Миссионер сразу же начал извиняться за свой неожиданный приезд и попытался замолвить слово за бедного индуса, который не совершил никакого проступка. Но хозяин нетерпеливо отмахнулся:
— Скоро и вы научитесь обращаться с этими пройдохами как подобает, — сказал он. — Входите же! Я вас ждал.
— Должно быть, вы — мистер Бредли? — осведомился приезжий вежливо, хотя с первых же шагов в этом экзотическом доме, с первого взгляда на того, кто отныне будет его наставником, советчиком и товарищем, в Эгионе поднялись отчуждение и холодность.
— Ну да, конечно, я — Бредли. А вы — Эгион. Ну же, Эгион, входите, чего вы ждете? Вы уже обедали?
Вскоре этот высокий костлявый человек с беспардонно властной манерой бывалого индийского старожила и торгового агента, кем он был по роду занятий, полностью взял жизнь Эгиона в свои загорелые, поросшие темным волосом руки. Он приказал накормить его кушаньем из баранины и риса, которое было щедро сдобрено жгучим пряным соусом, он показал ему комнаты, провел по всему дому, забрал для отправки его письма, осведомился, нет ли поручений, он удовлетворил его первое любопытство и объяснил первые, самые необходимые правила жизни европейца в Индии. Он пустил рысью четверых темнокожих индусов, он командовал и бранился с холодной злостью, оглашая бранью весь дом, он вызвал индуса-портного и велел ему срочно сшить для Эгиона десяток пригодных для здешних условий костюмов. Новичок все принимал благодарно и слегка оробев, хотя ему по душе скорей был бы иной приезд в Индию, более тихий и более торжественный, когда бы он сперва немного освоился на новом месте, а потом за дружеской беседой поделился с новым знакомым своими первыми впечатлениями от Индии и множеством гораздо более ярких впечатлений от морского плавания. Однако за время путешествия, которое длится более полугода, успеваешь научиться вести себя скромно и применяться к самым необычайным обстоятельствам, так что, когда под вечер Бредли ушел в город по своим торговым делам, наш юный святитель вздохнул с облегчением и решил, что теперь-то, в одиночестве, он тихо отпразднует свой приезд и торжественно встретится с Индией.
В приподнятом, радостном настроении, наспех разобрав и разложив по местам свои вещи, вышел он из прохладной комнаты, где не было ни дверей, ни окон, а были лишь большие открытые проемы во всех стенах, покрыл светловолосую голову широкополой шляпой с легким шарфом от солнца, взял крепкую трость и спустился по лестнице с веранды в сад. Радостно огляделся он и глубоко вдохнул этого нового воздуха, чутко улавливая благоухания и ароматы, всматриваясь в цвета и краски этой неведомой сказочной земли, в покорение которой он, скромный радетель, надеялся внести свою лепту и которой жаждал отдать всего себя после столь долгого ожидания и робкого предвкушения радости.
То, что он увидел и почувствовал в эту минуту, было прекрасно и, казалось, тысячекратно подтверждало его мечты и предчувствия. Густые высокие кустарники, сочные, округлые, стояли, залитые горячим солнцем, усыпанные крупными невиданно яркими цветами; на стройных и гладких колоннах стволов в непостижимой вышине покоились тихие круглые кроны кокосовых пальм, веерная пальма вздымала к небу над крышей дома удивительно правильное и строгое гигантское колесо могучих, в человеческий рост, ветвей, а на краю дорожки опытный глаз любителя природы сразу приметил крохотное существо. Эгион осторожно к нему приблизился — это был маленький зеленый хамелеон с треугольной головкой и злыми бусинками глаз. Роберт наклонился к нему и почувствовал, что счастлив, как мальчишка, тем, что ему дано видеть подобные существа и саму неисчерпаемо изобильную природу у подлинного истока ее богатств.
Звуки необычайной музыки пробудили его от благоговейной отрешенности. Средь полной шепотов тишины в зеленой глубине зарослей вдруг загремел ритмичный грохот барабанов из металла, раздался резкий высокий голос труб. Благочестивый любитель природы удивленно прислушался, затем, ничего и никого не видя, с любопытством пошел туда, откуда неслась музыка, ему хотелось узнать, где и как рождаются эти варварские торжествующие звуки. Он вышел из сада через настежь распахнутые ворота и направился по приятной зеленой дороге, которая бежала вдоль возделанных полей, приветливых домиков и садов, средь пальмовых плантаций и радостно-светлых зеленых рисовых всходов; наконец, миновав высокую изгородь то ли парка, то ли большого сада, он очутился на сельской, судя по виду, улочке с индийскими хижинами. Это были маленькие глинобитные, а то и просто построенные из бамбука домики, крытые сухими пальмовыми листьями, и везде у открытых дверей сидели на корточках и стояли смуглые индусы. Он с любопытством присматривался к этим людям, впервые приоткрылась ему по-деревенски простая жизнь чужого первобытного народа, и он с первой же минуты почувствовал приязнь к этим смуглокожим людям с прекрасными детскими глазами, полными некой безотчетной и неизбывной звериной тоски. Из-под переплетения длинных прядей густых черных, как смоль, волос глядели на него глаза прекрасных женщин, тихих, словно косули; над переносицей, на запястьях и на щиколотках блестели у них золотые украшения, на пальцах ног они носили кольца. Маленькие дети ходили голышом, лишь на шее у каждого висел на шнурке из пальмового волокна диковинный амулет из серебра или кости.
Меж тем Роберт шел, нигде не задерживаясь, но не потому, что ему были неприятны пристальные взгляды людей, которые, оцепенев от любопытства, уставились на него, напротив, он сам в душе устыдился своего жадного внимания к этим людям. Да и дикая музыка все не умолкала и слышалась теперь уж где-то совсем рядом; но вот наконец, свернув в переулок, он обнаружил то, к чему шел. Там возвышалось невероятное, диковинное здание совершенно фантастического вида и устрашающей высоты с огромными воротами в центре; в изумлении глядя на него снизу вверх, Роберт увидел, что колоссальные каменные стены снизу доверху испещрены резьбой, изображениями сказочных чудовищ, людей и богов — или же демонов, — сотни каменных фигур громоздились, теснясь одна на другой, поднимаясь все выше к терявшейся в вышине островерхой кровле; густые заросли, дикие дебри, переплетение тел, членов, лиц. Страшный колосс из камня — индийский храм сиял в пологих лучах позднего закатного солнца и внятно говорил смутившемуся чужестранцу, что эти по-звериному тихие полуголые люди — вовсе не первобытный народ, пребывающий в райском неведении, что уже несколько тысяч лет существуют у него боги и мысль, идолы и религии.
Пронзительные звуки музыки смолкли, и тут из храма чередой потянулись индусы в белых и пестрых одеждах, впереди, на почтительном отдалении от прочих, торжественно шествовала маленькая процессия брахманов,[28] надменных в непоколебимой тысячелетней мудрости и достоинстве. Мимо белого чужака они прошествовали гордо, словно родовитые вельможи мимо простого подмастерья, и ни брахманы, ни простые люди, что следовали за ними, судя по их лицам, не испытывали ни малейшего желания, чтобы какой-то иноземец поучал их в божественных и житейских делах.
Когда шествие скрылось из виду и все вокруг стихло, Роберт Эгион подошел к храму поближе и со смущенным любопытством принялся рассматривать изображения на фасаде святилища, однако вскоре он с огорчением и страхом оставил эту затею, ибо гротескный символический язык резных изображений, среди которых при всей их умопомрачительной уродливости были, несомненно, истинные шедевры, поверг его в смятение и страх, так же как и многие бесстыдно непристойные сцены, простодушно помещенные на стенах храма вперемежку с бесчисленными богами.
Он отвернулся от храма и огляделся по сторонам в поисках дороги, по которой пришел, как вдруг померкли и храм, и улица, по небу пробежали мерцающие многоцветные огни и пала на землю южная темная ночь. Пугающе быстрое наступление темноты не было для молодого миссионера чем-то новым, и все же его охватил легкий озноб. С приходом сумерек во всех кустах и деревьях поднялся звучный стрекот и гуд тысяч больших цикад, вдали же внезапно раздался то ли яростный, то ли тоскливый звериный крик, необычайный, пугающий голос. Эгион заторопился в обратный путь и благополучно нашел дорогу, но, хотя идти было недалеко, еще не успел он добраться до дому, как уже вся окрестность погрузилась во мрак и высокое черное небо густо усыпали звезды.
В дом он вошел рассеянно, в глубокой задумчивости, остановился в первой же освещенной комнате, и тут мистер Бредли встретил его такими словами:
— Наконец-то пожаловали! На первых порах не советую выходить из дому в такое позднее время. Кстати, вы стрелять умеете?
— Стрелять? Нет. Этому я не учился.
— Ну, думаю, скоро научитесь. Но где же вы пропадали весь вечер?
