— Ага, — согласился Агги. — Надо бы им постоять еще пару деньков. Хотя бы до будущей субботы.
— Да уж до субботы как пить дать, — сказал Шэг
— Но зато их тут уйма! — сказал Агги.
— Нельзя же возвращаться с пустыми руками, — сказал Шэг. — Сорвем хотя бы один — все равно, спелый он или нет, — хотя бы один-единственный!
— Пожалуйста, — сказал Агги. — Я полезу. А вы будьте наготове.
Агги ринулся к дереву и уцепился за одну из нижних веток. Вся его шайка, мистер Гендерсон и Улисс восторженно следили за ним затаив дыхание. Но вот мистер Гендерсон вышел из дому на заднее крыльцо. Мальчишки бросились врассыпную, как стайка вспугнутых воробьев.
— Агги! — предостерегающе завопил Шэг Манутьян. — Гендерсон!
Словно обезумевший от страха орангутанг в джунглях. Агги заметался среди ветвей, повис на суку и потом свалился наземь. Он побежал прежде, чем его ноги коснулись земли, но, заметив Улисса, застыл и крикнул ему:
— Улисс, беги! Беги!
Но Улисс и не думал трогаться с места. Рассудок его не мог охватить всего происходящего. Агги бросился назад к ребенку, схватил его на руки и побежал вместе с ним, провожаемый взглядом Гендерсона. Когда последний мальчишка скрылся из виду и снова воцарилась тишина, старик улыбнулся и поглядел на свое дерево. Потом он снова вошел в дом.
Глава 25
БУДЬ СЧАСТЛИВ! БУДЬ СЧАСТЛИВ!
Ускользнув из рук старика Гендерсона, члены тайного общества Августа Готлиба, один за другим, вернулись на сборный пункт у продовольственной лавки Ары, чтобы дождаться там своего предводителя. Они издали завидели великого человека: он огибал переулок, ведя за руку Улисса Маколея. Верные клевреты молча ждали его приближения. Когда он подошел, все они испытующе заглянули ему в глаза. Наконец Альф Райф осмелился спросить:
— Ты сорвал абрикос, Агги?
Вождь поглядел на вольнодумца:
— Зря ты спрашиваешь. Сам же видел, что я был на дереве. Будто не знаешь, что сорвал.
Члены шайки затараторили хором. (Все, за исключением Лайонеля, который, в сущности говоря, не был членом шайки.) Они воскликнули с восхищением:
— Покажи! Покажи абрикос!
Маленький Улисс наблюдал за ними, все еще не постигая тайного смысла, который вкладывали в свои поступки взрослые. Но он чувствовал, что, каков бы ни был этот смысл, то, что происходило, было важнее всего на свете, по крайней мере в ту минуту, сейчас.
— Покажи нам краденый абрикос, — просили члены шайки. — Давай показывай.
Август Готлиб безмолвно опустил руку в карман комбинезона, вынул ее сжатой в кулак и вытянул прямо перед собой. Приверженцы окружили Агги тесным кольцом, не сводя с его руки глаз. Когда все почтительно притихли, Август Готлиб разжал кулак.
На ладони лежат маленький зеленый абрикос, величиной с перепелиное яйцо.
Последователи великого пророка благоговейно взирали на чудо, лежавшее у него на ладони. Самый добрый из них, Лайонель, — хоть он и не был полноправным членом секты — высоко поднял Улисса, чтобы и тот мог полюбоваться на зеленый шарик. Наглядевшись на абрикос, Улисс спрыгнул на землю и побежал домой, не потому, что он был разочарован, ему просто не терпелось с кем-нибудь поделиться тем, что он видел.
Из своей лавки вышел сам Ара — человек, который семь лет назад открыл продовольственную лавку в этом квартале города Итаки, штат Калифорния. Ара был высокий, узколицый, задумчивый, но и чем-то смешной человек в белом фартуке. Он постоял немного на своем крылечке, глядя на мессию и его учеников, прислушиваясь к их восторженным излияниям перед новоявленной святыней.
— Эй ты, Агги! — крикнул он. — И ты, Шэг! Ники! Альфи, Лайонель! Что это тут? Конгресс в Вашингтоне? Ступайте куда-нибудь в другое место устраивать сборища. У меня тут магазин, а не конгресс.
— Сию минутку, мистер Ара, — сказал Август Готлиб. — Мы сейчас уйдем на пустырь. Показать абрикос?
— У тебя есть абрикос? — спросил бакалейщик. — Где ты взял абрикос?
— На дереве, — сказал Агги. — Хотите посмотреть?
— Пока это еще не абрикос, — сказал лавочник. — Абрикосы будут через два месяца. В мае.
— А это мартовский абрикос, — сказал вождь беснующихся дервишей Август Готлиб. — Смотрите.
И он снова разжал кулак, показывая маленький твердый зеленый комочек.
— Посмотрите на него, мистер Ара, — сказал Агги и, помолчав, добавил: — Красивый, правда?
— Ладно, ладно, — сказал мистер Ара. — Красивый. Очень хороший абрикос. А теперь идите и устраивайте заседание американского конгресса где-нибудь в другом месте. Сегодня суббота. Магазин открыт для покупателей. Не толпитесь вокруг моей лавочки с самого утра. Дайте торговать. В маленьких лавочках не любят толпы. Идут в другое место.
— Хорошо, мистер Ара, — сказал Агги, — мы не будем толпиться возле вашей лавки. Пойдем на ту сторону улицы. А ну-ка ходу, ребята.
Мистер Ара наблюдал за переселением этих одержимых. Он собрался было вернуться в лавку, но оттуда вышел очень похожий на него маленький мальчик и встал с ним рядом.
— Папа, а папа! — сказал мальчик,
— Ну что, Джон? — спросил отец у сына на их родном языке.
— Дай мне яблоко, — сказал сын.
Говорил он серьезно, даже с какой-то грустью.
Отец взял сына за руку, и они прошли в магазин, прямо к прилавку, на котором лежали пирамиды свежих фруктов.
— Яблоко? — спросил отец у сына.
Он взял из груды яблок самое лучшее и дач его мальчику.
— На тебе яблоко.
Отец зашел за прилавок, чтобы обслужить покупателя, не сводя, однако, глаз с сына, такого же невеселого, как и он сам, хотя между ними было сорок лет разницы. Сын откусил сразу чуть не пол-яблока, медленно пожевал его, проглотил, а потом, казалось, стал над ним раздумывать. Думал об этом яблоке и отец: оно не сделало сына счастливее. Положив остаток яблока, на прилавок перед отцом, мальчик поднял на него глаза. Вот они здесь, в этой самой Итаке, штат Калифорния, чуть не за семь тысяч миль от того места, которое веками было их родиной. Не удивительно, что на душе у них тоска. Но кто знает, не испытывали бы они такой же тоски, будь они у себя дома, за семь тысяч миль отсюда. Вот тут, в лавке, стоит его сын, и, глядя на него, отец словно видит самого себя, узнает глаза, а в них, ей-богу же, свою собственную печаль. Его сын — это он сам, только моложе. Отец берет отвергнутое яблоко, с треском откусывает огромный кусок, жует и глотает. Может, поспешность в еде и вселяет в него горечь. Яблоко слишком ценная вещь, им не бросаются, и ежели сын не желает его есть, приходится делать это отцу, хотя ему и не нравится ни вкус-яблок, ни их запах. Отец просто-напросто знает, что такими вещами не бросаются, и он продолжает кусать яблоко, жевать и глотать куски. Наконец он чувствует, что больше не может: яблока слишком много. Придется все-таки кусочек выбросить. С непривычной для него беззаботностью и все же не без сожаления он швыряет огрызок яблока в мусорный ящик. Мальчик позвал его снова:
— Папа!
— А, Джон? — отозвался отец.
— Дай мне апельсин.
Отец выбрал из аккуратно уложенной горки самый большой апельсин и дал его мальчику.
— Апельсин? — сказал он. — На тебе апельсин.
Мальчик надкусил корку, а потом стал отдирать ее пальцами, сперва медленно и старательно, а потом с лихорадочной быстротой, так, что не только ему самому, но и отцу стало казаться, будто стоит снять кожуру, как под ней он найдет не простой апельсин, а исполнение всех сердечных желаний. Мальчик положил корки на прилавок перед отцом, разделил апельсин надвое, отделил одну дольку, положил ее в рот, пожевал и проглотил. Но — ах! — опять не то. Это был просто-напросто апельсин, а не исполнение сердечных желаний. Сын подождал немножко, а потом положил остаток апельсина возле отца. И отец снова взял на себя не завершенный сыном труд и молча попытался его окончить. Но скоро не хватило больше сил — и около половины плода попало в мусорный ящик.
— Папа, а папа! — через минуту позвал мальчик, и отец снова ответил:
— А, Джон?
— Дай мне конфету.
— Конфету? — спросил отец. — На тебе конфету.
В витрине, где лежали конфеты, отец выбрал предмет вожделения всех здешних мальчишек — батон за пять центов — и дал его сыну. Мальчик внимательно разглядел изделие, снял с него пергаментную обертку, откусил большой кусок облитой шоколадом карамели и опять, не спеша пожевав, проглотил его. Но и карамель оказалась всего-навсего карамелью, хотя, правда, и сладкой, но просто карамелью, и ничем больше. И в третий раз сын вернул отцу одну из мирских утех, которая, увы, не могла дать ему счастья. Терпеливо взял на себя отец и это бремя ведь ничто не должно пропадать зря. Он взял конфету, хотел было надкусить ее и раздумал. Отвернувшись, он швырнул батон в мусорный ящик. Неизвестно почему, но его вдруг охватила страшная злоба, и в душе он клял людей, живших за семь тысяч миль отсюда, по соседству с его страной, которые когда-то казались ему бесчеловечными или по меньшей мере темными. «Ах, собаки!» — мысленно выругал он их. А сын снова обратился к отцу.
