— Я здорово проспал, — сказал он. — Уже почти половина десятого. Что случилось с будильником?
— Работа у тебя тяжелая, — сказала миссис Маколей. — Не беда и отдохнуть.
— Да не такая уж тяжелая у меня работа, — сказал Гомер. — А завтра к тому же воскресенье.
Он произнес утреннюю молитву, но сегодня она, казалось, длилась вдвое дольше обычного. Потом он взял ложку и принялся было за кашу, но замер и как-то странно уставился на свою ложку. Поглядев на мать, которая возилась у кухонной раковины, он ее окликнул:
— Мама, а мама!
— Что? — спросила миссис Маколей, не оборачиваясь.
— Я не стал с тобой вчера разговаривать. Но ты меня предупреждала, что так и будет. Я не мог говорить. По дороге домой я вдруг взял и ни с того ни с сего заплакал. Ты ведь знаешь, я никогда не плакал, даже когда был маленький, даже в школе, если у меня что-нибудь случалось. Мне было стыдно плакать. Улисс у нас тоже никогда не плачет… да и какой толк в слезах? Но вчера я ничего не мог с собой поделать. Плакал и даже не помню, было ли мне стыдно. Кажется, нет. А когда я наревелся, я не мог сразу прийти домой. Доехал до «Вин Итаки», но слезы все не проходили, и я пересек весь город до самой школы. По дороге мне попался дом, где вчера люди собирались вечером повеселиться, — теперь в доме было темно. Я привез этим людям телеграмму. Сама понимаешь, что это была за телеграмма. Потом я вернулся в город и долго ездил по улицам, разглядывая все, что встречалось мне на пути, — здания, те места, которые я знаю с детства. Повсюду живут люди. И тогда я словно впервые увидел Итаку, впервые узнал тех, кто в ней живет, всех этих хороших людей. Мне так стало их жалко, я даже помолился, чтобы с ними ничего не случилось. Я уже больше не плакал. Раньше я думал, что человек больше не плачет, когда становится взрослым, но оказалось, что тогда-то он и начинает плакать, узнавая, что творится на свете.
Гомер чуточку помолчал, и голос его стал еще глуше.
— Все, что человек узнает о жизни, либо гадко, либо грустно.
Он подождал, не скажет ли ему что-нибудь мать, но она молчала, не отрываясь от своей работы.
— Почему это так? — спросил он.
— Будет время, поймешь, — заговорила миссис Маколей, все еще к нему не поворачиваясь. — Сам поймешь. Никто этого тебе объяснить не сможет. Каждый доходит своим умом. Если жизнь приносит печаль — от человека зависит, какая она: благородная или дурацкая. Если печаль от душевного богатства и полна красоты — значит, таков и человек, который ее ощущает. И то же самое, если жизнь кажется гадкой, уродливой или жалкой. Все это видит в ней сам человек, ибо каждый из нас видит мир своими глазами. Каждый человек несет в себе целый мир и может переделать его, как хочет, населить людьми, достойными его любви — если сердце его способно любить — или годными для его ненависти, если он сам полон ненависти. Мир ждет, чтобы его изменили те, кто в нем живут, и каждое утро его создают заново, перестраивают, словно дом, в котором обитают люди — все те же люди, хотя они беспрерывно меняются.
Мать занялась какой-то работой на заднем крыльце, но сын продолжал с ней разговаривать, хотя ее и не было видно.
— Почему же я вчера заплакал по дороге домой? — спросил он. — Никогда раньше не испытывал я такого чувства. Не понимаю, что со мной было. И почему, когда я перестал плакать, я все равно ничего не мог тебе сказать? Почему мне нечего было сказать — ни тебе, ни себе самому?
Миссис Маколей ответила ему издали, но так внятно, что до него дошло каждое ее слово.
— Ты плакал от жалости, — сказала она. — От жалости не к страданию того или иного человека, а от жалости ко всему, что существует на свете, от жалости, что так устроен мир. И если человек лишен этой жалости — он не человек, он еще не настоящий человек, ибо жалость — это тот целебный бальзам, который излечивает душу. Плачут только хорошие люди. Если человек никогда не плакал при виде горя, наполняющего землю, — он хуже грязи, по которой ступают его ноги, потому что в грязи прорастает зерно, ею питаются корни, стебли, листья и цветы, а душа человека, лишенная жалости, бесплодна и не может породить ничего, кроме гордыни. Гордыня же рано или поздно приводит к убийству, становится губителем прекрасного и даже человеческих жизней.
Миссис Маколей вернулась в кухню и стала снова хлопотать возле раковины, хотя даже Гомер понимал, что делать ей там, в сущности говоря, нечего.
— Жизнь неразрывно связана со страданием, — продолжала миссис Маколей. — Но, зная это, человек не должен отчаиваться. Хороший человек стремится уничтожить страдание. А глупый его даже не заметит, если сам не испытывает страданий. Злой человек старается вогнать боль как можно глубже и распространить ее повсюду, где может. Но чем он виноват? Ведь ни злодей, ни глупец не пришли сюда по своей собственной воле, не возникли сами по себе из ничего; они — наследие многих миров и многих поколений. Злые не понимают, что они злы, — в чем же тогда их вина? И их можно простить. Ибо в самом злом человеке есть нечто от нас самих, а в нас живет что-то и от него. Мы связаны с ним, а он — с нами. Нельзя человека отделить от других людей. Молитва крестьянина о дожде — это моя молитва; кровь, пролитая убийцей, — мое преступление. Ты плакал вчера ночью потому, что стал это понимать.
Гомер Маколей налил молока в овсянку и стал завтракать. Он вдруг почувствовал, что может наконец есть.
Глава 27
СКОЛЬКО ЧУДЕСНЫХ ОШИБОК!
В кухню Маколеев вошли Улисс и его самый лучший на свете друг — знаменитый Лайонель Кэбот. Что ни говори, это была настоящая дружба, хотя Лайонель и родился на добрых шесть лет раньше Улисса. Они вместе слонялись по улицам и вместе глазели по сторонам, как могут слоняться и глазеть по сторонам только самые близкие друзья: непринужденно и не испытывая насущной потребности в беседе.
— Миссис Маколей, — сказал Лайонель. — Я пришел спросить, можно Улиссу пойти со мной в публичную библиотеку? Моя сестра Лилиан послала меня сдать книгу.
— Идите, — сказала миссис Маколей. — Но почему ты не играешь с другими ребятами — с Агги, Альфом и Шэгом?
— Они… — начал было Лайонель, но потом смущенно замолчал.
— Они меня прогнали, — признался он. — Меня не любят за то, что я глупый.
Он молча поглядел на мать своего закадычного друга.
— Разве я глупый, миссис Маколей?
— Конечно, нет, Лайонель, — ответила миссис Маколей. — Из всех соседских мальчиков ты — самый славный. Но не сердись на других ребят — они ведь тоже хорошие.
— Да я и не сержусь, — сказал Лайонель. — Мне они очень нравятся. Но всякий раз, когда мы играем и я делаю хоть малюсенькую ошибку, они меня выгоняют. И даже ругают нехорошими словами, миссис Маколей. Стоит мне сделать что-нибудь не так, они на меня злятся. И сразу говорят: «Хватит, Лайонель». Тогда я знаю: мне лучше уйти. Иногда мне не удается поиграть и пяти минут. А то возьму да и напутаю что-нибудь с самого начала. Тогда они сразу говорят: «Хватит!» А я даже не понимаю, где я напутал. Мне хочется знать, что я должен делать, но никто мне ничего не объясняет. Каждую субботу они меня прогоняют. Со мной водится только Улисс. Только он со мной играет. Но когда-нибудь они еще пожалеют! Когда-нибудь они еще прибегут ко мне и попросят, чтобы я им помог… ну а я возьму и помогу, и тогда им будет обидно, что они меня прогоняли. Дайте мне, пожалуйста, попить.
— Сейчас, — сказала миссис Маколей.
Она налила мальчику стакан воды, и тот выпил его до дна, причмокивая, как пьют все мальчишки, пока вода еще кажется им самым вкусным напитком на свете.
— А ты разве не хочешь воды, Улисс? — спросил Лайонель у своего приятеля.
Улисс кивком подтвердил, что тоже хочет воды; миссис Маколей налила и ему. Когда он выпил весь стакан залпом, Лайонель сказал:
— Ну а теперь, пожалуй, сходим в публичную библиотеку.
И приятели отправились в путь.
Сидя за завтраком. Гомер Маколей наблюдал за своим братишкой. Когда мальчики ушли, он спросил мать:
— А Маркус в детстве был похож на Улисса?
— В каком смысле?
— Да ты же знаешь, какой у нас Улисс: все его занимает, вечно он чем-то поглощен. Ничего не рассказывает, но жизнь его полна самых увлекательных событий. Все люди ему нравятся, да и сам он всем по душе. Многих слов он еще не знает, а читать не умеет и вовсе, но ты его почти всегда поймешь, стоит только на него поглядеть. Понимаешь, что он тебе хочет сказать, хоть он и молчит. Маркус был тоже такой?
— Маркус и Улисс родные братья, — сказала миссис Маколей, — так что Улисс в чем-то похож на Маркуса, но не совсем.
— Улисс когда-нибудь будет великим человеком, правда, мама?
— Нет, — улыбнулась миссис Маколей. — Не думаю… во всяком случае, в общепринятом смысле слова… Но он, конечно, будет великим, потому что он по-своему велик и сейчас.
