Миссис Треверс взглянула на него.
— Разве вы думаете, что я могу обидеть ее? — тихо спросила она.
Мрачное «может быть», сорвавшееся с губ Лингарда, так поразило ее, что она некоторое время стояла молча, не решаясь даже улыбнуться.
— Почти ребенок! И такая хорошенькая! Какое изящное личико… — сказала она.
В этот миг новый глубокий вздох морского ветра поднял и опустил полотнища тента, так что звук, воздух и свет, казалось, ворвались разом и унесли ее слова в простор.
— Я не представляла себе, что у женщины может быть тако› очаровательно-нежное лицо.
Голос ее грел, ласкал и странно услаждал душу.
— Такая молодая! И она живет здесь — не так ли? У моря или где? Живет… — Затем совсем тихо, словно во время речи она отодвинулась на далекое расстояние, миссис Треверс произ несла: — Как она живет?
До сих пор Лингард почти не видел Эдиты Треверс, да и во обще не видел никого, кроме мистера Треверса. Теперь он смот рел и слушал с чувством, близким к оцепенению. Наконец он попытался собрать свои мысли и заговорил, все еще гневно:
— Какое вам до нее дело? Она знает войну, а вы знаете ли что-нибудь об этом? Она знает голод, жажду, несчастья — все вещи, ведомые вам только понаслышке. Она стояла лицом к лицу со смертью. Но какое вам дело до всего этого?
— Этот ребенок! — удивленно протянула миссис Треверс.
Иммада подняла на миссис Треверс свои глаза — черные как уголь, сверкающие и нежные, как тропическая ночь, — и взгляды обеих женщин, столь различные, столь испытующие, словно касались друг друга и крепко сплетались в интимном соприкосновении. Затем они разошлись.
— Зачем они приехали? Зачем ты показал им дорогу в эти места? — тихо спросила Иммада.
Лингард отрицательно покачал головой.
— Бедная девушка! — проговорила миссис Треверс. — Они все здесь так хороши?
— Кто это — все? — проговорил Лингард. — Вы не нашли бы другой такой, если бы обыскали все эти острова.
— Эдита! — воскликнул Треверс сердито-укоризненным тоном. Все обернулись на него с удивлением.
Миссис Треверс спросила:
— Кто она?
Лингард, покраснев, коротко ответил:
— Принцесса.
Он подозрительно оглянулся кругом. Никто не улыбнулся. Д'Алькасер, вежливый и небрежный, близко подошел к миссис Треверс.
— Если эта девушка принцесса, то этот человек рыцарь, — прошептал он убежденно. — Уверяю вас, рыцарь. Настоящий потомок бессмертных идальго, странствующих по морям. Было бы хорошо подружиться с ним. Серьезно, я думаю, вам бы следовало…
Оба они отступили в сторону и о чем-то тихо и быстро заговорили.
— Да, вам бы следовало.
— Но что я могу сделать? — перебила она, улавливая мысль на лету.
— Скажите что-нибудь.
— Это так необходимо? — спросила она с сомнением.
— Это не повредит, — сказал д'Алькасер с внезапной беспечностью, — друг всегда лучше, чем враг.
— Всегда? — многозначительно повторила она. — Но что я могу сказать?
— Несколько слов, — ответил он, — я думаю, любые слова, произнесенные вашим голосом…
— Мистер д'Алькасер!
— А может быть, вам достаточно было бы взглянуть на него разок так, чтобы он понял, что вы считаете его не совсем за разбойника, — продолжал он.
— Вы боитесь, мистер д'Алькасер?
— Чрезвычайно, — сказал он, нагибаясь, чтобы поднять ее веер. — Потому-то мне и хочется достичь примирения. И вам не надо бы забывать, что одна из ваших королев однажды не побрезговала ступить на плащ, разостланный вот таким же человеком.
Ее глаза сверкнули, и она вдруг опустила их.
— Я не королева, — холодно сказала она.
— К сожалению, нет, — согласился д'Алькасер, — но ведь зато и у той женщины не было никакого очарования, кроме ее короны.
В это время Лингард, которому что-то говорил Хассим, громко воскликнул:
— Я ни разу до сих пор не видел этих людей.
Иммада крепко схватила брата за руку. Мистер Треверс резко обратился к Лингарду:
— Будьте любезны убрать прочь этих туземцев!
— Ни разу! — прошептала Иммада, вне себя от радости.
Д'Алькасер взглянул на Эдиту и сделал шаг вперед.
— Неужели нельзя как-нибудь уладить дело, капитан? — сказал он учтиво. — Вспомните, что здесь не одни мужчины…
— Брось их, и пусть они умирают! — в экстазе вскричала Иммада.
Хотя только один Лингард понял значение этой фразы, все присутствующие почуяли что-то недоброе в молчании, воцарившемся после этих слов.
— Он уходит. Ну, миссис Треверс, — шепнул д'Алькасер.
— Я надеюсь… — порывисто начала было миссис Треверс и вдруг замолкла, как бы испуганная звуками своего голоса.
Лингард остановился.
— Я надеюсь, — опять начала она, — что эта бедная девушка увидит лучшие дни…
Миссис Треверс замялась.
— Под вашей охраной, — докончила она. — И я верю, что вы желали нам добра.
— Благодарю вас, — с достоинством произнес Лингард.
— Вы и д'Алькасер совершенно напрасно задерживаете этот господина, — строго заметил мистер Треверс, — и… его друзей.
— Я забыл про вас… Как же теперь быть? Надо… Это труд но… трудно… — бессвязно бормотал Лингард, смотря в сини‹ глаза миссис Треверс и чувствуя, что ум его теряется, словно и созерцании каких-то огромных пространств… — Я… Вы ничего не знаете… Я… вы… не можете… И все вышло из-за этого чело века! — разразился он наконец.
Вне себя от гнева, он некоторое время глядел на мистера Треверса, затем сделал знак рукой и направился к трапу, где Хассим и Иммада терпеливо ожидали его.
— Пойдем, — сказал он и прошел впереди их в лодку. На па лубе яхты не слышно было ни звука. Все трое исчезли за бортом один за другим, — бесследно, точно нырнули в море.
V
День тянулся в молчании. Миссис Треверс, погруженная в задумчивость, сидела, опустив веер на колени. Д'Алькасер, считавший нужным трактовать происшедший инцидент в примири тельном духе, попытался было переубедить владельца яхты, но этот джентльмен, намеренно не понимая его целей, осыпал его таким потоком извинений и сожалений по поводу того, что д'Алькасер потерял так досадно много времени, «любезно приняв их приглашение», что тот скоро вынужден был оставить эту тему.
— Даже мое уважение к вам, дорогой д'Алькасер, не могло бы склонить меня к тому, чтобы подчиниться такому бесстыдному вымогательству, — заявил Треверс с непоколебимо-добродетельным видом. — Этот человек хотел навязать мне свои услуги, а затем предъявить огромный счет. В этом весь секрет, будьте уверены, — Монокль мистера Треверса проницательно заблестел. — Но он немного недооценил мою рассудительность. И что за дерзость у этого негодяя! Уже одно существование такого человека в наши времена — настоящий позор.
Д'Алькасер удалился и, преисполненный смутных предчувствий, напрасно пытался углубиться в чтение. Мистер Треверс беспокойно расхаживал взад и вперед и убеждал себя, что его негодование исходит из чисто моральных оснований. Ослепительно яркий день, подобно вынутому из горна раскаленному железу, постепенно терял свой жар и блеск и окрашивался более глубокими тонами. В положенное время два матроса, бесшумно шагая в своих яхтовых башмаках, свернули растянутый гснт, и берег, море, темные островки и белые отмели опять открылись взору, немые и настороженные.
Видневшийся впереди бриг с его широко обрасопленными реями, пересекающими стройную симметрию высоких мачт, походил на живое существо, готовое в любую минуту выйти из своего изящного спокойствия и ринуться в дело.
Двое стюардов в белых жилетах с медными пуговицами вышли на палубу и начали бесшумно накрывать к обеду на верхней раме стеклянной крыши каюты. Солнце уходило к другим странам, к другим морям, к другим людям; его красный диск, склонявшийся по безоблачному небу, обливал яхту прощальными багровыми лучами, игравшими огненными блестками на хрустале и серебре обеденного сервиза, зажигавшими черенки ножей и окрашивавшими в розовый цвет белые тарелки. Над морем тянулся пурпуровый след, точно струя крови на синем щите.
Садясь за стол, мистер Треверс удрученным тоном намекнул, что придется перейти на консервы, так как весь запас свежего провианта, рассчитанный на переход до Батавии, уже съеден. Это было решительно неприятно.
— Впрочем, я путешествую не для личного удовольствия, — прибавил он. — И вера в то, что, жертвуя своим временем и комфортом, я приношу некоторую пользу человечеству, вознаградит меня за любые лишения.
Миссис Треверс и д'Алькасер не были расположены к разговору, и беседа их, подобно затихающему ветру, прерывалась долгими паузами после каждой новой вспышки.
Широкое молчание горизонта, глубокий покой всех видимых вещей окутывали тело и баюкали душу, останавливали и голос и мысль. Долгое время никто не говорил. Слуги бесшумно прислуживали замолкшим господам.
