Этотъ переворотъ, сначала тихій, медленный и едва замѣтный, началъ возникать въ немъ еще съ той поры, какъ онъ получилъ письмо отъ ея молодого супруга, и увѣрился, что ея нѣтъ больше въ доступныхъ для него предѣлахъ. И между тѣмъ онъ былъ еще такъ гордъ на развалинахъ своей финансовой славы, что, если бы онъ заслышалъ ея голосъ въ смежной комнатѣ, онъ не вышелъ бы къ ней на встрѣчу. Если бы онъ увидѣлъ ее на улицѣ и подмѣтилъ ея взоръ, только одинъ взоръ, исполненный однако безпредѣльной любви, онъ прошелъ бы мимо нея съ своимъ холоднымъ, неприступнымъ лицомъ, и ни за что, по крайней мѣрѣ, первый не рѣшился бы заговорить, хотя бы послѣ его сердце надорвалось отъ печали. Но какъ ни были сначала бурны его мысли, какъ ни страшенъ былъ его гнѣвъ по поводу ея замужества, — теперь все кончилось, все прошло, и онъ даже пересталъ негодовать на ея супруга.
И онъ чувствовалъ теперь, что въ этомъ домѣ родились два его младенца, и что между нимъ и этими голыми стѣнами была связь, печальная, но слишкомъ трудная для разрыва, такъ какъ она скрѣплялась двойнымъ дѣтствомъ и двойною потерей. Онъ зналъ, что ему нужно отсюда уйти, хотя и неизвѣстно куда. Онъ думалъ оставить этотъ домъ съ того дня, когда это чувство впервые протѣснилось въ его грудь, но онъ рѣшился еще провести здѣсь ночь, и въ послѣдній разъ, во мракѣ глухой полночи, обойти всѣ эти опустѣлые покои.
Ударилъ часъ полночный, и м-ръ Домби, со свѣчою въ рукахъ, выступаетъ изъ своей кельи. Лѣстницы затоптаны, грязны, и милліоны человѣческихъ слѣдовъ переплетаются одинъ съ другимъ, какъ на обыкновенной улицѣ. Пусто и тихо. Нѣтъ въ разоренномъ домѣ этихъ рыночныхъ гостей, этихъ опустошителей чужихъ сокровищъ, но м-ръ Домби еще видитъ ихъ и слышитъ чуткимъ ухомъ, какъ они толкутся, жмутся, кричатъ и давятъ одинъ другого, словно на грязномъ толкучемъ рынкѣ, доступномъ для жадной и голодной черни, — слышитъ все это м-ръ Домби и не можетъ понять, какъ онъ перенесъ эту злую насмѣшку судьбы, онъ, который еще такъ недавно былъ недоступенъ ни для кого въ своемъ раззолоченномъ чертогѣ! Удивительно, непостижимо! A гдѣ же, въ какомъ углу міра, носится теперь легкая поступь невиннаго созданія, которое тоже въ былое время ходило взадъ и впередъ по парадной лѣстницѣ? — М-ръ Домби идетъ впередъ, идетъ и плачетъ.
Но вотъ онъ почти видитъ эту легкую поступь дѣтской ноги. Онъ останавливается, обращаетъ взоръ на потолочное окно, — и вотъ она, вотъ эта дѣтская фигура съ его младенцемъ на рукахъ, котораго она несетъ наверхъ, услаждая свой и его путь колыбельною пѣснью. Еще мгновенье, — и опять та же фигура, но уже одна, съ болѣзненнымъ лицомъ, съ растрепанными волосами, съ отчаяніемъ въ заплаканныхъ глазахъ; тихо и нерѣшительно взбирается она на крутую лѣстницу, оглядываясь назадъ въ тщетной надеждѣ уловить сострадательный взоръ отца! Впередъ, м-ръ Домби!
И долго блуждалъ онъ по этимъ комнатамъ, которыя еще недавно были такъ роскошны, a теперь и наги, и печальны, и пусты. Все перемѣнилось, думаетъ онъ, даже объемъ и фигура его чертога. Здѣсь, какъ и тамъ, вездѣ и вездѣ, слѣды человѣческихъ ногъ, вездѣ и вездѣ сумятица и давка, которую еще слишкомъ ясно слышитъ м-ръ Домби своимъ чуткимъ ухомъ. Впередъ, м-ръ Домби!
Но теперь онъ началъ серьезно бояться за свой мозгъ, и кажется ему, что между его мыслями потеряна всякая связь, какъ и между этими безчисленными слѣдами, что онъ путается больше и больше въ лабиринтѣ фантастическихъ видѣній, что онъ, однимъ словомъ, сходитъ съума. Ничего, м-ръ Домби, впередъ и впередъ!
Онъ не зналъ — даже этого не зналъ — въ какихъ комнатахъ она жила, когда проводила здѣсь свое одинокое дѣтство. Онъ поднялся выше однимъ этажомъ. Въ одно мгновеніе тысячи разнородныхъ воспоминаній зароились въ его отуманенной головѣ, но онъ оторвалъ свой умственный взоръ и отъ измѣнницы-жены, и отъ фальшивыхъ друзей, — оть всего оторвалъ, чтобы видѣть и слышать только своихъ двухъ дѣтей. Впередъ, м-ръ Домби!
Онъ поднялся на верхній этажъ. Здѣсь, какъ и тамъ, вездѣ и вездѣ безчисленные слѣды человѣческихъ ногъ. Варвары не пощадили даже старой комнаты, гдѣ стояла маленькая постель, и онъ едва отыскалъ чистое мѣсто, чтобы броситься на полъ подлѣ стѣны. И онъ бросился, бѣдный, несчастный м-ръ Домби, и слезы рѣкою полились изъ его глазъ. Немудрено. Бывало и прежде время, когда онъ, пожимая плечами и склонивъ на грудь опущенный подбородокъ, приходилъ въ эту же комнатку въ глухой полночный часъ и проливалъ горькія слезы. Тогда, какъ и теперь, онъ бросался на голыя доски, удрученный лютою тоскою. Тогда гордый человѣкъ стыдился за свою слабость, и, помилуй Богъ, если бы кто-либо изъ смертныхъ провѣдалъ, что ему доступны человѣческія чувства! A теперь? Плачь теперь, гордый человѣкъ, вдоволь плачь, ибо никто не видитъ и не слышитъ твоихъ рыданій! И онъ плакалъ, и стеналъ, и ужасны были эти слезы и стенанія гордаго человѣка, злоупотребившаго своею жизнью! Назадъ, м-ръ Домби!
Съ наступленіемъ дня онъ удалился на свою половину. Онъ думалъ сегодня оставить этотъ домъ, но, разъ забравшись въ свои комнаты, не имѣлъ силъ оторваться отъ могучей цѣпи, которою былъ прикованъ къ этимъ стѣнамъ. Онъ откладывалъ намѣреніе до завтра. Наступало завтра, и онъ опять откладывалъ свое намѣреніе до другого дня. Каждую ночь, невѣдомо ни для одной человѣческой души, онъ выбирался изъ своей засады и блуждалъ, какъ привидѣніе, по опустѣлому дому. На разсвѣтѣ каждаго дня онъ останавливался съ своимъ блѣднымъ лицомъ подлѣ завѣшаннаго окошка и думалъ о своихъ дѣтяхъ. Уже теперь не одно только дитя занимало его. Онъ соединялъ ихъ въ своихъ мысляхъ, и они никогда не являлись порознь передъ его умственнымъ взоромъ.
Сильное умственное раздраженіе было для него не новостью даже передъ этими послѣдними страданіями. Крѣпкія упрямыя натуры могутъ слишкомъ долго бороться противъ всякихъ искушеній; но какъ скоро подорванъ фундаментъ, зданіе можетъ рухнуть въ одну минуту. Организмъ м-ра Домби былъ такой же развалиной, какъ и его домъ.
Наконецъ, онъ началъ думать, что ему нѣтъ никакой надобности идти. Онъ можетъ оставить за собой, что пощажено его кредиторами, — они пощадили бы больше, если бы онъ самъ этого хотѣлъ. Нѣтъ, разорвать связь между нимъ и этимъ опустошеннымъ домомъ — то же, что разорвать и другое послѣднее звено…
Онъ принимался ходить взадъ и впередъ, и тяжелая походка слишкомъ ясно была слышна въ послѣдней комнатѣ ключницы, но слышна, какъ страшная поступь выходца съ того свѣта. Такъ, по крайней мѣрѣ, казалось м-съ Ричардсъ.
Свѣтъ былъ очень занятъ и слишкомъ безпокоился о немъ. На биржѣ перешептываются, смѣются, клевещутъ, сплетничаютъ. Всѣ и каждый болтаютъ о немъ всевозможныя небылицы. Все это приходитъ въ голову м-ра Домби, и онъ измученъ до крайности. Предметы начинаютъ темнѣть въ его глазахъ. Все тускло и сѣро. Нѣтъ болѣе Домби и Сына, нѣтъ дѣтей. Объ этомъ должно подумать хорошенько завтра.
И онъ думалъ объ этомъ завтра. Неподвижный въ своемъ креслѣ, онъ, время отъ времени, заглядывалъ въ зеркало, и страшная картина высовывалась на него изъ этого стекла.
Это была фигура блѣдная, изнеможенная, страшное подобіе его самого, фигура дикая, съ полуясною мечтою, съ полусоннымъ бредомъ. То поднимаетъ она свою голову, разсматривая линіи и впадины на своемъ лицѣ, то опускаетъ ее опять и снова бредитъ. Фигура поднимается, встаетъ, шагаетъ, проходитъ и возвращается опять, положивъ на грудь какую-то вещь съ уборнаго стола. Теперь она угрюмо смотритъ на полъ по направленію къ дверямъ и думаетъ.
— Что, если?… Уфъ!
Если бы, думаетъ она, потекла по этой дорогѣ кровь, дальше и дальше, здѣсь и въ коридорѣ, — уфъ! — какъ долго она бы текла! Вотъ тутъ была бы лужа, тамъ струя, a тамъ опять маленькая лужа, и блѣдный раненый человѣкъ умиралъ или былъ бы трупомъ, если бы отыскали его по этому слѣду. Долго объ этомъ думала она и, вдругъ, поднявшись съ своего мѣста, начала шагать взадъ и впередъ, не отнимая отъ груди своей руки. М-ръ Домби взглянулъ на нее еще разъ и подмѣтилъ, что рука ея тряслась.
Теперь она думала опять! О чемъ она думала?
Вотъ она опять усѣлась на прежнее мѣсто и потонула въ бездонномъ омутѣ тусклой мысли. Въ комнатѣ сверкнулъ лучъ, солнечный лучъ. Фигура не замѣтила его. Вдругъ она вскочила опять съ ужаснымъ лицомъ. Въ это мгновенье раздался крикъ — дикій, громкій, пронзительный, любящій, восторженный крикъ — рука остановилась, и мистеръ Домби увидѣлъ y своихъ колѣнъ собственную дочь!
Да это не призракъ, не мечта, не видѣніе, — это собственная дочь м-ра Домби, на колѣняхъ передъ нимъ, съ умоляющимъ взоромъ! Она зоветъ его, липнетъ къ его рукамъ, колѣнямъ, рыдаетъ, плачетъ!
— Папа! милый папа! прости меня, пощади, помилуй меня! Я пришла просить на колѣняхъ твоего прощенья! Я никогда не могу быть счастливой безъ него!
Ни въ чемъ не измѣнилась. Одна она въ цѣломъ свѣтѣ не измѣнилась. То же лицо, тотъ же умоляющій взоръ, какъ въ давно минувшую, бѣдственную ночь. И еще на колѣняхъ передъ нимъ! и еще вымаливаетъ его прощеніе!
