Старшая надзирательница Мария Мандель спрашивала, а она, Анна Лиза Франц, пользовавшаяся ее абсолютным доверием, не могла ответить быстро и точно, как требовалось. Ведь она не знала даже, жива ли еще эта ее «любимица». Уход Марты в больницу оказался для Лизы, к ее собственному удивлению, своего рода освобождением. Как это ни парадоксально, но она почувствовала себя свободной, почувствовала облегчение, как солдат, узнавший о перемирии. Только тогда она поняла, скбль мучительной была их странная игра, а поняв, решила покончить с этим, избавиться от Марты, перевести ее в другую команду, если каким-то чудом та не умрет в лагерной больнице.
А теперь старшая надзирательница спрашивала ее: «Как ты думаешь, эта твоя любимица?..» Что ей ответить?
— Она в больнице.
— Тиф?
— Не знаю. У нее была довольно высокая температура.
— Жаль. Она приметная, твоя Марта.
— Фрау Мандель, — надзирательница Франц, как и подобает хорошему солдату, быстро примирилась с мыслью об окончании перемирия, — что, если перевести ее из больницы в барак? Конечно, если у нее не тиф.
Старшая задумалась:
— А что нам это даст? Они наверняка предпочтут посетить больницу, чем смотреть одну больную.
— Индивидуальный уход может показаться более убедительным…
Несколько мгновений старшая с нескрываемым интересом разглядывала ее.
— Это неплохая мысль, Анни, очень неплохая. Согласна. Переведи больную в барак. Конечно, если у нее не тиф.
У Марты не было тифа, ее перевели в барак и тем самым спасли от почти верной смерти. И это сделала она, надзирательница Анна Лиза Франц. Она сказала Вальтеру правду. А обстоятельства? Кто посмел бы обвинить ее? Ведь только так она могла спасти Марту. Все, что случилось позднее, не было ею задумано. Разве могла она предположить, что, придя в больницу к Марте, встретит там Тадеуша? Это было какое-то странное стечение обстоятельств. Она хотела только перевести Марту в барак, чтобы показать ее комиссии, а то, что было потом… произошло по вине Тадеуша.
* * *
Лиза увидела его у постели Марты, когда сразу же после разговора со старшей зашла в больничный барак. Куда девался его инстинкт старого заключенного? Марта не могла видеть Лизу: она лежала спиной к двери, но он-то! Лиза остановилась у входа и смотрела на него в упор. Тадеуш, по-видимому, забыл, где находится, забыл обо всем. Склонившись к Марте, он что-то говорил ей и даже улыбался. И в этой улыбке было столько серьезной, почти отцовской нежности, что у надзирательницы Анны Лизы Франц сжалось сердце. Женщина, на которую никто так не смотрел, обижена жизнью. Вот о чем она подумала в тот момент и даже не почувствовала стыда от такой мысли. Любовь никогда не была для нее только вопросом физиологии, но другой любви она не знала. И, глядя теперь на Марту, надзирательница Франц завидовала ей. Завидовала этой жалкой заключенной, лишенной даже тени надежды на завтрашний день, ибо каждый новый день мог стать последним в ее жизни. Но Тадеуш… «Любовь связывает с жизнью, а здесь надо быть готовым к смерти», — так ведь заявил Тадеуш, а теперь он улыбался. Разве эти слова говорил он сейчас Марте? Почему же он пришел сюда? Ну конечно! Он отказался только от ее посредничества, от посредничества надзирательницы, лишая ее средства воздействия на Марту. Он разгадал ее тайный замысел. А… что, если вызвать Таубе? Неужели этот «номер» в самом деле не выдержит, если Таубе ударит его невесту?
Она зашла к старосте барака.
— Позовите ко мне заключенного, который пришел навестить больную.
Тадеуш не испугался.
— Так как же? — спросила она.
Он молчал.
— Вы знаете, каковы последствия подобного поступка?
— Так точно, фрау надзирательница.
— Вы ничего не хотите сказать в свое оправдание?
— Нет, фрау надзирательница.
— Подумайте, молчание не всегда золото.
— У меня нет оправданий: ни перед вами, ни перед лагерным уставом.
— А перед самим собой вы можете оправдать этот поступок?
— Фрау надзирательница, идя сюда, вы, конечно, видели горы трупов возле бараков. По ним бегают крысы. — Лиза понимала, что он принуждает себя отвечать ей, и почувствовала удовлетворение. — Завтра и она может оказаться там. И я не увидел бы ее… с отросшими волосами.
Лиза сделала вид, что не поняла намека, хотя на самом деле была потрясена его жестокостью.
— Значит ли это, что вы не намерены встречаться с ней, если она будет здорова?
— Да, именно так.
— Можете идти.
— Разрешите мне только успокоить Марту насчет…
— Я это сделаю сама. А если еще раз встречу вас здесь, то буду рассматривать это как попытку обмануть меня и приму соответствующие меры, не считаясь с Мартой.
Он надел шапку и ушел. Выглянув в окно, Лиза увидела, как Тадеуш обернулся. Она подошла к постели Марты.
— Завтра тебя переведут в барак, — сказала Лиза как можно мягче. — А то, чего доброго, подхватишь здесь тиф.
Марта даже не шелохнулась, в глазах ее было отчаяние.
— И… ты даже не благодаришь меня за заботу?
— Спасибо, фрау надзирательница, — ответила она с тем же выражением.
Тогда Лиза сухо успокоила ее:
— Тебе незачем убиваться. Тадеушу ничего не угрожает. Пока…
— Пока? — переспросила больная.
Впервые в ее глазах была мольба, и надзирательница Франц холодно улыбнулась.
— Я не напишу рапорта, если… Словом, только от тебя зависит, дам ли я этому делу ход.
Следующий день показал, что Марта правильно поняла предупреждение надзирательницы.
Приехала эта идиотская комиссия. Какие-то шведы, швейцарцы, привыкшие зарабатывать на нейтралитете и гуманизме. Боже, как они смотрели на немецкий персонал лагеря! Как на людоедов! Надзирательница Анна Лиза Франц едва сдерживала возмущение. Она чувствовала себя глубоко оскорбленной. По какому праву? Что они о нас знают? Она искренне сочувствовала Марии Мандель, которой пришлось сопровождать комиссию, и вместе с тем восхищалась ее хладнокровием и самообладанием.
Все разыгралось, как по нотам. А ведь на самом деле если и была проведена какая-то подготовка, то лишь очень незначительная. Случайность завершила этот спектакль и придала ему совершенную форму. В эсэсовской аптеке Лиза достала для Марты лекарства, вызвала старшего врача лагерной больницы. Когда раздалась команда «Achtung» и комиссия вошла в барак, у постели больной стояли заключенная — врач, профессионально серьезная, — и она, надзирательница Анна Лиза Франц, которой с этого дня предстояло стать легендарной фигурой, воплощением благородства. Члены комиссии сразу же кинулись к Марте; до сих пор они не встречали больных в бараках. Осмотрели лекарства и обменялись взглядами.
— Что с ней? — спросил врача один из членов комиссии, верзила с лошадиным лицом.
— Воспаление легких.
— Давно больна?
— Неделю.
— С каких пор получает лекарства?
— С сегодняшнего дня.
— Почему так поздно? — возмутился другой член комиссии.
— В больничной аптеке не было нужных лекарств, — спокойно ответила врач.
А Мария добавила холодно:
— Я вынуждена напомнить вам, что идет война. Наши солдаты на фронте не всегда получают эти лекарства.
Члены комиссии снова переглянулись. Один обратился к Марте:
— Вы давно в лагере?
— Полтора года.
— Вы… впервые заболели здесь?
Чуть-чуть помедлив, Марта ответила:
— Да.
— За полтора года? — удивился он. — И вы ни разу не болели? Никакой простуды, гриппа или насморка?
И тогда Марта посмотрела на него.
Не было произнесено ни одного слова, но ведь она говорила! Почему этого никто не услышал? Почему старшая не прервала ее, не велела им уйти? Ведь она говорила! Столько насмешки, столько нескрываемой иронии было в ее. взгляде, что тот, из комиссии, все понял. Он слегка покраснел и отвел взгляд. Посмотрел на коменданта лагеря, потом на Лизу.
