— Он молодой?
— Молодой ли он? Нет.
Август почти униженно поглядел на неё и сказал:
— Да, но он, вероятно, всё-таки моложе меня?
— Этот я не знаю. А сколько вам лет?
— О, — уклончиво отвечал Август, — я-то ведь очень стар. Старая посудина.
— Зачем вы так говорите? — ласково заметила она.
— Да, я это так прямо и скажу. Старая посудина!
Его презрение к бродяге вылилось вдруг в новую форму:
— Он даже не был так стар, как я? Тогда я хотел бы знать, чего же это он вертелся тут? Кланяйся ему и передай, что я уважаю его не больше вот этой самой палки. Слыхали ли вы что-нибудь подобное! И даже не сбрить себе бороду! Так, значит, вот кем он был, — мальчишкой, петушком с гребешком...
— Нет, нет. Нет, таким он не был!
— Всё-таки был, насколько я понял. Но этим нечего хвастаться. Мужчина должен быть стар. Таково, по крайней мере, моё мнение.
— Да.
— Но я-то уж сумею его обуздать. Что ты на это скажешь?
— Я? Мне дела нет до этого человека.
— Как?! — удивился вдруг Август.
— Что вы думаете? Я не собираюсь выходить замуж за проповедника.
Август удивился ещё больше.
— Ха-ха-ха! А я думал...
— Ха-ха-ха! — засмеялась и Корнелия, откинув голову назад.
Август тотчас пришёл в себя и сказал с обычной находчивостью:
— Но в таком случае ты можешь пойти со мной в кино?
Она отрицательно покачала головой и сказала:
— Вы видели, кто сейчас прошёл мимо? Молодого парня?
— Парня? Да. Так, может быть, это он, твой парень?
Она встала со своего места и, убедившись, что юноша ушёл далеко, снова села и стала общительней. Ах, он так за ней бегает! Она никуда не может пойти, ни потанцевать, ни на собрание, он тотчас же приходит в ярость. Сейчас он так рассердился на неё, и всё потому только, что она сидела с другим. Она прямо не знает, как ей быть с ним.
Август глубоко погрузился в мысли о разнообразии и запутанности жизни.
— Но, — сказал он, — раз проповедник тебе безразличен, чего же это я так страдал из-за него?
Корнелия засмеялась и сказала, что и она этого не знает.
Август проиграл в этой игре, на которую поставил так много. Так это досадно; он чувствовал себя, словно его поставили кверху ногами. И серебряное кольцо, значит, тоже не имело значения. Мы остались с длинным носом, Август, остались в дураках, как много раз прежде. Мы ничего не понимаем в любви, это наша слабость, и с кислой рожей можем сами посмеяться над собой, над своим вечным поражением...
— Ну, если ты выйдешь замуж за молодого, красивого парня, Корнелия, то это, чёрт возьми, разница. Тогда я ничего не скажу.
Теперь настала её очередь, и кажется, именно об этом-то она и хотела говорить с Августом.
— Дело в том, что у нас всё ещё очень неопределённо.
— Вот как! Может быть, он вовсе тебе не так уж сильно нравится?
На этот вопрос она не ответила. Потом покачала половой. Потом заплакала.
О, многообразие и запутанность жизни! Дело в том, что у неё был ещё другой парень.
Август онемел.
И вышло так, что с другим всё было гораздо определённее, но только Гендрик не оставляет её в покое. Теперь она совсем не знает, как ей быть. Сегодня днём он приходил и сказал, что застрелит их обоих.
— Тише, тише, подожди немного! Кто сказал, что он застрелит?
— Гендрик. Тот самый, который прошёл мимо.
— А как зовут другого?
— Беньямин. Он из Северной деревни. Но Гендрик хочет застрелить его, стереть его с лица земли.
— О, как бы не так! — фыркнул Август.
— С него станется. Он ходил и спрашивал Осе.
— Осе? Это ерунда!
— Осе дала ему много советов, потому что она сердита на нас и хочет наказать нас. А это происходит оттого, что была одна ночь, когда мы не могли приютить её; с того времени она непременно хочет проучить нас. Она такая злопамятная. И всё вместе это так тяжело!
— Не стоит на это обращать внимания, — пробовал Август утешить её. — Он не посмеет стрелять. А потом я устрою так, что Осе посадят под арест. Это я сумею сделать. Я давно уже думал об этом.
— Благослови вас бог! — сказала, всхлипывая, Корнелия. — Я так и знала, что мне надо было поговорить с вами...
Август почувствовал себя польщённым и стал ещё больше утешать её:
— И как только ты могла вообразить, что Гендрик посмеет стрелять! Сколько ему лет?
— Двадцать два. А Беньямину двадцать четыре.
— Тогда возьми лучше Беньямина, — порешил Август. Ему ужасно хотелось, чтобы теперь она поглядела на него, ему хотелось открыться ей, час наступил. — Не плачь, ведь ты ещё такая молодая! Разве я плачу? Я-то ведь старая посудина, — да, это так, и ты, пожалуйста, не спорь, — я живой образчик старой посудины, всё равно как падучая звезда, которая сверкнёт по небу и исчезнет, — и ты не протестуй против этого. Но моё время было, и это было замечательное время! Да, побьюсь об заклад, что это именно так было. Будь уверена, — начал он хвастаться. — Боже мой, в молодости не было мне равного, такой я был молодчина! И один раз трое хотели меня, а у тебя их только двое. А в другой раз девушки побежали за мной и прямо по льду. Меня-то лёд держал, но их было пятеро, и они все провалились. Я никогда этого не забуду. Две из них были замечательно красивы...
— А... а девушки спаслись? — спросила Корнелия в ужасе.
— Я спас их, — успокоил её Август.
Если он дал маху с проповедником, то теперь он исправил свою оплошность. Он развлёк её, утешил самого себя выдумками, а может быть, и сам поверил им. Рассказав много историй, он выдумал под конец и эту. Это было в жаркой стране, молодая девушка сидела на пороге своего дома и играла на губной гармонике. Было так приятно её слушать, а имя девушки он даже назвать не хочет: такая это была красавица. Вокруг её шеи обвивалось несколько нитей жемчуга, а на теле была лишь вуаль: стояло летнее время и было жарко. На их языке она называлась Синьорой. Как только она его увидала, она тотчас встала, пошла к нему навстречу, улыбнулась ему, попросила его войти и не захотела сесть ни на какое другое место, как только к нему на колени...
— Ах, Корнелия, вот это была любезная! Но дело вышло дрянь, когда мне опять понадобилось вернуться на корабль, потому что я прибыл туда на своём корабле: не помогали никакие уговоры, она во что бы то ни стало хотела ко мне на корабль и ни за что на свете не желала расстаться со мной. И знаешь, что я сделал? Я взял её с собой, я надарил ей всего, дал ей такое множество вещей! Но само собой разумеется, с берега по мне открыли бешеную стрельбу.
— Они стреляли?
— Да, но в те дни это не могло повредить мне. Но самое ужасное было после, когда ей пришлось расстаться со мной, сойти на сушу: она ни за что не хотела и так плакала.
— Почему же вы не остались с ней?
Август: — Совершенно немыслимо. Разве мог я оставаться со всеми? Она была не единственная. Но она долго находилась в моём салоне и была очень довольна и счастлива. Да, это было время! — сказал Август и вздохнул.
Вероятно, ему нравилось размазывать эти трогательные истории, они его удовлетворяли, и удовлетворяли вполне. Когда Корнелия его спросила, не был ли он женат, ему хотелось ответить: нет ещё! Но вместо этого он с грустным видом заявил, что, верно это было ему не суждено. О, чего он только не испытывал! Однажды — это было в стране, где растут пальмы и изюм, — он был окончательно помолвлен и должен был жениться, и всё-таки они не стали супругами.
— Она умерла?
— Да. Мир её праху!
Ему стало жалко самого себя, и он несколько раз вздохнул; он был готов попросить Корнелию подуть на него, как будто бы он был ребёнком и набил себе шишку на лбу.
— Но довольно об этом! — сказал он. — Моё время прошло. Но я не только не женился на них и не бросил их с кучей малолетних детей, наоборот, я сделал для них всё, что мог, перед ними я не виноват.
— Да, а нам-то, нам вы подарили целую лошадь! Боже мой! если б только мы могли хоть чем-нибудь отблагодарить вас!
— Пустяки!
— Мы говорили дома, уж не связать ли чулки для вас или что-нибудь в этом роде? Но, верно, и упоминать-то об этом стыдно. У вас, верно, есть всё, так много всего, что и не перечислишь.
Вдруг из-за угла вынырнул Гендрик, он покосился на них и хотел пройти дальше.
Август тотчас встрепенулся:
— Гендрик, пойди сюда.
Гендрик оглянулся назад и остановился. Он заметил, что Август готовится к чему-то и что у него в руках револьвер.
— Я говорю, пойди сюда.
— Что вы хотите от меня? — спрашивает, бледнея, Гендрик.
— О нет, нет! Не надо! — просит Корнелия.
Август: — Я слыхал, что ты грозишься стрелять. Этого бы я тебе не советовал. Видишь ли ты вон ту осину?.. А красный лист на ней?
— Но чего же там глядеть?
Август перекрестил лоб и грудь, прицелился и выстрелил.
Красного осинового листка как не бывало, осталась лишь качающаяся веточка. Великолепный выстрел, чертовская удача! Гендрик разинул рот. То, что Август попал, было невероятнейшим чудом, и выстрел произошёл с молниеносной быстротой. Но что он два раза перекрестился, произвело, пожалуй, ещё более сильное впечатление: что-то слишком торжественное, вроде колдовства, словно знак нечистому, чтобы он помог, — тут пожалуй, и сама Осе оказалась бы бессильной.
