Поднявшись, я сразу же заметила Ашока, который стоял там, где мы условились — рядом с алтарем Шивы, в самом дальнем углу храма. Мы в первый раз виделись наедине, и я ужасно смутилась, когда он взял меня за руку и повел в альков. У нас было очень мало времени: Сингх-джи, ждавший нас снаружи, сказал, что мы должны вернуться домой через час. Так что свой стыд мне нужно было оставить для первой брачной ночи.
— С тобой все хорошо? — спросил меня Ашок, приблизившись почти вплотную. — Родственники жениха уже познакомились с тобой?
Я молча кивнула. Его хмурое лицо показалось мне старше, чем раньше, словно решение жениться сделало его взрослее. Между бровями Ашока появилась морщинка, которую мне хотелось разгладить. Мне хотелось поцеловать его. И смеяться и плакать одновременно. Наконец, я сказала:
— Свадьба назначена через месяц, считая с этого дня.
Ашок напряженно думал, загибая пальцы, а потом сказал:
— Твоя мать отклонила мое предложение и теперь, когда нашелся более подходящий кандидат в мужья, нет никакой надежды, что она согласится на нашу свадьбу. Нам надо бежать.
Мое сердце замерло от ужаса. Бежать. Меня пугала необратимость, звучащая в этом слове, словно за мной навсегда захлопывалась дверь. Моя семья отречется от меня, и я никогда больше не войду в старый мраморный особняк, который был моим домом, не увижу мам, не почувствую спокойствия и тепла, разливающегося внутри, когда обнимаю мою милую Анджу. Смогу ли я решиться на такой шаг, пусть даже ради Ашока?
— Нам нужно бежать через две недели, когда тебе исполнится восемнадцать. Тогда твоя мать не сможет заставить тебя вернуться или признать наш брак недействительным.
— Откуда ты узнал про мой день рождения? — изумилась я.
Ашок с загадочным видом ответил:
— Ну, у меня есть свои способы.
Но он уже не мог ничего от меня скрывать и, улыбнувшись, пояснил:
— Я спросил у Сингх-джи.
Я даже не подозревала, что Сингх-джи точно знает, сколько мне лет. Ашок тем временем рассказал обо всех деталях: куда мы поедем, кто совершит свадебный обряд и как долго нам придется скрываться после свадьбы. Сингх-джи обещал нам помочь. Мне не нужно было ничего с собой брать, потому что Ашок был уверен, что его родители с радостью примут меня, даже до свадьбы, если бы он попросил. Но чтобы обезопасить их от возможных обвинений со стороны моей матери, он не станет ничего говорить родителям о наших планах, пока мы не поженимся.
— Не бойся, Судха. Ты мне не веришь?
Я прикоснулась к морщинке, ставшей мне уже такой дорогой, и вдохнула аромат незнакомого мыла, исходящий от его кожи.
— Я верю тебе, — ответила я, еще ближе подавшись к нему.
Это был наш первый поцелуй. Мы стояли за огромной черной фигурой Шивы, губы Ашока обжигали, и его пальцы медлили на моем горле. На всю оставшуюся жизнь страсть для меня будет связана с запахом толченого гибискуса и магнолиевого благовония, и этим покалыванием в ладонях, и ощущением сырого и гладкого каменного пола под моими ступнями.
И тут, самым краешком глаза я заметила женщину, очень красивую, одетую в простое деревенское сари из хлопка, очень старомодное, которые уже нигде и не встретишь. Рядом с ней стоял высокий незнакомец с приятными чертами лица, пальцы которого были измазаны красной краской синдура, который он только что нанес на лоб своей спутницы. Она с вызовом повернулась к своему мужу и поцеловала его — видимо, им тоже пришлось нарушить правила. Ее тело дрожало, как цветущее дерево на весеннем ветру, и на ее лице — таком знакомом — отражалась смесь радости, сожаления и затаенного страха. Я резко повернулась, чтобы разглядеть эту пару, но они уже исчезли.
Впрочем, неважно, в глубине души я знала — то были тени моих родителей — их образы, запечатлевшиеся в таинственном воздухе храма двадцать один год назад, в день их свадьбы. Зачем они появились? Чтобы напомнить мне о своей истории любви? Или предостеречь меня?
Дочь и мать, мать и дочь. Что бы мы ни думали, наши жизни отзывались эхом друг в друге.
Оглянувшись у выхода из храма, я видела Ашока, всё еще стоящего у алтаря Шивы: он что-то беззвучно шептал мне. По его губам я прочла «моя жена», и мое сердце растаяло, как мед. Две недели. Как мне прожить эти две недели без него?
* * *
Я лежала на свежевымытом полу террасы, циновка прохладно касалась кожи, а я напряженно смотрела в ночное небо. Черный цвет неба разбавлял свет огней неспящего города. Я бы спросила Анджу, что это за созвездие, едва мерцающее сквозь легкую дымку, но она уже заснула, положив голову на мою подушку, и на щеке я ощущала ее теплое и влажное дыхание, пахнущее гвоздикой. Поэтому я произнесла про себя единственное название созвездия, которое знала: Кальпуруш — черный воин с изогнутым сияющим мечом.
Мне тоже хотелось спать, но я изо всех сил старалась не заснуть: я ждала, пока упадет звезда. Точнее, две звезды, потому что я хотела загадать два желания — одно для себя и одно для Анджу. Сегодня для нее пришло предложение из уважаемой в Калькутте семьи Маджумдар, чей единственный сын работал в Америке.
Правда, Анджу не верила в падающие звезды, она говорила, что они — просто горящие метеоры, которые не могут помочь даже себе.
Я знала это. Но еще я знала, что во всем есть разные грани, разные реальности. Шар из горящего газа, что мчится к своей гибели, может исполнить желание, если будешь очень в это верить. Звезда умирает — и в жизни рождается новая радость. Разве не так уравновешивается Вселенная?
Я не говорила этого Анджу. Как тяжело объяснить что-то удивительное, даже ей — человеку, которого я люблю с самого рождения. Я надеялась, что она понимает, хотя иногда и сомневалась, могут ли люди вообще по-настоящему понимать друг друга.
Сегодня вечером, когда мы прокрались на террасу после ужина, я рассказала Анджу о нашем с Ашоком плане. Я была уверена, что она обрадуется за меня, но она, напротив, очень расстроилась.
— Судха, побег слишком рискован. А если всё пойдет не так, как он говорит? Всё что у тебя есть — обещание, что он женится на тебе после того, как ты сбежишь с ним из дома. А что если, — тут Анджу на секунду задумалась, — что если он потом передумает?
— Я знаю, что он говорит правду! Я знаю, что могу ему доверять! — горячо защищала я Ашока, чувствуя, как ярость ядом разливается в моей крови. — Ты не знаешь, что такое любовь, потому и говоришь такие гадости про Ашока.
Анджу пропустила мое обвинение мимо ушей и терпеливо продолжала:
— Судха, послушай меня. Даже если он не врет и если он действительно верит в то, что говорит, нет никакой гарантии, что его родители примут тебя в дом. Если бы твоя мать приняла их предложение, было бы другое дело. А так ты будешь лишь девчонкой, сбежавшей из дома и потерявшей доброе имя. Притом девчонкой из семьи, которая уже отвергла их. Что, если они не признают ваш брак?
Анджу выразила словами все смутные страхи, которые теснились в моем сердце весь день. Возможно, поэтому я, закрыв уши руками, стала кричать:
— Хватит! Я не позволю тебе наговаривать на Ашока! Я уже всё решила, и точка!
И Анджу замолчала, закусив губу, чтобы с ее языка не сорвались слова, которые она хотела сказать — слова, полные гнева, предостережения и любви. Потому что сестра, готовая лишиться своего счастья ради меня, как никто другой, знала, что такое любовь.
— Ну что ж, тогда ты можешь рассчитывать на мою помощь, — ответила она.
Потом мы стали обсуждать жениха Анджу — молодого человека, который скоро должен был приехать из Америки. Она знала только, что его зовут Сунил и он специалист по вычислительной технике. Когда Анджу призналась мне, что ей страшно, мое сердце сжалось от боли — никогда еще моя храбрая кузина ничего не боялась.
— Подумать только: мне придется уехать так далеко и жить с совершенно чужим человеком. Я буду принадлежать мужчине, которого еще ни разу не видела, с того момента, как он наденет мне на шею цветочную гирлянду. Ну почему я не могу остаться незамужней? Почему я должна быть привязана к мужу, словно телега к быку?
Я сочувственно вздохнула. Если бы Ашок не спас меня, мне было бы так же страшно, как и Анджу. Я попыталась напомнить ей о положительных сторонах замужества: она будет хозяйкой в доме, по ночам она будет просыпаться от нежных поцелуев мужа, будет ловить на себе его горячий взгляд, от которого даже в толпе ее сердце будет радостно замирать. У нее появятся дети, сладко пахнущие молоком и корицей, которые будут засыпать под колыбельные у ее груди.
— Как же! Молоком и корицей! Грязными пеленками, описанными и не только, — вот чем пахнут дети, — сказала моя сестра, у которой еще не проснулось и намека на материнский инстинкт.
Но, видимо, ей стало немножко легче после моих слов, потому что она обняла меня и сразу же заснула.
