложить мужчине путь к власти, но допускаю, что она порою делает его достойным этой власти. Во Франции многие из наших будущих государственных деятелей приезжают в столицу из своего захолустья неотесанными. Они умны, красноречивы, но лишены изящных манер, искусства вести беседу, а ведь это необходимо для того, чтобы завоевать Париж. И прекрасно, если над ними возьмет опеку женщина, которая то ли из любви, то ли из честолюбия захочет их образовать. Актриса, светская дама или просто просвещенная женщина отшлифует эти необработанные алмазы. Она откроет провинциалу тайны Парижа и скрытые пружины различных слоев общества. Это не ново. Перечитайте Бальзака и обратите внимание на восхитительную жизненную программу, которую набрасывает в романе «Лилия долины» госпожа де Морсоф для своего юного любовника.
— Значит, вы допускаете, что эгерия в бальзаковском смысле все еще существует?
— Она будет существовать до тех пор, пока на свете не переведутся женщины, мужчины и правительства.
Не так ли, querida? Вы знаете это лучше кого бы то ни было. Прощайте.
Первая любовь на всю жизнь оставляет след в душе мужчины. Если это была счастливая пора, если женщина или девушка, которая впервые пробудила чувства юноши, ответила ему взаимностью и ни разу не дала ему повода усомниться в ее чувствах, атмосфера доверия и душевного покоя всегда будет сопутствовать ему. Если же в тот первый раз, когда он желал безоглядно довериться, его оттолкнули и предали, рана так никогда и не затянется полностью, а нравственное здоровье, пошатнувшись, долго не восстановится.
