меня уже ждет.
— Вы не много сделали покупок.
— А я покажу Чарли солнечные очки. Он же не будет знать, какие они дорогие.
Пларр вынул из кармана бумажку в десять тысяч песо и протянул ей. Она ее повертела, словно хотела разглядеть, что это за купюра, а потом сказала.
— Никто еще не давал мне больше пяти тысяч. Обычно две. Матушка Санчес не любила, чтобы мы брали больше. Боялась, что это будет вроде как вымогательство. Но она не права. Мужчины в этом смысле народ странный. Чем меньше они могут, тем больше дают.
— Будто вам не все равно, — сказал он.
— Будто нам не все равно, — согласилась она.
— Клиент, который дал обет поститься.
Девушка засмеялась:
— До чего хорошо, когда можно говорить что хочешь. С Чарли я так не могу разговаривать. По-моему, ему вообще хотелось бы забыть о сеньоре Санчес. — Она протянула ему деньги. — Теперь это нехорошо, раз я замужем. Да они мне и не нужны. Чарли щедрый. И очки стоили очень дорого. — Она их снова надела, и он опять увидел свое лицо в миниатюре, которое уставилось на него, словно кукольное личико из окна кукольного домика. Она спросила: — Я вас еще увижу?
Ему хотелось ответить: «Нет. Теперь уже конец», но привычная вежливость и облегчение оттого, что она забыла про кофе, заставили его церемонно ответить, как хозяина гостье, которую он бы вовсе не хотел снова видеть у себя:
— Конечно. Как-нибудь, когда вы будете в городе… Я дам вам мой номер телефона.
— И вовсе не надо каждый раз делать мне подарки, — заверила она его.
— А вам — разыгрывать комедию.
— Какую комедию?
Он сказал:
— Я знаю, некоторые мужчины хотят верить, что вы получаете такое же удовольствие, как они. У матушки Санчес вам, конечно, приходилось играть роль, чтобы заслужить подарок, но тут вам играть не надо. Может, с Чарли вам и приходится притворяться, но со мной не стоит. Со мной ничего не надо изображать.
— Извините, — сказала она. — Я что-то сделала не так?
— Меня это всегда раздражало там, в вашем заведении, — сказал доктор Пларр. — Мужчины вовсе не такие болваны, как вам кажется. Они знают, что пришли сами получить удовольствие, а не для того, чтобы доставить его вам.
Она сказала:
— А я, по-моему, очень хорошо притворялась, потому что получала более дорогие подарки, чем другие девушки.
Она ничуть не обиделась. Видно, привыкла видеть, как мужчина, удовлетворившись, начинает испытывать тоску. Он ничем не отличался от других, даже в этом. И это ощущение пустоты, подумал он — неужели она права? — всего лишь временная tristitia [17], которую большинство мужчин испытывают потом?
— Сколько времени вы там пробыли?
— Два года. Когда я приехала, мне было уже почти шестнадцать. На мой день рождения девочки подарили мне сладкий пирог со свечками. Я таких раньше не видела. Очень был красивый.
— А Чарли Фортнум любит, чтобы вы вот так делали вид?
— Он любит, чтобы я была очень тихая, — сказала она, — и очень нежная. Вам бы тоже это понравилось? Простите… Я-то думала… Вы ведь гораздо моложе Чарли, вот я и решила…
— Мне бы нравилось, чтобы вы были такой, как есть. Даже равнодушной, если вам так хочется. Сколько мужчин вы знали?
— Разве я могу это помнить?
Он показал ей, как пользоваться лифтом, но она попросила, чтобы он спустился с ней вместе — лифт ее еще немножко пугал, хотя ей и было интересно. Когда она нажала кнопку и лифт пошел вниз, она подпрыгнула, как тогда, в магазине у Грубера. В дверях она призналась, что боится и телефона.
— А как вас зовут?.. Я забыла ваше имя.
— Пларр. Эдуардо Пларр. — И он впервые вслух произнес ее имя: — А вас ведь Кларой, правда? — Он добавил: — Если вы боитесь телефона, мне придется самому позвонить вам. Но ведь может взять трубку Чарли.
— До девяти он обычно объезжает имение. А по средам почти всегда ездит в город, но он любит брать меня с собой.
— Не важно, — сказал доктор Пларр. — Что-нибудь придумаем.
Он не проводил ее на улицу и не поглядел ей вслед. Он был свободен.
А между тем ночью, стараясь уснуть, он почему-то огорчился, подумав, что лучше помнит, как она, вытянувшись, лежит на кровати Фортнума, чем на его собственной. Наваждение может на время притаиться, но не обязательно исчезнет; не прошло и недели, как ему снова захотелось ее видеть. Хотя бы услышать ее голос по телефону, как бы равнодушно он ни звучал, но телефон так и не позвонил, чтобы сообщить ему важную для него весть.
Доктор Пларр вернулся домой только около трех часов утра. Из-за полицейских патрулей Диего поехал в обход и высадил его недалеко от дома сеньоры Санчес, так чтобы в случае нужды он мог объяснить, откуда шел пешком на рассвете. Он пережил неприятную минуту, когда дверь этажом ниже открылась и чей-то голос спросил:
— Кто там?
Он крикнул:
— Доктор Пларр. И почему только дети рождаются в такие несусветные часы?
Он лег, но почти не спал. Тем не менее он выполнил свои утренние обязанности быстрее обычного и поехал в поместье Чарли Фортнума. Он не представлял себе, что его там ждет, и чувствовал себя усталым, нервным, сердитым, предвидя, что ему придется иметь дело с женщиной в истерике. Лежа ночью в постели без сна, он подумывал, не обратиться ли ему в полицию, но это означало бы обречь Леона и Акуино почти на верную смерть, а может, и Фортнума тоже.
Когда он приехал в поместье, был уже душный, прогретый солнцем полдень и в тени авокадо, возле «Гордости Фортнума», стоял полицейский джип. Он без звонка вошел в дом; в гостиной начальник полиции беседовал с Кларой. Вопреки его ожиданиям она вела себя отнюдь не как истеричная дама; на диване чинно сидела молоденькая девушка и покорно выслушивала приказания начальника.
— …все, что мы можем, — говорил полковник Перес.
— Что вы здесь делаете? — спросил доктор Пларр.
— Я приехал к сеньоре Фортнум, а вы, доктор?
— Я приехал по делу к консулу.
— Консула нет, — сказал полковник Перес.
Клара с ним не поздоровалась. Она, казалось, безучастно ждет, как не раз ждала в дворике публичного дома, чтобы кто-нибудь из мужчин ее увел — ведь приставать к ним матушка Санчес запрещала.
— В городе его нет, — сказал доктор Пларр.
— Вы были у него в конторе?
— Нет. Позвонил
