Школу посещали и дети, приходившие с другой стороны общественных лугов, из местности, прилегавшей к Пескам, и случалось, что Дитте узнавала от них новости о Сэрине и Ларсе Петере. Он подолгу не заглядывал к бабушке с внучкой, и мало ли какая беда могла за это время приключиться с ним в его постоянных разъездах и днем и ночью, во всякую погоду. Хорошо, что Дитте встречалась С детьми из тех мест и узнавала от них, что там все благополучно. Марен никогда не видела от дочери ничего хорошего, но все же в жилах Сэрине текла ее кровь.
Однажды Дитте явилась из школы с вестью, что ее вызывают к себе родители. Теперь она перейдет жить к родителям. Дитте узнала об этом через кого-то из учеников.
Старая Марен так затряслась, что вязальные спицы звякнули у нее в руках.
— Да ведь они же говорили, что ты им не нужна! — воскликнула она, и по лицу ее прошла судорога.
— А теперь, стало быть, нужна! Я буду нянчить маленьких, — с важностью отозвалась Дитте и принялась собирать и складывать на стол все свои пожитки. И каждый раз, как она приносила какую-нибудь вещь, старуху всю передергивало, а Дитте говорила ей ласковые слова и гладила трясущуюся руку с сетью синих вздувшихся вен. Марен сидела молча, не переставая вязать, с странно замкнутым, окаменевшим лицом.
— Я буду навещать тебя, а ты должна быть умницей. Ты же понимаешь, что нельзя мне всю жизнь просидеть около тебя. Я каждый раз буду приносить с собой жареного кофе, и мы с тобой угостимся на славу. Но ты должна обещать мне не плакать без меня, но портить себе глаза.
Дитте говорила сухо-рассудительно, увязывая в платок свои вещи.
— А теперь мне пора, иначе не попасть туда до вечера и мама рассердится. — Она сделала ударение на слове «мама», произнесла его так торжественно, что всякое возражение должно было отпасть. — Прощай, милая, дорогая бабушка! — Она поцеловала старуху в щеку, захватила свой узелок и убежала.
Когда дверь за девочкой закрылась, Марен начала громко причитать; со слезами жаловалась она на все свои жизненные горести и невзгоды и страстно призывала смерть. Много-много испытала она в жизни горя и, кончив перечислять все свои беды, снова принималась плакать. Слишком тяжелы были эти воспоминания, чтобы можно было освободиться от их бремени за один раз. И хоть Марен бередила свои раны, но все же чувствовала облегчение и потому еще долго, пожалуй, продолжала бы плакать, да вдруг почувствовала, как детские руки обвились вокруг ее шеи и мокрая щека прижалась к ее щеке. Ах, негодница девчонка!.. Ведь это она вернулась обратно, заявила, что ей пока вовсе не нужно уходить.
Дитте прошла уже порядочно по дороге, до самой пекарни. Там все удивились, куда это она торопится с большим узлом, остановили ее, стали расспрашивать. Объяснениям ее, что она должна поселиться с родителями, там никто не поверил.
Пекарь как раз накануне встретился с ее отцом на ярмарке, и тот не заикнулся от этом, а, наоборот, просил передать старухе с девочкой поклон от него. Дитте смущенно выслушала все это, и вдруг сомнение вспыхнуло в ней самой, — как всегда резкая и стремительная во всех своих движениях и поступках, она разом повернулась и побежала назад к Хижине на Мысу. Не ломая себе головы над тем, как это все вышло, она просто почувствовала невыразимое облегчение от того, что ей можно вернуться к бабушке.
Старуха и смеялась и плакала, расспрашивала и не могла ничего в толк взять.
— Так тебе совсем не нужно уходить отсюда? — восклицала она бог весть в который раз, боясь всерьез поверить этому.
— Да нет же, говорю тебе, у пекаря сказали, что мне не нужно уходить.
— У пекаря… у пекаря… Да они-то при чем тут? Ведь тебе же передали в школе, чтобы ты пришла?
Дитте поторопилась уткнуть нос в бабушкину щеку.
Марен подняла голову:
— Разве не так, дитя? Отвечай же!
— Не знаю, бабушка, — ответила Дитте и спрятала лицо на груди у старухи.
Марен отодвинула ее от себя:
— Так ты меня обманула, озорница! Стыдно тебе терзать мое бедное старое сердце! — Марен опять безудержно разрыдалась.
Все это так неожиданно свалилось ей на голову. И хоть бы еще можно было понять, в чем тут дело; девчонка ведь твердит, что не обманывала ее, сама, видимо, убеждена была, что получила такой наказ из дому, и приходила в отчаяние от того, что бабушка ей не верит. Лгать по-настоящему, в серьезных случаях, Дитте никогда еще не лгала, стало быть, наказ все же был послан. Но, с другой стороны, сама же она говорит теперь, что ей не надо уходить… А что пекарь отсоветовал девочке, — это, конечно, вздор. Просто он остановил ее, потому что ее поведение показалось подозрительным. Марен так и не могла сообразить, в чем тут дело, — разве только, что девчонка выдумала все это?
Дитте же не отходила от бабушки и то и дело гладила ей подбородок.
— Теперь я знаю, как ты будешь горевать, когда мне в самом деле придется уйти, — тихо сказала девочка.
Марен подняла лицо к ней:
— А ты разве думаешь, что тебе скоро придется уйти?
Дитте так усердно закивала головой, что старуха поняла это. Она задумалась. И раньше уже случалось, что девочка заранее предчувствовала то, что случится.
— Ну, как бы то ни было, — сказала наконец Марен, — но ты вела себя, как тот важный барин, про которого я читала в книжке. Он хотел посмотреть, как будут выглядеть его похороны, и устроил похоронное шествие с дрогами, которые везли четыре лошади в черных попонах, и со всем, что положено в таких случаях. А все слуги должны были изображать провожатых в трауре и оплакивать покойника. Сам же барин следил за шествием из слухового окошка, с чердака. А когда он увидел, что слуги, закрываясь носовыми платками, пересмеиваются, вместо того, чтобы плакать, то так огорчился, что и в самом деле умер. Опасно шутить насчет своего собственного переселения куда бы то ни было!
— Я не обманывала тебя, бабушка! — еще раз уверила ее Дитте.
С того дня Марен не могла отделаться от тревоги, что родители отнимут у нее девочку.
— У меня все время звенит в ушах, — говорила она. — Не судачит ли о нас твоя мать?
А Сэрине и в самом деле вспоминала о них в это время. Дитте уже достигла такого возраста, что могла бы помогать дома. Теперь Сэрине сама хотела взять к себе старшую дочь, чтобы нянчить малышей.
— Ей уже девять лет, и рано или поздно нам все-таки придется взять ее к себе, — убеждала Сэрине мужа.
Он возражал, ему жалко было разлучать бабушку с внучкой.
— Тогда возьми лучше обеих, — сказал он как-то.
Но о матери Сэрине и слышать не хотела и продолжала долбить свое, пока муж не уступил ей.
— Мы тебя ждали, — сказала Марен, когда он приехал за девочкой. — И давно знали, что ты приедешь взять ее.
— Не моя это выдумка, но мать имеет некоторые права на своего ребенка, и Сэрине кажется теперь, что она соскучилась но Дитте, — ответил Ларc Петер, желая угодить обеим сторонам.
— Знаем, что ты, как мог, старался отсрочить переезд. Но чему быть, того не миновать. А как вы все поживаете? Говорят, что у вас прибавился еще один рот.
— Да, ему скоро уже полгода, — просиял Ларc Петер, как всегда, когда говорил о детях.
Они сели в телегу.
— Мы двое не забудем тебя, — сказал старухе Ларc Петер не совсем внятно, стараясь заставить Большого Кляуса сдвинуться с места.
Старый коняга наконец тронулся. Отъезжавшие еще видели, как старуха ощупью переступила через порог дома и заперла за собою дверь.
— Тяжело одинокому и слепому на старости лет, — проговорил Ларc Петер, привычно похлестывая кнутом коня.
Дитте не слыхала его слов. Лицо ее все расплывалось в улыбку. Она ехала навстречу новому, о бабушке она в эту минуту и не думала.
Домишко Живодера — Сорочье Гнездо — стоял в стороне от дороги, и выходивший на нее участок Ларc Петер засадил ивняком, отчасти с целью загородить свое неприглядное жилье, отчасти, чтобы иметь под рукою материал для корзин, которые он будет плести зимой, когда торговля затихала. Ивняк разросся, и теперь у детей было чудеснейшее местечко для игры в прятки. Жилье свое Живодер старался содержать в порядке, не жалел на обмазку стен ни смолы, ни штукатурки, но оно как было, так и оставалось жалкой лачугой, в щелях и скважинах, готовой вот-вот развалиться. Заветной мечтою Сэрине было выстроить настоящий одноэтажный домик у самой дороги, а из лачуги сделать хлев. Вокруг простиралась бесплодная, пустынная земля; до соседей было далеко. На северо-западе виднелся большой лес, замыкавший горизонт, а в противоположном направлении лежало зеркало озера Арре, отражавшее все перемены погоды. В темные ночи оттуда доносилось кряканье уток из прибрежных камышей, а в дождливые дни там призраками скользили лодки с темными неподвижными фигурами на форштевнях. Это рыбаки выезжали на ловлю угрей. Держа багор или острогу наготове, они время от времени тыкали ею в воду и тихо проплывали дальше. Весь этот пейзаж с озером напоминал сказочное видение. Когда Дитте начинала тосковать здесь, она принималась фантазировать — будто бежит к озеру, прячется в камышах и грезит наяву, что она у бабушки. Или, может быть, совсем в другом месте, где еще лучше, где ждет ее что-то совсем новое, неведомое, но чудесное. Дитте не сомневалась в том, что с ней случится такое, что даже трудно себе представить.
