– Не плачь, жена, – сказал Сметсе, – через семь лет я одолею его, как одолел сегодня!
– А что бы ты сделал, бедняга, если бы он не захотел влезть на дерево? И попадется ли он еще раз, как сегодня, в твою ловушку?
– Жена, – сказал Сметсе, – он попадется непременно, ибо ловушка эта от бога, а все, что ниспослано богом, всегда дает силу против дьявола.
– А ты не врешь? – спросила она. – Может расскажешь мне, какая еще там заготовлена у тебя ловушка?
– Не могу, у чертей тонкий слух и, как бы тихо я ни говорил, они услышат все, что я тебе скажу; а тогда пощады не жди: разом утащат меня в ад.
– Вот этого я совсем не хочу, – отвечала она, – хоть мне и несладко с тобою живется: ничего-то никогда я не знаю, словно чужая в доме. Но, по-моему, все-таки лучше муж-молчун, но спасенный, чем муж-говорун, но осужденный.
– Вот это разумные речи, жена!
– Я всякий день буду молиться о твоем спасении и закажу для тебя мессу в Сен-Бавон-ском аббатстве.
– Но ведь ты заплатишь за эту мессу деньгами дьявола, – возразил Сметсе.
– Не беспокойся, – отвечала она, – едва эти деньги попадут в церковный сундук, они сразу станут освященными.
– Ну, поступай, как знаешь, жена!
– Господу нашему Иисусу я каждый день буду ставить толстую свечу и пресвятой деве Марии тоже!
– Не забудь и святого Иосифа, – добавил Сметсе, – мы ему многим обязаны.
Глава тринадцатая
О кровавом герцоге
Между тем исполнились сроки и подошел к концу седьмой год. В последний вечер этого года на порог дома Сметсе ступил неизвестный человек, с виду испанец. У него было мрачное и надменное лицо: тяжелый неподвижный взгляд, ястребиный нос, длинная, остроконечная седая борода. На нем были позолоченные латы весьма тонкой, искусной работы, грудь его была украшена прославленным орденом Золотого руна,[33] стай опоясан красивым алым шарфом. Левой рукой он опирался на эфес шпаги, а в правой – держал договор сроком на семь лет и жезл командора.
Войдя в кузницу, он направился прямо к Сметсе, высоко вскинув голову и не удостоив взглядом никого из подмастерьев.
Кузнец сидел в углу и раздумывал, как уговорить дьявола сесть в кресло, когда он появится. Вдруг Флипке приблизился к Сметсе и тихонько шепнул:
– Бас, кровавый герцог здесь. Берегись!
– Плохо мое дело! – сказал себе Сметсе, – вот и конец мне! Альба[34] пришел увести меня в ад.
Меж тем дьявол, не говоря ни слова, взял кузнеца за руку и показал ему договор.
– Монсеньор, – жалобно сказал Сметсе, – куда вы хотите меня увести? В ад? Что ж, я последую за вами. Повиноваться столь благородному дьяволу, как вы, великая честь для меня, маленького человека. Но разве уже пришло время отправиться в путь? Я этого не думаю, а вы, ваша светлость, всегда честно соблюдаете правила и не пожелаете увести меня раньше, чем указано в договоре. А пока что, благоволите присесть! Флипке, подай монсеньору кресло, – самое лучшее в моем убогом жилище, – то широкое покойное кресло, что стоит на кухне рядом с ларем у камина, под изображением святого Иосифа! Хорошенько обмети кресло, малый, на нем не должно быть ни пылинки! Да не мешкай, ведь благородный герцог стоит.
Флипке побежал на кухню и тотчас вернулся назад.
– Бас, – сказал он, – одному мне не под силу принести это кресло, уж очень оно тяжелое.
Сметсе сделал вид, что рассердился, и крикнул подмастерьям:
– Оглохли вы, что ли? Он не может один принести это кресло. Ступайте же помогите ему и, если понадобятся десять человек, пусть все десять и пойдут! Да поживее! Фу, невежи! Неужто не видите, что благородный герцог стоит?
Девять подмастерьев с трудом притащили кресло в кузницу, и Сметсе приказал:
– Пододвиньте кресло монсеньору! А не осталось ли на нем пыли? Клянусь Артевелде! Вот это местечко они не вытерли. Я сам его вытру. Вот теперь кресло чистое, как стеклышко! Благоволите присесть, ваша светлость!
Дьявол сел в кресло и с гордым и презрительным видом огляделся вокруг. Кузнец вдруг упал перед ним на колени и, усмехаясь, сказал:
– Господин мой герцог! Взгляните на ничтожнейшего из ваших слуг, бедного малого, который живет как подобает христианину, служит господу, почитает своих государей и хотел бы, коли будет на то ваша высочайшая воля, прожить таким же порядком еще семь лет!
– Ни минуты не получишь, – отвечал дьявол, – идем, фламандец, идем!
И хотел встать с кресла, но не тут-то было. Он изо всех сил рванулся, из кожи лез вон, чтобы подняться, а добрый кузнец весело приговаривал:
– Ваша светлость желает подняться? Ах, еще рано! Повремените немного, ваша светлость, вы еще не отдохнули после долгого странствия. А оно, смею сказать, было долгим, ведь от преисподней до моей кузницы добрых сто лье, а это длинный путь для столь знатных ног, да идти-то пришлось по пыли! Ах монсеньор, отдохните маленько в этом удобном кресле, ну а если уж вам не терпится поскорей покинуть мой дом, подарите мне еще семь лет, и я дам вам за это свободу и полную бутылку испанского вина.
– Плевал я на твое вино!
– Бас, – вмешался Флипке, – угости его кровью! Это ему по вкусу.
– Парень, тебе же известно, что мы не держим в наших погребах крови, – возразил Сметсе. – Этот напиток во Фландрии не потребляют, мы предоставляем его испанцам. Итак, прошу извинить меня, ваша светлость! Но мне сдается, что вы жаждете не столько крови, сколько тумаков, и уж я распотешу вашу душеньку, раз не хотите подарить мне еще семь лет.
– Кузнец, неужели ты осмелишься поднять на меня руку? – спросил дьявол, глядя на Сметсе с великим презрением.
– Осмелюсь, монсеньор! – отвечал славный кузнец. – Вы желаете моей смерти, а я забочусь о своей шкуре и имею на то основание, ибо она всегда мне верно служила, и ее от меня не оторвешь. Разве не преступлением было бы так вот сразу и разрушить нашу неразрывную дружбу? Да к тому же вы хотите утащить меня в ад, а там такой смрад стоит от всех проклятых грешников, что жарятся на вечном огне! Уж лучше мне семь лет подряд дубасить вашу светлость, чем идти с вами в ад.
– Фламандец, ты говоришь со мной непочтительно!
– Да, монсеньор, – подтвердил Сметсе, – зато колотить я вас буду препочтительно.
И с этими словами он с такой страшной силой стукнул дьявола кулаком по зубам, что тот оцепенел от гнева, но пуще всего – от изумления; так изумился бы могущественный король, если бы на него поднял руку ничтожный слуга. Дьявол хотел было броситься на кузнеца, сжал кулаки, заскрипел зубами; от бешенства у него из носа, из глаз, изо рта, из ушей хлынула кровь.
– Никак, вы рассердились, монсеньор? – удивился Сметсе. – Но изволите ли видеть, раз вы не желаете внимать моим словам, я с вами вынужден объясняться тумаками. Я стараюсь этим манером вызвать в вас жалость к моей несчастной судьбе. Ах, благоволите обратить внимание, как мой смиренный кулак молит ваши пресветлые очи дать мне семь лет, выпрашивает семь лет у вашего благородного носа, вымаливает семь лет у вашей герцогской челюсти. Разве эти почтительные затрещины не говорят вашим вельможным щекам, как был бы я счастлив, весел и дороден все эти семь лет? Ах, дозвольте мне убедить вас! Но я вижу, вам нужны иные речи. С вами надо говорить языком каленого железа, наставлять вас языком тисков, умолять вас языком молотов. Ребята, – спросил кузнец подмастерьев, – хотите побеседовать с монсеньором?
– Хотим, бас, – отвечали они.
И вместе со Сметсе они пошли за инструментами. Те подмастерья, что были постарше и потому сильнее кипели гневом, взяли себе самые тяжелые инструменты: некогда по милости герцога они потеряли многих своих родных и друзей, преданных казни огнем и мечом или живыми зарытых в землю.
– С нами бог, – закричали подмастерья, – он отдал врага в наши руки. Бей кровавого герцога, властителя костров, повелителя топоров!
И все – молодые и старые – громовыми голосами, прокляли дьявола и, окружив его кресло, занесли над ним брусья и молоты.
Но Сметсе остановил их.
– Если вашей светлости дороги ваши благородные кости, – обратился он к дьяволу, – соизвольте поскорее пожаловать мне еще семь лет. Сейчас не до смеха, как я полагаю.
– Бас, с чего это ты стал таким добрым? – удивились подмастерья. – И зачем ты ведешь такие долгие и почтительные переговоры с этим негодяем? Позволь нам переломать ему все кости, он тотчас же даст тебе семь лет.
– Семь лет, – завопил дьявол, – семь лет! Ни секунды он не получит. Ну так бейте же, гентцы, бейте льва, попавшего в сети! Прежде вы не знали в какую нору забиться, чтобы спастись от него, когда он, свободный, грозил вам своими когтями. Глядите, фламандские трусы, как презираю я вас и ваши угрозы!
И он плюнул на них.
Тут все брусья, молоты и прочие инструменты мигом обрушились на него, и удары посыпались градом, кроша и ломая его кости и железные латы. А Сметсе и подмастерья, без передышки колотя дьявола, приговаривали:
