Сфинкс. Ты движешься, ты ускользаешь! Ворчит.
Химера. Попробуем! — ты давишь меня!
Сфинкс. Нет! невозможно!
И, постепенно погружаясь, он исчезает в песке, тогда как Химера ползает, высунув язык, и удаляется, описывая круги.
Ее дыхание произвело туман.
В его густых парах Антонию видятся скопления облаков в неясных завитках.
Наконец он различает как бы очертания человеческих тел.
И вот сначала приближается Кучка Астоми, похожих на пузырьки воздуха, пронизанные солнцем.
Не дыши слишком сильно! Капли дождя смертоносны для нас. Фальшивые звуки нас ранят, мрак ослепляет. Состоя из ветерков и благовоний, мы кружимся, мы носимся — не бесплотные, как грезы, но и не совсем полные существа…
Нисны у них по одному глазу, по одной щеке, по одной руке, по одной ноге, по половине тела, по половине сердца. Они говорят очень громко:
Мы привольно живем в половинных наших домах, с половинами жен, с половинками детей.
Блеммии, вовсе лишенные голов.
Наши плечи от этого шире, и ни бык, ни носорог, ни слон не подымут того, что мы.
Нечто вроде черт и смутного отпечатка лица у нас на груди — вот и все! Мы мыслим своим пищеварением, мы грезим своими выделениями. Наш бог мирно плавает в млечном соке.
Мы прямо идем по нашему пути, через все топи, мимо всех бездн, и мы самые трудолюбивые, самые счастливые, самые достойные люди.
Пигмеи Славные мы ребятки, мы кишим в мире, как блошки и вошки в горбу верблюда…
Нас жгут, нас топят, нас давят — и вечно мы вновь возникаем, еще живучее и еще многочисленнее, — в ужасном количестве!
Скиаподы Прикрепленные к земле нашими волосами, длинными как лианы, мы растем под сенью наших ног, широких как зонты; и свет достигает до нас сквозь толщу наших пят. Никакого беспокойства и никакого труда! Держать голову как можно ниже — вот тайна счастья!
Их поднятые ноги, похожие на древесные стволы, увеличиваются в числе.
И появляется лес. Большие обезьяны бегают в нем на четвереньках: то — люди с песьими головами.
Кинокефалы. Мы прыгаем с ветки на ветку, чтобы высасывать яйца, и мы ощипываем птенцов; потом надеваем себе на головы их гнезда вместо колпаков.
Мы норовим вырвать коровье вымя и выцарапываем глаза рысям; мы гадим с верхушек дерев и не гнушаемся выставлять напоказ наш срам среди бела дня.
Выдирая цветы, топча плоды, замутняя источники, насилуя женщин, мы — господа надо всем — силою наших мышц и яростью нашего сердца.
Смелее, товарищи! Щелкайте челюстями!
Кровь и молоко текут у них по губам. Дождь струится по их мохнатым спинам.
Антоний вдыхает свежесть зеленой листвы.
Листья трепещут, ветви скрипят; и вдруг появляется большой черный олень с головою быка, а меж ушей у него целая заросль белых рогов.
Садхузаг Мои семьдесят четыре рога полы как флейты.
Когда я поворачиваюсь к южному ветру, они издают звуки, привлекающие ко мне очарованных зверей. Змеи обвиваются вокруг моих ног, осы липнут к моим ноздрям, и попугаи, голуби, ибисы садятся на ветви моих рогов. Слушай!
Он запрокидывает свои рога, и из них раздается невыразимо нежная музыка Антоний сжимает грудь обеими руками. Ему кажется, что эта мелодия унесет его душу А когда я поворачиваюсь к северному ветру, мои рога, гуще, чем целый полк копий, издают рев; леса содрогаются, реки текут вспять, кожура плодов лопается, и травы становятся дыбом, как волосы труса. Слушай!
Он наклоняет ветви рогов, и из них исходят бессвязные крики; Антония словно рвут на части И его ужас растет при виде Мартихора, гигантского красного льва с человечьим лицом и с тремя рядами зубов.
Лоснящийся багрянец моей шкуры сливается с блеском великих песков. Я выдыхаю ноздрями ужас пустынь. Я изрыгаю чуму. Я поедаю войска, когда они забираются в глушь.
Мои когти изогнуты как буравы, мои зубы зазубрены как пила, а мой закрученный хвост щетинится дротиками, которые я мечу вправо, влево, вперед, назад. Вот! вот!
Мартихор мечет иглами своего хвоста, которые разлетаются как стрелы по всем направлениям. Капли крови падают дождем, щелкая по листве.
Катоблеп, черный буйвол со свиной головой, волочащейся по земле и прикрепленной к плечам тонкой, длинной и дряблой, как пустая кишка, шеей.
Он лежит совершенно плашмя, и его ноги исчезают под огромной жесткошерстой гривой, покрывающей его морду.
Жирный, меланхоличный, дикий, я не трогаюсь с места, чтобы постоянно ощущать под брюхом теплоту грязи. Череп мой так тяжел, что я не могу его приподнять. Медленно я ворочаю им; и-, еле раздвинув челюсти, рву языком ядовитые травы, увлажненные моим дыханием. Был случай, что я сожрал собственные лапы, сам того не заметив.
Никто, Антоний, никогда не видел моих глаз, а если кто и видел, так те погибли. Стоит мне приподнять веки, — мои розовые и пухлые веки, — и ты тотчас умрешь.
Антоний. Ох! этот!.. а… а… А если б я пожелал?.. Его глупость привлекает меня. Нет! нет! не хочу!
Он, не открывая глаз, смотрит в землю.
Но трава загорается, и в языках пламени подымается Василиск, большой фиолетовый змей с трехлопастным гребнем и с двумя зубами — верхним и нижним.
Берегись, не попадись мне в пасть! Я пью огонь. Огонь — это я, и отовсюду я втягиваю его: из туч, из кремней, из засохших деревьев, из шерсти животных, с поверхности болот. Мой жар питает вулканы; я порождаю блеск драгоценных камней и цвет металлов.
Грифон, лев с клювом коршуна, с белыми крыльями, красными лапами и синей шеей.
Я — властитель волшебных глубин. Мне ведома тайна гробниц, где почивают древние цари.
Цепь, выходящая из стены, поддерживает прямо их головы. Около них, в порфировых бассейнах, любимые ими женщины плавают в черных водах. В залах размещены их сокровища — ромбами, горками, пирамидами, — а ниже, глубоко под могилами, после долгого пути по удушливому мраку, выходишь к золотым рекам с алмазными лесами, к лугам карбункулов, к озерам ртути.
Стоя задом к дверям подземелья и подняв когти, я пылающими зрачками высматриваю тех, кто дерзнул бы приблизиться.
Беспредельная равнина, вся голая до самого горизонта, побелела от костей путников. Пред тобой отворятся бронзовые створы, и ты вдохнешь пары рудников, ты сойдешь в пещеры… Скорей! скорей!
Он роет лапами землю, крича петухом.
Тысячи голосов отвечают ему. Лес дрожит.
И возникает множество разных страшных зверей: Трагелаф — полуолень-полубык; Мирмеколеон — спереди лев, сзади муравей с половыми органами навыворот; пифон Аксар, в шестьдесят локтей, ужаснувший Моисея; огромная ласка Пастинака, мертвящая деревья своим запахом; Престер — своим прикосновением вызывающий столбняк; Мираг — рогатый заяц, живущий на морских островах. Леопард Фалмант воет так, что у него лопается брюхо; трехголовый медведь Сенад раздирает языком своих медвежат; собака Кеп разбрызгивает по скалам голубое молоко своих сосцов. Москиты принимаются жужжать, жабы прыгать, змеи свистеть. Сверкают молнии. Идет град.
Налетают шквалы, неся с собой всякие анатомические диковинки. Головы аллигаторов на ногах косуль, совы с змеиными хвостами, свиньи с мордой тигра, козы с ослиным задом, лягушки, мохнатые как медведи, хамелеоны ростом с гиппопотамов, телята о двух головах — одной плачущей, другой мычащей, четверни-недоноски, связанные друг с другом пуповиной и кружащиеся как волчки, крылатые животы, порхающие как мошки, — чего только тут нет.
Они дождем падают с неба, они вырастают из земли, они текут со скал. Повсюду пылают глаза, ревут пасти, выпячиваются груди, вытягиваются когти, скрежещут зубы, плещутся тела. Одни из них рожают, другие совокупляются, а то одним глотком пожирают друг друга.
Задыхаясь от тесноты, размножаясь от соприкосновений, они карабкаются друг на друга, и все движутся вокруг Антония в мерном колыхании, как будто почва стала палубой корабля. Он ощущает у своих икр ползанье слизняков, на ладонях холод гадюк, и пауки, ткущие паутину, опутывают его своею сетью.
Но хоровод чудовищ размыкается, небо вдруг голубеет и Единорог появляется на сцену Вскачь! вскачь!
У меня копыта слоновой кости, зубы стальные, голова цвета пурпура, тело белоснежное, а рог на лбу отливает цветами радуги.
Я перебегаю из Халдеи в пустыню татарскую, на берега Ганга и в Месопотамию. Я обгоняю страусов. Мой бег так быстр, что подымает ветер. Я трусь спиной о пальмы. Я катаюсь в бамбуках. Одним прыжком я перескакиваю реки. Голуби летают надо мной. Только девушка может меня обуздать.
Вскачь! вскачь!
Антоний глядит ему вслед.
И, не опуская глаз, он видит всех птиц, кормящихся ветром: Гуита, Ахути, Альфалима, Юкнет Каффских гор, арабских Оман, в которых воплощаются души убитых людей. Он слышит, как попугаи говорят людским языком, а большие пелазгийские перепончатопалые птицы рыдают как дети или хихикают как старухи.
Соленый воздух ударяет ему в нос. Теперь перед ним плоский морской берег.
