Собрание сочинений в 9 тт. Том 5 - Уильям Фолкнер

и дом тоже хочет обратно, — говорит сержант. — Домов у нас нету, мамаша. Придется уж вам ограничиться сундуками, неграми и мулами. Все равно дом на телеге не поместится.

Мы сидим, а они грузят на повозку эти десять сундуков. Еле уместили. Приладили еще пару вальков с постромками, впрягли четверку мулов.

— Кто тут умеет править четверней, выходи сюда, — говорит лейтенант.

Один из негров, вовсе нам незнакомый, вышел и поднялся на сиденье рядом с бабушкой, А из загородки, позади нас, солдаты выводят мулов.

— Хотите посадить на них часть женщин? — спрашивает лейтенант.

— Да, — бормочет бабушка.

— Давайте садитесь, — говорит лейтенант. — По одной на мула, не больше чтоб. — Протянул мне бумагу. — Держи. Тут брод есть милях в двадцати вверх по реке; там и переправитесь. И поторапливайтесь, пока остальные негры не решили пойти с вами.

Всю ночь до рассвета мы ехали, везли десять этих сундуков, а позади шли мулы и вся наша армия негров. Бабушка, в шляпке миссис Компсон и с зонтиком в руке, сидела рядом с незнакомым негром. Не шевелилась, но и не спала — когда развиднелось, сказала:

— Останови мулов.

Повозка стала. Бабушка обернулась ко мне: — Дай-ка взглянуть, что в этой бумаге.

Мы развернули бумагу, глядим на четкий почерк:

Смотрим друг на друга в сером свете.

— Теперь небось погоните их возвращать, — сказал Ринго.

Бабушка поглядела на меня.

— У нас же будет еда для них и корм, — сказал я.

— Да, — сказала бабушка. — Я ведь не лгала, не путала. Ты и Ринго слышали. Это рука Господня.

Мы сделали привал, проспали до полудня. Днем доехали до брода. Стали уже спускаться с кручи — и вдруг увидели, что там внизу расположился конный эскадрон. А назад поворачивать поздно.

— Они хватились и вдогонку — и загородили переправу, — сказал Ринго.

Поворачивать поздно; уже к нам едут офицер с двумя солдатами.

— Я скажу им все как было, — говорит бабушка. — Мы тут неповинны.

Она сидит, опять уже прижав руку к груди, подавшись слегка назад, а другой рукой протягивая бумагу навстречу подъехавшим. Офицер плотный такой, краснолицый; оглядел нас, взял бумагу, прочел и принялся ругаться. Сидит на лошади, ругается, а мы смотрим на него.

— Сколько у вас не хватает? — говорит.

— Сколько у нас чего?.. — переспрашивает бабушка.

— Мулов! — кричит офицер. — Мулов! Мулов! Сундуки я, что ли, с серебром вожу или негров, перевязанных пеньковой веревкой?

— Сколько у нас… — лепечет бабушка, прижимая руку к груди и глядя на него; Ринго, пожалуй, первый понял, о чем спрашивает офицер.

— Пятьдесят недохвату, — сказал Ринго.

— Ничего себе, — сказал офицер. Опять выругался; повернулся с руганью к солдату. — Пересчитай! — говорит. — Так я и поверю им на слово!

Солдат считает наших мулов; мы сидим не шевелясь; даже не дышим, по-моему.

— Шестьдесят три, — говорит солдат.

Офицер смотрит на нас.

— Сто десять минус шестьдесят три — это будет сорок семь, — говорит. Выругался. — Подгони сюда сорок семь мулов! Живей! — Смотрит опять на нас. — Трех мулов захотели выжулить?

— Нам и сорок семь достаточно, — говорит Ринго. — Только вот кушать нам надо — в бумаге указано.

Мы переправились. Мешкать не стали; как только подогнали нам эскадронных мулов и на них сели женщины из числа пеших, тут же мы двинулись дальше. Солнце закатилось, но мы ехали без остановки.

— Ха! — сказал Ринго. — А теперь чья была рука?

Только в полночь остановились на ночлег. Бабушка, строго глядя — на этот раз не на меня, — сказала:

— Ринго.

— Я ж ничего не говорил сверх того, что в бумаге, — сказал Ринго. — Это ж бумага, а не я. Я просто сказал, сколько там недохвату до ста десяти. Я ж не сказал, что это нам их не хватает. Да и чего загодя молиться? Надо сперва домой довести их в целости. Теперь не отмаливаться главное, а вот чего делать со всеми вот этими неграми.

— Это так, — сказала бабушка.

Мы сварили и поели из того, что дал кавалерийский офицер; потом бабушка велела всем алабамским выйти вперед. Их оказалось примерно половина.

— Ну как, накупались уже в реках, набегались за янки? — спросила их бабушка. Стоят, переступают с ноги на ногу в пыли. — Или есть еще желающие бегать за их армией? — Стоят, молчат. — Так кого будете впредь слушаться?

Помолчали; один сказал:

— Вас, мисси.

— Ладно же, — говорит бабушка. — Так слушайте мои слова. Идите по домам. И не дай бог если услышу, что опять бродяжничаете. А теперь выстройтесь в очередь и подходите по одному за своей долей продовольствия.

Пока распределили и пока ушел последний алабамец, миновало полночи; когда мы двинулись в путь утром, то в основном уже на мулах, но были все ж и пешие; и теперь четверней правил Ринго. Он без всяких слов сел рядом с бабушкой и взял вожжи; и один только раз она сказала ему ехать потише. А позади на сундуках сидел теперь я и спал сидя; и днем проснулся оттого, что повозка стала. Мы как раз съезжали с холма на равнину, и я увидел их за полем — синемундирных конников числом до дюжины. Они нас не видят еще и рысят спокойно, а бабушка и Ринго глядят на них.

— Почти что не стоит возиться с такой мелочью, — говорит Ринго. — Одно только, что лошади получше будут мулов.

— У нас уже сполна сто десять, — говорит бабушка. — Сверх этой цифры бумага не требует.

— Что ж, — говорит Ринго. — Так едем дальше, значит?

Сидит, не отвечает бабушка, опять подалась как бы слегка назад, и рука на груди.

— Так чего будем делать? Решайте, быстро, а то ж уедут, — говорит Ринго и смотрит на бабушку; та молчит. Ринго привстал с сиденья, крикнул: — Эй!

Всадники оглянулись разом, увидали нас и резко повернули лошадей.

— Бабушка велит — сюда езжайте! — кричит Ринго.

— Не смей, Ринго, — шепчет бабушка.

— Что ж, — говорит Ринго. — Хотите, крикну, чтоб дальше себе ехали?

Она молчит, глядит не на Ринго, а мимо него — на двух янки, едущих к