Так же заинтересованно я отношусь к общественным институтам, вообще к любым творениям человека, которые со временем обрели самобытную форму. В связи с этим в памяти всплывает многое: музицирующие камерные оркестры, лекции, маневры флота, военные операции, парады, застолья, знаменитые беседы, — от каждой такой картины в моем сердце начинает звучать особая мелодия.
Но я не помню, чтобы когда-либо потом попадал в места, похожие на то, что описываю сейчас. Оно представляется мне неотчетливо, как ландшафт полузабытого сна, и тому есть причина: я тогда находился в некоей воображаемой точке, в пространстве, существующем лишь в фантазии.
Это отчетливо было заметно по поведению собравшихся там людей. Едва они — обычно с огромными трудностями — достигали своей цели, как их страстное желание добраться до нее сменялось столь же сильным разочарованием, и теперь они с тем же упорством стремились оттуда бежать. Все они искали что-то неопределенное: может быть, место, где законы отменены, может, сказочный мир или остров забвения. Но по прибытии в форт они тотчас же убеждались в бессмысленности своей затеи, и тоска по родине охватывала их, как душевная болезнь.
С учетом вышесказанного кажется удивительным, что все это не распадалось, но ведь в конце концов никто не подчиняется обстоятельствам легче, чем человек, сам не знающий, чего он хочет. Средства, позволяющие удержать в повиновении отряд наемников, известны с глубокой древности: это одна из сфер, в которых человечество накопило очень богатый практический опыт. А в нашем случае речь действительно шла о наемниках, пусть мы и получали жалованье в фантазийной монете: в виде обещаний чего-то необычайного. Здесь можно было бы изучать некую структуру, которая в наше время — в других местах — считается принадлежностью далекого прошлого. Разумеется, в этой структуре преобладали немцы — как и всюду, где нужно таскать из огня каштаны; вместе с австрийцами и швейцарцами они составляли свыше трех четвертей рядового состава. В некоторых случаях это соотношение можно было почувствовать непосредственно: как прежде из рядов римских легионеров неслось слово «Barditus», боевой клич германцев, так и здесь во время единственного тренировочного марш-броска, в котором я принимал участие, во всех колоннах звучали наши старые солдатские песни, причудливым эхом отражаясь в грядах голых скал:
Они с ним испытали,
Как жару он дает,
Своих гусаров цепью
Бросая в бой вперед[28].
Гупиль, впрочем, тоже был прав, когда говорил, что легионеров подвергают эксплуатации. Нас эксплуатируют во всех ситуациях, в которых мы, точно мотыльки, слетаемся к источнику света. Такое открытие пошло мне на пользу; уже история с кучей камней была в этом смысле достаточно поучительной. Лучшего лекарства от романтических бредней не найти.
Хорошо также, что здесь я воочию познакомился с настоящим преступником, которого раньше, по свойственной мне склонности, отнес бы к категории одиночек, сражающихся против всех. Рассказывая о нашем спальном зале, я забыл упомянуть этого неприметного пожилого мужчину, о котором говорили, что прежде он обворовывал церкви и на данном поприще снискал себе некоторую славу; с равными основаниями его можно было бы принять за отставного ночного сторожа. Хотя многие склонные к авантюрам бездельники — а такие здесь преобладали — имеют на совести какой-то грех, этого типа каждый с первого взгляда отличал от всех прочих. Отличал скорее по разнице между душевным холодом и душевным теплом, нежели исходя из характера совершенных им преступлений. А человек обычно не ошибается в оценке другого человека, когда задает себе вопрос: хотел ли бы он в минуту опасности видеть его своим товарищем.
Подлинная опасность этого места заключалась, конечно, не в авантюрах и не в непосредственных проявлениях жестокости. Но мне думается, что в то время я никакой опасности не замечал, потому что по своей наивности верил, будто держу в руках все карты. А вот такие натуры как Леонард, напротив, тотчас ее учуяли…
Все-таки по некоторым странным происшествиям, какие случаются разве что в сновидческих царствах, я понял, что здесь играют в такие игры, к которым я доступа не имею. В первое же утро Полюс послал меня с каким-то поручением на чердак, где, как во всех казармах, хранился сложенный штабелями запас форменной одежды и предметов снаряжения. Пока в полутьме верхней лестничной площадки я искал вход на чердак, внезапно распахнулась дверь и из нее выкатился клубок человеческих тел. Чувствуя, что здесь творится что-то неладное, я забился в темный угол, из которого, никем не замеченный, наблюдал за происходящим.
Сначала я разглядел кряжистого мужчину с окладистой рыжей бородой и крепкой короткой шеей; на него наседали заведующий вещевым складом и три или четыре его помощника. Рыжий, похоже, был в состоянии бешенства: ему удалось несколько раз рвануться вместе со всей группой к перилам, которые отделяли лестничную площадку от шахты глубиной в шесть этажей, — так что этот деревянный парапет затрещал и в нескольких местах треснул. Тут буян вырвался и, как кабан, начал отшвыривать одного противника за другим. Эта сцена — если не считать страшных стонов и яростного скрежета зубов — разыгрывалась почти беззвучно, как бывает во сне. В конце концов по лестнице взбежали другие солдаты, и им удалось связать обезумевшего длинными синими шерстяными лентами, которые являются частью солдатской формы. Они скрутили его и на плечах утащили прочь.
На следующее утро я столкнулся с ним во дворе: двое вооруженных солдат вели его на допрос. Он согбенно шагал между ними, словно вчерашнее буйство разрушило его личность. Я с ужасом заметил, что на белке его глаза выделяется кровавое пятно, как будто в том месте артерия не выдержала дикого, животного напора жизненного инстинкта.
Подобные инциденты случались довольно часто; для них имелись особые названия. Общим для них всех было то, что они оставляли впечатление полной бессмыслицы. Здесь попадалось много таких людей, чьи имена — один раз за жизнь — упоминаются в трех строчках бульварной хроники, когда столкновение с любовью, долгом или законом на миг заставляет их, так сказать, выпустить из рук штурвал. В такие мгновения даже слабый бывает способен на срыв, и мысль о возможности новой жизни кажется ему соблазнительной. Но он быстро возвращается к привычному, ибо, чтобы сжечь за собой корабли, нужно быть Кортесом. Как хороший роман, собственно, начинается только там, где вообще-то он должен заканчиваться, так и за такой драматической кульминацией начинается другое, темное, царство, где господствует безнадежность: царство тюрем, гниющих отбросов и медленной деградации. И, оказавшись в этой области, человек уже не пытается бороться, а только барахтается, как утопающий.
Но пока ты здоров, тебе так же мало дела до подобных вещей, как еще не ослабевшему фехтовальщику или сказочному Хансу, который ходил учиться страху. Поэтому я и воспринимал их лишь со смесью смущения и любопытства, как мы смотрим на конвульсии эпилептика, случайно попавшегося нам на пути.
19
Если память не изменяет мне, я пробыл в Бель-Аббесе ровно три недели. В первую я скучал, вторую провел очень приятно, а третью просидел за дверью, запертой на замок и засов.
Скуку нам в изобилии обеспечивал Полюс — используя такие средства, как внутренняя и наружная служба. С утра, после кофе, мы беглым шагом отправлялись на окруженный стенами двор или на более отдаленную площадку, носившую романтическое название «За старой мечетью». Там он учил нас выполнять стойки, развороты, марш-броски и прочее, что относится к муштре. В перерывах мы курили сигареты или на медяк покупали у арабских торговцев маленькие пирожки и сушеные фрукты.
После обеда, на котором он тоже присутствовал и внимательно следил за равномерной раздачей порций, Полюс загонял нас на два часа в постель. Сам он в это время посещал какой-то специальный учебный курс, а потом, вернувшись, заставлял нас до вечера заниматься стиркой, мытьем полов и уборкой помещения.
Я бы с удовольствием что-нибудь почитал, особенно во время послеобеденного отдыха, но мне в руки не попадало ничего, кроме газеты Орана, которую иногда одалживал желтолицый испанец. Так что я приискивал себе другие занятия, и, как это ни смешно, мне пришла в голову мысль пойти в школу.
Занятия этой странной школы проводились в вечерние часы в одном из пустых залов; там регулярно собирались Кандидат на ответственную преподавательскую должность, его друг Леонард и еще несколько человек. Школой руководил мужчина лет пятидесяти, которого мы величали Профессором. Этот достойный человек, хоть и имел на мундире капральские нашивки, казалось, целиком принадлежал к миру штатских. Кроме преподавания, он лишь доставлял к врачу больных и раздавал почту. Он, похоже, пользовался свободой шута; случалось, что он являлся на поверку в красных шлепанцах. Черты лица выдавали в нем человека одновременно ученого и порочного — смесь, которая в наше время встречается очень редко. Полагаю, наш гарнизон стал для него последним пристанищем, где, имея влиятельных друзей, можно скрыться, чтобы не угодить в каторжную тюрьму. Во всяком случае, сам выбор такого места свидетельствовал, что дилемма, перед которой он оказался, была нешуточной.
