Игры свои она тоже мысленно переносила на озеро, и когда тоска по бабушке слишком одолевала ее, она заходила за угол дома и смотрела в даль, где расстилалось зеркало озера. Только теперь Дитте поняла, чем была для нее бабушка.
На самом-то деле она еще не побывала на озере. У нее совсем не было времени для игр. В шесть часов утра подавал свой голос самый младший из детей, аккуратный, как часы, и Дитте должна была моментально вскакивать, брать его с постели матери и одевать. Ларc Петер, если не уезжал в поселок за рыбой, вставал еще раньше, около двух-трех часов утра, и возился по хозяйству. Когда он оставался дома, Сэрине поднималась вместе с детьми, а без него она предпочитала еще понежиться, предоставляя Дитте одной принимать на себя первый шквал забот нового трудового дня. И тогда нарушался обычный распорядок, скотина в хлеву протяжно мычала и блеяла, поросенок хрюкал и повизгивал над пустым корытом, а куры долбили клювами дверцу курятника в ожидании, что их выпустят. Дитте скоро убедилась, что мать куда расторопнее и прилежнее при отце. Без него она способна была проходить половину дня — непричесанная, в одной юбчонке, кое-как наброшенной на ночную рубаху, в шлепанцах на босу ногу, — не принимаясь по-настоящему ни за какое дело. Поэтому в доме царил настоящий хаос.
Дитте казалось иногда, что она попала в какой-то особый мир, где все поставлено кверху дном. Девочка относилась к своим обязанностям серьезно, она еще мало жила среди взрослых, чтобы успеть перенять у них привычку отлынивать от работы.
Дитте умывала и одевала младших детей, резвых, шаловливых и непослушных, так что ей не легко было справляться со всеми тремя сразу. Двое старших — мальчик и девочка — ловили каждую удобную минуту, чтобы удрать голышом от Дитте. Тогда ей приходилось привязывать к месту самого младшего, чтобы поймать беглецов.
Поэтому занятия в школе были для нее отдыхом. Едва успев сбыть с рук ребятишек и проглотить немного овсяной каши, она должна была торопиться в школу. Но мать частенько в самую последнюю минуту находила еще какое-нибудь дело, и Дитте, чтобы не опоздать, вынуждена была бежать почти весь длинный путь.
Но, если не считать частых выговоров за опоздание, посещение школы было для Дитте удовольствием. Так хорошо было сидеть в комнате несколько часов подряд, по-настоящему отдыхая и телом и душой. Уроки были нетрудные, а учитель — хороший человек. Он нередко отпускал детвору резвиться на целые часы, пока сам работал у себя в поле, и неудивительно было, что вся школа приходила ему на подмогу — убирать сено или хлеб, или копать картошку. Работа проходила весело. Дети напоминали стаю шумных, крикливых птиц, они крякали, кудахтали, шутили и работали наперегонки. А когда возвращались с поля, жена учителя угощала их в классе горячим кофе.
Больше всех уроков в школе Дитте любила урок пения. Раньше она никогда ни от кого не слыхала песен, кроме бабушки, а та пела только сидя за прялкой, пела ради ритма, чтобы и колесо вертелось мерно и нитка выходила ровнее. Пела старуха всегда одну и ту же песню, монотонную и протяжную. Дитте думала, что бабушка сама сложила ее, так как песня выходила у нее то длиннее, то короче, в зависимости от настроения.
Учитель всегда заканчивал занятия пением. И в первый же раз, услыхав многоголосый хор, Дитте так взволновалась, что громко расплакалась, положив голову на парту. Учитель прервал урок и подошел к ней.
— Разве ты никогда не слыхала, как поют, девочка? — с удивлением спросил учитель, когда она немного пришла в себя.
— Слыхала песню пряхи, — всхлипнула Дитте.
— Кто же ее пел тебе?
— Бабушка… — Дитте вдруг замолчала и опять начала задыхаться от рыданий. При мысли о бабушке она была готова прийти в отчаяние. — Бабушка пела ее за прялкой, — выговорила она наконец.
— Должно быть, славная старушка твоя бабушка? Ты ее очень любишь?
Дитте не ответила, только лицо ее просияло, как солнце после дождя.
— Можешь ты спеть нам эту песенку пряхи?
Дитте обвела глазами вокруг, — весь класс глядел на нее в напряженном ожидании, она почувствовала это. Девочка бросила беглый взгляд на учителя, потом, опустив глаза на крышку парты, запела тонким голоском, дрожащим от волновавших девочку чувств: застенчивости, торжественности момента и грусти при мысли о бабушке, которая, может быть, сидела теперь и тосковала по ней. Бессознательно Дитте, пока пела, шевелила ногой, как будто вращая колесо прялки. Кто-то было хихикнул, но учитель остановил его взглядом.
Спрядем-ка мы для Дитте рубашку и чулки,—
Раз-раз да стоп! Да раз-раз да стоп! —
Из серебра рубашка, из золота чулки,
Фаллерилле, фаллерилле, раз-раз-раз!
Проснулась крошка Дитте и вышла из ворот, —
Раз-раз да стоп! Да раз-раз да стоп! —
И принц в плаще пурпурном навстречу ей идет.
Фаллерилле, фаллерилле, раз-раз-раз!
«Пойдем со мною, Дитте, пойдем в отцовский дом! —
Раз-раз да стоп! Да раз-раз да стоп! —
Мы там с тобою вместе счастливо заживем!»
Фаллерилле, фаллерилле, раз-раз-раз!
«Ах, милый принц, охотно пойду в твою страну! —
Раз-раз да стоп! Да раз-раз да стоп! —
Но как, скажи, оставлю я бабушку одну?
Фаллерилле, фаллерилле, раз-раз-раз!
Она совсем ослепла от горя и труда,—
Раз-раз да стоп! Да раз-раз да стоп! —
Ей ломит поясницу, в ногах у ней вода».
Фаллерилле, фаллерилле, раз-раз-раз!
«Коль выплакала очи над люлькой сироты, —
Раз-раз да стоп! Да раз-раз да стоп! —
На самом лучшем месте ее посадишь ты!
Фаллерилле, фаллерилле, раз-раа-раз!
Коль ноженьки не ходят и спину больно ей, —
Раз-раз да стоп! Да раз-раз да стоп! —
В карете будет ездить на паре лошадей!»
Фаллерилле, фаллерилле, раз-раз-раз!
Прядет на холст ей бабка — перины набивать, —
Раз-раз да стоп! Да раз-раз да стоп! —
Чтоб Дитте с принцем было тепло и мягко спать!
Фаллерилле, фаллерилле! Раз-раз-раз![2]
Когда Дитте окончила, в классе несколько секунд стояла полная тишина.
— Она думает, что найдет себе принца, — сказала наконец одна из девочек.
— Она и найдет его, — ответил учитель. — И тогда бабушке будет хорошо, — прибавил он, погладив Дитте по головке.
Сама того не зная, Дитте сразу завоевала себе расположение учителя и сверстников. Она пела перед всем классом, никто из других учеников не осмелился бы на это. Учителю она полюбилась за свою прямоту, и он долгое время смотрел сквозь пальцы на ее опоздания. Но вот однажды и он потерял терпение и оставил ее в классе после уроков. Дитте заплакала.
— Жалко ее, — сказали другие девочки. — Она ведь бегом бежит всю дорогу! И ее прибьют, если она вернется слишком поздно. Мать каждый день стоит за углом дома и ждет ее — такая строгая!
— Ну, так надо поговорить с твоей матерью, — сказал учитель. — Так дальше продолжаться не может!
Девочке не пришлось оставаться после уроков, но учитель дал ей с собою записку к матери.
Записка не подействовала, и однажды учитель сам проводил Дитте домой, чтобы поговорить с матерью. Но Сэрине сложила с себя всякую ответственность: если девчонка опаздывает, то потому лишь, что балуется по дороге. Дитте с изумлением слушала, не понимая, как можно лгать так беззастенчиво.
И. чтобы спастись от беды, Дитте стала прибегать к обману: каждое утро ухитрялась перевести стрелки маленьких швейцарских часов на четверть часа вперед. Это помогало ей не опаздывать в школу, но зато она приходила слишком поздно из школы домой.
— Ты теперь на четверть часа больше тратишь на дорогу! — негодовала мать.
— Нас сегодня позже отпустили, — оправдывалась Дитте, стараясь врать с такою же непринужденностью, какую наблюдала у матери, когда та лгала. Душа у девочки уходила в пятки, но все пока обходилось благополучно. Удивительно! О, теперь она стала немного умнее! В течение дня она ухитрялась отвести стрелки снова назад. Но вот однажды в сумерки, когда она, взобравшись на стул, собиралась перевести часы, мать застала ее врасплох. Дитте спрыгнула со стула и схватила на руки ползавшего по полу маленького Поуля, — в испуге она искала защиты у малютки. Но мать выхватила у девочки ребенка из рук и принялась бить ее.
Дитте и прежде попадало от матери за ослушание или строптивость, но теперь Сэрине в первый раз задала девочке настоящую порку. Дитте пришла в исступление, визжала, брыкалась и кусалась, так что мать едва могла справиться с ней. Трое малышей вопили вместе с сестрой.