Ознакомительная версия.
И тогда кто-то, поглядев на творившееся в соседнем племени, решил не допустить такого у себя. И придумал вот что: боги запрещают мужчинам совокупляться со всеми женщинами подряд. Каждый мог иметь только одну наложницу, самое большее — двух. Кое-кто из мужчин был бессилен, кое-кто из женщин — бесплоден, у какой-то части племени детей не было по естественным причинам, но никто не имел права сменить партнера.
И все поверили этому человеку, вещавшему от имени богов, — поверили, потому что он чем-то должен был выделяться среди других людей. У него должна была быть некая особенность — уродство или болезнь, вызывающая судороги, или какой-то редкий дар — словом, некое отличие. Именно так появились первые лидеры. И в считанные годы племя стало сильным, ибо в нем осталось определенное количество мужчин, способных прокормить всех членов рода, определенное количество женщин, способных к деторождению, определенное количество детей, которые подрастали и постепенно увеличивали число первых и вторых — охотников и матерей. Знаешь ли ты, что дает женщине наивысшее наслаждение?
— Секс.
— Ответ неверный. Главная отрада замужней женщины — кормить. Смотреть, как ест ее муж. Это — миг ее торжества, ибо весь день она думала об ужине. Вероятно, истоки этого уходят в какую-то седую старину, когда мог настать голод, когда грозило вымирание и когда был обнаружен путь к выживанию.
— Ты жалеешь о том, что у нас нет детей?
— Но ведь их не случилось, не так ли? Как может не хватать того, что не случилось?
— А как ты считаешь: будь у нас дети, наш брак был бы иным?
— Откуда же мне знать? Я могу лишь смотреть на моих друзей и подруг и спрашивать себя — они стали счастливей от того, что у них есть дети? Одни стали, другие — нет. Можно обрести счастье в детях, но это не улучшает и не ухудшает супружеские отношения. Эти люди — что с детьми, что без детей — по-прежнему считают себя вправе контролировать жизнь своего спутника. По-прежнему уверены, что обещание «быть счастливым до гроба» должно быть исполнено, пусть даже ценой ежедневного ощущения того, что ты — несчастлив.
— Война плохо на тебя подействовала, Эстер. Из-за нее ты соприкоснулась с реальностью, которая совсем не похожа на ту жизнь, которую мы ведем здесь. Да, я знаю, что когда-нибудь умру, и поэтому отношусь к каждому новому дню как к дарованному мне свыше чуду. Но это не заставляет меня упорно вникать в такие предметы, как любовь, счастье, секс, пропитание, брак.
— Война не дает мне думать. На войне я просто существую — и все на этом. Когда сознаю, что в любой миг меня может прошить шальная пуля, я говорю себе: «Как хорошо, что не надо тревожиться о том, что будет с моим ребенком». Но еще я говорю: «Как жаль — я умру, и от меня ничего не останется. Я оказалась способна лишь потерять жизнь, а принести ее в мир — нет».
— С нами творится что-то не то? Я спрашиваю потому, что мне порой кажется — ты хочешь мне сказать что-то важное, но потом не поддерживаешь разговор.
— Да, что-то не то... Мы с тобой обязаны быть счастливы вместе. Ты считаешь, что обязан мне всем, что есть в тебе сейчас, я считаю, что должна быть польщена тем, что рядом — такой человек, как ты.
— Я живу с женщиной, которую люблю. И, не всегда сознавая это, спрашиваю себя порой: «Что со мной не так?»
— Замечательно, что ты понимаешь это. И с тобой все так, и со мной — тоже, хоть и я задаю себе этот вопрос.
Беда в том, как мы с тобой теперь стали проявлять свою любовь. Если признаем, что это создает трудности, то сумеем с этими трудностями сжиться и стать счастливыми. Это была бы постоянная борьба, и благодаря ей мы оставались бы живыми, деятельными, активными и покоряли бы одну вселенную за другой. Но мы с тобой движемся в ту точку, где трудности и проблемы сглаживаются, приспосабливаются к нам. Где любовь перестает порождать проблемы и столкновения — и становится всего лишь решением.
— И что же здесь не так?
— Все. Я чувствую, что энергия любви, то, что называется страстью, больше не пронизывает ни мое тело, ни душу.
— Но ведь что-то же остается?
— Остается? Неужели всякий брак должен завершиться тем, что страсть уступает место тому, для чего придуман термин «устоявшиеся отношения»? Ты нужен мне. Мне не хватает тебя. Порой я ревную тебя. Мне нравится думать о том, что подать тебе на ужин, хотя ты иногда не замечаешь, что ешь. Все это так. Но исчезла радость.
— Никуда она не исчезла. Когда ты далеко, мне хочется, чтобы ты была рядом. Я воображаю, как и о чем мы с тобой будем разговаривать, когда ты или я вернемся домой. Я звоню тебе узнать, все ли в порядке, мне ежедневно надо слышать твой голос. Заявляю со всей ответственностью, что по-прежнему влюблен в тебя.
— То же самое происходит и со мной. Но вот разлука кончается — и мы начинаем спорить, ссориться по пустякам, и каждый хочет переделать другого, хочет навязать ему свой взгляд на мир. И порой, в безмолвии наших сердец оба мы говорим себе: «Как хорошо, наверно, быть свободным и не нести никаких обязательств».
— Ты права. И в такие минуты я чувствую себя совершенно растерянным, потому что знаю — я живу с той, кто мне желанна и дорога.
— И я живу с мужчиной, которого хотела бы постоянно иметь рядом.
— Ты считаешь, что это можно изменить?
— Чем старше я становлюсь, тем реже смотрят на меня другие мужчины, тем чаще я думаю: «Лучше все оставить как есть». Я уверена, что смогу обманывать себя до конца дней. Но каждый раз, попадая на войну, я вижу — существует любовь, которая неизмеримо сильней той ненависти, которая заставляет людей убивать друг друга. И в эти минуты — только в эти минуты — я считаю, что все можно изменить.
— Но ты не можешь все время быть на войне.
— Но и в том подобии мира, который я обретаю рядом с тобой, — тоже не могу. Ибо оно уничтожает единственную мою ценность — мои отношения с тобой. Хотя накал нашей любви остается прежним.
— Миллионы людей во всем мире думают сейчас о том же самом, но сопротивляются упадку, борются с ним — и он проходит. Переживают кризис, другой, третий, и наконец обретают спокойствие.
— Ты сам знаешь, чего оно стоит. Если бы не знал, то не смог бы написать свои книги.
***
Ланч с американцем я решил устроить в пиццерии Роберто — надо было срочно предпринять какие-то шаги, чтобы сгладить дурное впечатление от нашего последнего визита. Уходя, предупредил прислугу и консьержа: если не успею вернуться в назначенное время и в мое отсутствие появится молодой человек с монголоидным лицом, следует во что бы то ни стало пригласить его войти, подняться, подождать, угостить его, чем он пожелает. Если же он не сможет дождаться меня, попросите оставить то, что он принес для меня.
Короче говоря, пока не отдаст — не отпускать!
Я взял такси и на углу бульвара Сен-Жермен и улицы Сен-Пер попросил остановить. Моросил мелкий дождь, но надо было пройти всего метров триста — и вот он, ресторан со скромной вывеской, и радушная улыбка Роберто, который время от времени выходит наружу покурить. Навстречу мне по узкому тротуару шла женщина с детской коляской. Нам было не разойтись, и, пропуская ее, я шагнул на мостовую.
И тут, как в замедленной съемке, мир перевернулся: небо стало землей, земля — небом, я даже сумел разглядеть во всех подробностях верхнюю часть углового дома: я столько раз проходил мимо, но никогда не смотрел вверх. Помню чувство безмерного удивления, свист ветра в ушах, отдаленный собачий лай, а потом все исчезло во тьме.
Меня с огромной скоростью несло в черную дыру тоннеля, в конце которого брезжил свет. Но, прежде чем я долетел до него, чьи-то невидимые руки с неимоверной силой дернули меня назад, и я очнулся от голосов и криков, звучавших вокруг. Все это продолжалось никак не более нескольких секунд. Ощутил вкус крови во рту, запах мокрого асфальта и понял, что стал жертвой дорожно-транспортного происшествия. Я одновременно и пришел в себя, и оставался без сознания: попытался, но не смог шевельнуться, различил распростертое рядом тело и, вдохнув аромат туалетной воды, подумал: Боже, неужели это та самая женщина с коляской?!
Кто-то попытался поднять меня. Я крикнул, чтобы не трогали, что это опасно, — из какого-то давнего и случайного разговора я запомнил, что, если у пострадавшего сломаны шейные позвонки, любое неосторожное движение может привести к параличу.
Я отчаянно старался сохранить сознание, я ждал боли, которая так и не пришла, я попытался пошевелиться, но счел, что лучше будет этого не делать. Я впал в столбняк, в оцепенение, в ступор. Снова попросил не трогать меня, услышал, как завывает сирена, и понял, что могу уснуть и больше не цепляться за жизнь — сохраню ли я ее или потеряю, зависело теперь не от меня, а от врачей, от санитаров, от везения, от Бога.
Потом я стал слышать голос какой-то девочки: она называла свое имя, так и не отпечатавшееся в моей памяти, просила не волноваться, повторяла, что все будет хорошо и я не умру. Мне хотелось верить ее словам, я молил ее не уходить, остаться рядом со мной, но она сейчас же куда-то исчезла. Я увидел, как на шею мне надевают пластмассовый хомут, а лицо закрывают маской, и опять погрузился в сон, на этот раз — без сновидений.
Ознакомительная версия.
