– Где уж почище-то без тебя, красавчик, – сказала молоденькая.
– Чем тут не «Ритц», не «Савой»? Один гарсон чего стоит, а? – сказала девушка из Виктория-гарденс и послала ему воздушный поцелуй.
Молодой человек у окна, ошарашенный ее явлением в темнеющей комнате, принял поцелуй на свой счет и залился краской. Его подмывало броситься прочь отсюда, через чудотворящий парк, к себе, зарыться головой в подушку и ночь напролет лежать и трястись одетым, удерживая этот голос в ушах и эти зеленые глаза под своими зажатыми веками. Но только больной, недоразвитый мальчик убежал бы от собственного счастья, плюхнулся в навидавшуюся срама постель и рыдал бы, уткнувшись в пухлую грудь мокрой подушки. Он вспомнил свой возраст, свои стихи и не сдвинулся с места.
– Огромное спасибо, Лу, – сказал бармен.
Значит, ее имя Лу, Луиз, Луиза. Уж не испанка ли она, или француженка, или цыганка? Но он мог назвать улицу, откуда происходил этот голос; и он определил, где живут ее подружки по хромоте, по припаданию гласных; и ту, что постарше, звали миссис Эмералд Франклин, и ежевечерне она наблюдалась в «Арфе Сиона», потягивала портвейн, осматривалась, поглядывала на часы.
– Мы на пляже слушали Мэтьюза – насчет геенны. Долой то, долой сё, а сам, бывало, до завтрака назюзюкивался, – сказала миссис Франклин. – Это ж нахальство какое надо иметь!
– А сам все глазами ест девок, да я уж скорей нашему Рамону Наварро за стойкой поверю, – сказала молоденькая.
– Тэк-с! Я получил повышение! Совсем недавно я был Чарли Чейз, – сказал бармен.
Миссис Франклин, не снимая перчаток, подняла пустую рюмку и тряхнула, как колокольчик.
– Все мужчины крокодилы, – сказала она, – и нас, бедных девушек, обманывают.
– Мистер Франклин в первую очередь, – сказал бармен.
– Но кое-что, между прочим, он верно говорил, – сказала миссис Франклин. – Если таскаешься по пляжу после отбоя – пеняй на себя. Это ж Содом и Гоморра!
Молоденькая расхохоталась:
– Послушайте эту Савонаролу! А кого, интересно, я видела в среду возле музея с черномазым?
– Он индус, – сказала миссис Франклин. – И кстати, из университета. Все люди братья, независимо от цвета кожи, но негритянской крови у нас в роду пока еще не было.
– Ох ты Господи! – сказала Лу. – Ну хватит вам, девочки. Сегодня у меня день рождения. Праздник. Будем петь-веселиться. Мяу-мяу! Поцелуйтесь! Эмералд, Марджори! Помиритесь! – Она смеялась, она улыбалась обеим. Подмигнула бармену, и тот до верху налил рюмки. – Ну! За ваши синие глаза, гарсон! – Молодого человека в углу она не замечала. – И за дедушку! – сказала она, улыбаясь покачивающемуся пьяному. – Ему сегодня двадцать один. Ага! Вот и улыбнулся!
Пьяный отвесил глубокий, рискованный поклон, поднял шляпу, споткнулся о камин, но полная кружка у него в руке была незыблема, как скала.
– За самую красивую девушку в Кармартене!
– Тут у нас Гламорган, дед, – сказала Лу. – Вы, кажется, не в ладах с географией. Ой, посмотрите, какой вальс отмачивает! Стаканы! Ой! Сейчас все раскокает! А если побыстрей?… Чарльстончик нам, пожалуйста!
Пьяный танцевал, высоко держа кружку, пока не рухнул, не пролив притом ни единой капли. Он лежал у ног Луизы на пыльном полу и преданно, блаженно ей улыбался.
– Упал, – говорил он. – А бывало, пока у меня кое-что еще было, как черт отплясывал.
– Он зада лишился, когда ангел вострубил, – пояснил бармен.
– Когда же это он зада лишился? – уточняла миссис Франклин.
– Когда Гавриил вострубил в Даули.
– Наивностью моей хотите воспользоваться?
– И рад бы, миссис Эмералд. Эй, ты, сдвинься-ка с блевотины!
Пьяный вертел спиной, изображая вилянье хвостом, и рычал у ног Лу.
– Кладите голову ко мне на колени. Устраивайтесь поуютней. Пусть он тут полежит, – сказала она.
Он моментально уснул.
– Меня присутствие разной пьяни не устраивает.
– Тогда сам иди – знаешь куда.
– Жесто-окая миссис Франклин.
– Ладно, лучше делом займись. Вон молодого человека в углу обслужи, у него аж язык на плечо.
– Жесто-окая!
Когда миссис Франклин обратила внимание бармена на молодого человека, Лу, близоруко щурясь, окинула взглядом комнату и увидела, как он сидит против света у окна.
– Мне бы очки, – сказала она.
– Ничего, перебьешься, до утра забудешь про очки.
– Нет, честно, Марджори, я же понятия не имела, что тут кто-то есть. Вы уж извините меня, вы, в углу.
Бармен включил свет.
– Да будет lux in tenebris.[28]
– О! – сказала Лу.
Молодой человек боялся шелохнуться – разбить этот длинный луч ее взгляда, эти чары, осенившие их одним сияющим лучом, спугнуть ее молчание. И он не стал скрывать любовь в своем взгляде, потому что ей ничего не стоило ее разглядеть, как ей ничего не стоило перевернуть у него в груди сердце и заставить бухать, перекрывая и бойкие голоса подружек, и дребезг стаканов, которые бармен блистил, не упуская ничего, и уютный храп пьяного. «Меня ничто не может задеть. Пусть себе усмехается этот бармен. Хихикайте себе в рюмочку, миссис Франклин. Я всем расскажу, ничего не тая, да, я как дурак пялюсь на Лу, да, она моя любимая, она моя радость. Любовь! Любовь! Нет, она не дама из общества, у нее простецкие нотки в голосе, и пьет она как сапожник. Но – Лу, я твой, ты моя, Лу. Довольно рассуждать о ее безмятежности и тщиться уложить эту прелесть в тесное русло слов. Она моя – и все». Уверенно, не стыдясь, он ей улыбнулся. И хоть он ко всему был готов, от ее ответной улыбки у него опять затряслись, как тогда в саду, пальцы, его бросило в жар и оборвалось и покатилось сердце.
– Хэролд, а ну налей рюмочку молодому человеку, – сказала миссис Франклин.
Бармен вытянулся с тряпкой в одной руке и с переливающейся рюмкой в другой.
– Оглох, что ли? Налей, тебе говорят, молодому человеку рюмку!
Бармен прижал тряпку к глазам. Он рыдал. Он утирал театральные слезы.
– А я думал, у нас премьера и мы в королевской ложе сидим, – сказал он.
– Он не оглох, он сдурел, – сказала Марджори.
– Мне снилась очаровательная трагикомедия под названием «Любовь с первого взгляда, или Еще одна тщетная предосторожность». Действие первое происходит в кабачке у моря.
Обе подружки Лу постучали себя по лбу.
Лу, не переставая улыбаться, спросила:
– Ну а где происходит второе действие?
Голос был нежный, такой в точности, какой он воображал до этих шуточек с фамильярным барменом и вульгарными женщинами. Он увидел умную, тонкую девушку, которую не испортит никакая дурная компания, и тонкость – ее самая суть – прорвется сквозь все наружные заграждения. Не успел он так подумать, подыскать формулу ее нежности, трусливо бежать под сень слов из реальной комнаты со своей любовью посредине, как вдруг сразу очнулся и увидел в шести шагах от себя прелестное тело, и вместо безмятежного образа в сверкании им же созданных лат увидел хорошенькую девушку, которую надо взять и не отпускать. Надо немедленно завоевать ее. Он встал и двинулся к ней.
– А ко второму действию я уже проснулся, – сказал бармен. – И решил на свой билет послать милую старую мамочку. Мерцание огней. Лиловый бархат лож. Блаженство! Форменное очарование!
Молодой человек сел за соседний с нею столик.
Хэролд, бармен, склонясь над стойкой, приложил руку к уху.
Пьяный перевернулся во сне, угодив головой в блевоту.
– Давно надо было пересесть, – шепнула Лу. – Надо было еще в саду со мной заговорить. Робость одолела?
– Дикая робость, – шепнул молодой человек.
– Шептаться публично весьма неприлично. Я ни звука не слышу, – сказал бармен.
По знаку молодого человека – щелчок пальцев, гонящий официанта, во фраке, с устрицами, стремглав через блистающий зал, – бармен наполнил бокалы портвейном, джином и пивом.
– Мы с незнакомыми не выпиваем, – сказала миссис Франклин.
– Какой же он незнакомый? – сказала Лу. – Разве ты незнакомый, Джек?
Он бросил на стол фунтовый билет:
– Я угощаю!
Вечер, который увядал, не успевши расцвесть, помчался под хохот прелестных, остроумнейших женщин и анекдоты бармена, которому бы на сцене выступать, и Лу очарованно улыбалась и помалкивала у него под боком. Успокоилась, отдыхает, думал он, набродилась, как я набродился, намаялся по темным закоулкам праздника. Вечер их облетал, кружил, и они сидели в сердцевине, близкие и похожие. Город, море, последние искатели приключений соскользнули во тьму, растаяли, и осталась одна только эта яркая комната.
Время от времени тьма запускала в бар припозднившегося гуляку, и, грустно выпив, он удалялся. Миссис Франклин, потная, красная, каждому на прощание салютовала рюмкой. Хэролд им в спину строил гримасы. Марджори демонстрировала длинные белые ноги.
– Никто не любит нас так, как мы, – сказал Хэролд. – Может, я закрою, чтоб рвань эта не являлась?
– Лу ожидает мистера О'Брайена, хоть это неважно, – сказала Марджори. – Это ее дружок-папашка из Ирландии.
