Исаак Башевис-Зингер - Короткая пятница и другие рассказы[Сборник]

— Кто ты и чего хочешь? — спросил испуганный раввин. — Зачем ты мешаешь моим занятиям?

— Затем, что пришло время, когда служение Богу требует отложить Тору в сторону, — закричал я. — Изучать Гемару может любой ешиботник.

— Кто послал тебя?

— Меня послали, и вот я здесь. Думаешь, что они там наверху ничего не знают о тебе? Высшие Силы следят за тобою. Широким плечам — тяжелую ношу. Слушай же меня: Авраам Залман был Мессией, сыном Иосифа. А ты должен приготовить мир к приходу Мессии, сына Давида. Проснись же наконец. Будь готов к бою. Мир тонет в грехе, сорок девять ворот бесчестия открыты, и только ты еще можешь пробиться на Седьмое Небо. Один и тот же крик раздается повсюду: «Тишевицкий раввин!» Демоны выстроились против тебя. Сатана уже изготовился. Асмодей хочет уничтожить тебя. Лилит и Наама парят над твоею постелью. Ты не видишь их, но Шаврири и Брири не отходят от тебя ни на шаг. Если бы не ангелы, тебя бы давно уже разорвали на куски. Но не бойся, тишевицкий раввин, ты не один. Сандалфон охраняет каждый твой шаг. Метратрон следит за тобою из сияющей сферы. Все придет в равновесие, и в том будет только твоя заслуга, тишевицкий раввин!

— Что я должен делать?

— Слушать и не перебивать. Даже если я прикажу тебе нарушить закон, выполняй.

— Кто ты? Как тебя зовут?

— Элия Тишбит. Я храню шофар, который объявит о приходе Мессии. Все должно решиться сейчас: или мы спасемся, или мир на 2689 лет погрузится в египетскую тьму.

Раввин замолчал, и лицо его побелело, как лист бумаги, на которой он только что писал Комментарии.

— Откуда мне знать, что ты говоришь правду? — спросил он дрожащим голосом. — Прости, но мне нужен знак.

— Хорошо. Я дам тебе знак.

И я поднял в его кабинете такой ветер, что кипа бумаг, лежавшая на столе, разлетелась по всей комнате, словно стая голубей. Страницы Гемары переворачивались сами собой. Занавески в Священном Ковчеге развевались, как паруса. Ермолка поднялась к потолку и снова опустилась раввину на макушку.

— Ну как? Похоже на природу?

— Нет.

— Веришь мне теперь?

Раввин колебался.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Лидер поколения должен быть известным человеком.

— Как же я стану известным?

— Иди и путешествуй по миру.

— Зачем?

— Проповедовать и деньги копить.

— Копить на что?

— Потом узнаешь. Сперва накопи.

— Кто же мне их давать станет?

— Если я прикажу — станут.

— А жить я на что буду?

— На часть от сборов.

— А семья?

— Там на всех хватит.

— Что я должен делать сейчас?

— Оторваться от Гемары.

— Но мне нравится изучать Тору, — вздохнул раввин.

Тем не менее он уже взялся за книгу, готовый ее закрыть. Сделай он это, и готово. Тишевицкий раввин мой. Что сделал Иосиф де ля Рина? Просто взял не вовремя понюшку табака. Я уже потирал руки. «Давай, — думал я. — Давай, тишевицкий раввин. Не сомневайся». Бесенок в углу от зависти аж позеленел. Конечно, я и ему помочь обещал, но такая уж наша природа — ничего для демона сильнее зависти нет. И тут внезапно раввин говорит:

— Прости меня, господин, но не мог бы ты дать мне еще один знак?

Я согласился.

— Ладно, — говорю. — Чего хочешь? Чтобы солнце на небе встало?

— Нет, — отвечает. — Просто покажи мне свои ноги.

Сказал он это, и я тут же понял, что все пропало. Мы, демоны, можем изменить любую часть нашего тела, кроме ног. У всей нечисти, начиная от самого маленького лапитутника из Кетив Мерири, вместо ног гусиные лапы. Мой здешний приятель, как услышал новое желание раввина, так чуть со смеху не лопнул. Впервые за тысячу лет я не знал, что ответить.

— Не покажу.

— Тогда ты демон. Убирайся отсюда! — закричал раввин.

Подбежал к шкафу, выхватил оттуда «Книгу Творения» и давай ею размахивать, точно полоумный. А что такое демон против — «Книги Творения»? — спрашиваю я вас. Пришлось мне убраться подобру-поздорову.

Короче говоря, так и остался я в Тишевице. Никакого Люблина, никакой Одессы. Одна секунда, и все планы превратились в пыль. Приказ от самого Асмодея пришел: не отходить от Тишевица на расстояние больше субботнего перехода.

Как давно я здесь? Вечность и еще одну среду. Я все видел: как разрушили Тишевиц, как уничтожили Польшу. Не осталось больше ни евреев, ни демонов. Женщины не выливают воду в день зимнего солнцестояния. Не боятся четных чисел. Никто не стучится, перед тем как войти в синагогу. Никто не предупреждает, выплескивая помои на улицу. Раввина убили в пятницу, в месяц Нисан. Общину уничтожили, Святые Книги сожгли, кладбище разрыли. «Книга Творения» вернулась к Творцу. В ритуальных банях моются гоим. В часовне Авраама Залмана устроили хлев. Не осталось ни ангелов добра, ни ангелов зла. Ни грехов, ни раскаяния. Семь праведных поколений сменилось, а Мессия все не идет. Да и зачем? Евреи сами пришли к Мессии. Нет больше нужды в демонах. Нас просто упразднили. Я последний. Уцелевший. Могу теперь идти, куда пожелаю; да только вот некуда. Куда пойти демону, когда вокруг одни убийцы!

Между двумя прохудившимися бочками, на чердаке дома, некогда принадлежавшего Вельвелю-бондарю, я нашел книгу на идише. И вот теперь сижу себе здесь, последний демон. Ем пыль. Сплю на перине из пыли. Читаю эту ерунду. Все книжки похожи; у всех одинаковая мораль в конце: не существует ни судей, ни правосудия. Сплошной, так сказать, субботний пудинг на сале: богохульство, прикрытое верой. Буквы, однако же, еврейские. Алфавита испортить они так и не смогли. Я буквы эти впитываю, тем и живу. Подсчитываю слова, рифмую стишки и то так, то этак кручу каждую точку.

Да, пока останется в этой книжке хоть что-нибудь, буду и я жив. Будет мне с чем играть, пока моль не сожрет последнюю страницу. О том же, что случится после, — молчок. Это секрет.

После того как умер ее отец, Йентель незачем было оставаться в Яневе. В доме больше никого не было. Конечно, можно было сдавать комнаты квартирантам и принять предложение какого-нибудь брачного маклера, благо они приходили к ее дверям из Люблина, Томашева, Замосцья и многих других мест, но Йентель давно уже решила ни за что не выходить замуж. Ее внутренний голос снова и снова кричал: «Нет, не делай этого!» Что остается девушке после свадьбы? Рожать да растить детей. И во всем подчиняться свекрови. Йентель знала, что не создана для такой жизни. Она не умеет ни шить, ни вязать. У нее всегда пригорает еда и убегает молоко; субботний пудинг не поднимается, а хала не заплетается. Мужские дела были ей ближе. Ее отец, реб Тодрос, да покоится он в мире, долгие годы лежал прикованный к постели, изучал Талмуд вместе со своей дочерью так, будто она была сыном. Он велел Йентель закрывать двери и окна, и после этого они вместе склонялись над Пятикнижием, Мишной, Гемарой, Комментариями. Девушка проявляла такую смекалку и страсть к учебе, что отец часто говорил ей:

— Йентель, у тебя душа мужчины.

— Почему же тогда я родилась женщиной?

— Даже Небеса иногда ошибаются.

И точно, Йентель сильно отличалась от прочих яневских девушек: она была высокой, худой, с маленькой грудью и низкими бедрами. Субботними вечерами, когда отец засыпал, она надевала его брюки, ритуальную одежду с кистями, шелковый пиджак, вельветовую шляпу и внимательно изучала свое отражение в зеркале. Она походила на смуглого, красивого юношу. Над верхней губой у нее даже пробивался темный пушок. Единственное, что выдавало в ней женщину, — это длинные косы, но ведь косы можно и срезать. Йентель составила целый план и думала о нем каждую ночь. Нет уж, она не потратит свою жизнь на готовку пирогов да пудингов, болтовню с глупыми женщинами и толкотню у прилавка мясника. Отец столько всего рассказывал ей о иешивах, раввинах, книжниках. Ее голова была забита талмудическими спорами, вопросами и ответами, заученными фразами. Тайком она даже курила длинную отцовскую трубку.

Йентель сказала торговцам, что хочет продать дом и уехать к тетке в Калиш. Соседки пытались отговорить ее, а брачные маклеры заявляли, что это чистой воды самоубийство, но Йентель была непреклонна. Она так торопилась все устроить, что согласилась на первое же предложение, продала дом всего за сто пятьдесят рублей, а всю мебель отдала новому владельцу бесплатно. В месяц Ав, поздно ночью, пока весь Янев спал, Йентель обрезала свои косы, завила пейсы и оделась в отцовскую одежду. Сложив в соломенную корзинку кое-что из белья, филактерии и несколько книг, она отправилась в Люблин.