Вот, – держа банку с мочой в руке и указывая на сложное сооружение, выглядывающее из-под халата, – операцию сделали, онкологическую, и что получилось… Доктора прячутся от меня, послушайте хоть вы, как я осталась без мочеточника с этой бадьёй со шлангом.
Лидия взяла Ульяну под руку и повела к узкому диванчику, но появившаяся в конце коридора фигура была для Шкрябиной важнее. Она метнулась навстречу доктору и задала, видимо, дежурный вопрос:
– Когда меня будут оперировать?
– Повторяю: не делаем мы таких операций, только в Москве. Они платные, вам к медицинским чиновникам надо.
– Да разве они меня услышат? Помогите мне, доктор! – уговаривала Шкрябина.
– Всех моих денег за год не хватит, чтобы оплатить операцию и выходить вас. У меня две семьи на шее! – выложил доктор чуть не в ухо Шкрябиной последний аргумент. Обессиленно пообещал:
– Я подумаю…, – и скрылся за дверью кабинета, где на столе, между историями болезней, его ожидала горка околелой картошки, слегка прикрытой серым шматком неизвестного продукта. Есть не хотелось. Такое добровольно можно затолкать в себя только после сорокадневной голодовки.
Ульяна отправилась в палату – писать прошение чиновникам. Лидии оставалось изводить время в больничных коридорах. А доктор, спровадив гадость в тарелке на другой стол, взглянул в зеркало над раковиной и быстро отвёл глаза.
Похоже, он похудел. Кожа на руках истончилась от бесконечных истязаний антисептиками и от недостатка витаминов. Во рту вечная борьба «идентичного натуральному» и «натурального парадонтозного» пугала и раздражала. Не заметил, как быстро постарел!
Вспомнилась Шкрябина. Одинокая и немолодая, она вот уже месяц испытывала его волю к жизни. Ульяне нужна помощь, а у него нет ресурса. Да где ж его взять? «Похоже, он невозобновляемый, как Солнце», – невесело пошутил сам с собой доктор. Ульяна пробыла в отделении уже месяц. Надо искать обоснования для продления, чтобы хоть чем-то ей помочь. Каждый день личные просьбы допекают. Вот сейчас коллега позвонил: «Посмотри, нельзя ли жене сохранить грудь». Сохранишь грудь, погубишь жизнь. Обещал посмотреть.
Павел Ильич отхлебнул жидкость из чашки и подивился резкой перемене окружающего. Напиток сообщал, что мир – помойка. Теоретически доктор с этим не соглашался. Чай он казнил – вылил в раковину. Пора в перевязочную. В коридоре встретил ту самую жену доктора, которую обещал посмотреть.
– Какой уровень готовности?
– Запредельный, доктор.
– Встретимся позже, вас позовут.
«Доктора жалко, – думала Лидия. – у него однообразная, трудная работа». В этом она убедилась при первой встрече. И потом всё больше и больше понимала, и сочувствовала. Подумать только: изо дня в день одни поражённые раковой опухолью молочные железы!
Собственная проблема объявилась неожиданно. Была грудь как грудь. Немного большевата, правда. Но своя, родная. За всю жизнь не нашлось настоящего ценителя. Ну, это же не произведение искусства. Художник от огорчения не умрёт. А Лидии она очень пригодилась – дочку кормить.
И вот тебе на – заныло, закололо, завыло, задёргало, запекло, загорелось. Боль взвилась, взорвалась вулканом и сделалась бедой. Раньше-то о груди вспоминала раз в полгода, когда лифчики покупала. А теперь вся с головы до ног стала одной сплошной сисей…
Неделя ушла на обследования и анализы. Маммограмма преподнесла первый сюрприз. Результат вынес сам заведующий кабинетом. Загадочно улыбаясь, покровительственно приобняв Лидию за плечи, стал громко уговаривать:
– Не бойтесь, у нас в онкологии замечательные хирурги, сделают всё, что от них зависит.
– Что всё? – отклоняясь от доброго доктора, захотела узнать Лидия. Но не случилось. Пробегающая коллега увлекла его с собой.
– Вам надо к маммологу, – услышала она приглушённый расстоянием совет.
Прежде всего, решила она, надо сесть и медленно, правильно подышать. У неё в груди что-то совсем плохое. Рентгеновский снимок на просвет показывал идеальные полукружья, в тенях она не разбиралась, описание тоже прятало истинный смысл. Отдельной строкой напечатано «Cancer» и знак вопроса. Значит – рак груди. Предположительно. Заложило в носу, участился пульс, дыхание сделалось, как у пекинеса.
Впервые в жизни Лидия поняла значение «до» и «после». «До» – это когда смерть – абстракция, чёрная дыра, которая, может быть, теоретически существует, о ней можно размягчённо рассуждать за десертом. А «после» – ты стоишь на краю ревущей, реальной, крутящейся воронки, и тебя засасывает. В поражённом теле появился неумолимый хронометр. Он материализовал время, его шаги сотрясали плоть.
Через неделю Лидия стояла перед хирургом-маммологом. Павел Ильич теперь главный распорядитель её жизни: он вынесет приговор и сам же исполнит. После изучения снимка доктор стал ощупывать грудь Лидии. Она не представляла, что касания могут быть такими нежными, бережными и лёгкими. И всё-таки, попадая на какие-то точки, его прикосновения будили чувствительное. Новообразование, так его назвал маммолог, огрызалось на едва ощутимые надавливания.
Лидия сторожила лицо доктора в надежде увидеть сомнение в виде трёх точек, отраженных в глазах, или в промелькнувшем знаке вопроса.
Властная уверенность профессионала исключала и многоточие, и вопросы. По привычке тщательно помыв руки, Павел Ильич выписал Лидии направление в онкологию и согласовал дату госпитализации.
На следующую встречу Лидия пришла полностью доверившейся специалистам, которым по службе приходится разбираться с её дальнейшим существованием. Проведённое Павлом Ильичом вместе с доктором-узистом исследование ещё раз подтвердило наличие опухоли. Они тихо обменивались непонятными словами. Нарисовали карандашом на груди место расположения образования, вымерили до миллиметра. Немного поспорили о чём-то. Павел Ильич позвонил её мужу, неврологу, и попросил подготовить Лидию к операции.
Супруг вытащил медицинскую энциклопедию, нашёл картинку в компьютере и начал объяснять строение молочной железы и механизм развития раковых клеток. Их сопряжённость со всем организмом поразила неподготовленный ум, как шаровая молния. Лидия не стала ясновидящей. Но пограничное состояние не замедлило из формулировки превратиться в тёмную многорукую сущность.
Тесные объятия спеленали тело, мука взвилась тонким нескончаемым воем. Сознание просило пощады любой ценой. Уходящий поезд уносил огонёк последнего вагона в неизвестность. Бледность лица и учащённый пульс потребовали оказания срочной помощи. На этом предоперационная подготовка закончилась.
На другой вечер супруги без ущерба для здоровья разыскивали по Интернету протезы молочной железы и деловито обсуждали модели. Даже смеялись. И всё шло хорошо, пока, случайно повернувшись на стуле, муж не задел локтем злополучное место. Конечно же, это был повод для неизлившихся ещё слёз и вырвавшегося на волю вопроса:
– Ну за что это мне?
Супруг сумел воспользоваться случаем и напомнил Лидии, как это рассматривают авторы её настольных книг – Типпинг и Шрейбер. Оба авторитета, а вместе с ними косвенно и муж, настаивали: нас беспокоит не происходящее с нами, а наши мысли об этом. Путь избавления от стресса – исследование мыслей.
Лидии не светило избавиться от стресса. Эпизодическое знакомство со своим думающим хозяйством пугало полной независимостью его существования. Мысли являлись без приглашения. Лидию ни в грош не ставили. По-разбойничьи хозяйничали, подбивали на такое… Лучше не вспоминать. Ещё хуже давались
