— Смотри, Мизинец, я хочу иметь двенадцать сыновей и других двенадцать. Понимаешь? Первые будут все мальчики и никогда не будут получать побоев. Другие двенадцать станут взрослыми. И я их буду спрашивать: «Кем ты хочешь стать сын? Дровосеком? Тогда, вот тебе: топор и рубашка в клетку. Хочешь быть дрессировщиком в цирке? Хорошо: вот здесь хлыст и униформа…».
— А на Рождество, что ты будешь делать со столькими детьми?
Мизинец, всему свой черед! Прерывать в таком месте и так…
— На Рождество у меня будет много денег. Куплю грузовик каштанов и лесных орешков. Грецких орехов, инжир и изюм. И столько игрушек, что хватит не только им, но и дать бедным соседям…. И у меня будет много денег, потому что отныне и впредь я хочу быть богатым, очень богатым и кроме того я выиграю в лотерею.
Я посмотрел с вызовом на Мизинца и осудил, за то, что он прервал меня.
— И дай мне закончить, то, что я еще не досказал, ведь пока еще осталось много детей. «Хорошо, сын, хочешь стать пастухом? Вот здесь седло и лассо. Хочешь стать машинистом Мангаратибы? Вот здесь фуражка и гудок…».
— Для чего гудок, Зезé? Ты сойдешь с ума, столько разговаривая один.
Пришел Тотока и сел рядом со мной. Осмотрел с улыбкой мое деревце апельсина-лима, полное бантиков и крышек от пива. Он что-то хотел.
— Зезé, хочешь одолжить мне четыреста рейсов?
— Нет.
— Но у тебя, же есть, не так ли?
— Да, у меня есть.
— И говоришь, что не одолжишь их мне, не желая знать, зачем они мне нужны?
— Я хочу стать очень богатым, чтобы иметь возможность путешествовать там, позади гор.
— Что это еще за глупость?
— Я не расскажу тебе об этом.
— Ну, тогда подавись ими.
— Я подавлюсь, а тебе не одолжу четыреста рейсов.
— Ты очень ловкий и у тебя меткий глаз. Завтра поиграешь и выиграешь еще шариков для продажи. В один миг возвратишь свои четыреста рейсов.
— А хотя бы и так, ничего тебе не одолжу, и не пробуй драться, я веду себя хорошо, и ни с кем не связываюсь.
— Я не хочу драться. Но ты мой самый любимый брат. И быстро же ты превратился в чудовище без сердца…
— Я не чудовище. Сейчас я троглодит без сердца.
— Это что такое?
— Троглодит. Дядя Эдмундо показал мне рисунок в одном журнале. Он был весь в шерсти и в руке дубина. Так вот, троглодиты это были люди, жившие в начале мира, в пещерах в Не… Не… Не… не знаю каких. Не смог запомнить название, потому что оно было иностранное и очень трудное…
— Дядя Эдмундо вбил тебе в голову столько дряни. Ладно, ты мне одолжишь?
— Не знаю, есть ли у меня…
— Черт побери, Зезé, сколько раз мы ходили чистить обувь, и так как ты ничего не зарабатывал, то я делил свой заработок! Сколько раз ты был уставшим, и я тащил твоя ящик для чистки обуви!..
Это правда. Тотока не всегда относился ко мне плохо. Я понимал, что, в конце концов, одолжу ему.
— Если ты мне одолжишь, то я сообщу тебе две чудесные вещи.
Я замолчал.
— Говорю тебе, твое дерево апельсина-лима красивее, чем мой тамаринд.
— Ты вправду это говоришь?
Я засунул руку в карман и потряс монетами.
— А другие две вещи?
— Наша нищета скоро закончиться, папа нашел работу управляющего фабрикой в Санто Алексо. Мы снова станем богатыми. Черт побери! Ты не доволен?
— За папу, да. Но я не хочу уезжать из Бангу. Я останусь жить с Диндиньей. Отсюда я уеду только за горы.
— Предпочитаешь остаться с Диндиньей и принимать слабительное каждый месяц, вместо того, чтобы ехать с нами?
— Да, предпочитаю. Ты никогда не узнаешь почему…. А другая вещь?
— Не могу говорить здесь. Есть некто, кто не должен слышать.
Мы пошли и дошли до уборной. И все равно он говорил негромко.
— Я должен предупредить тебя, Зезе. Чтобы ты привыкал. Муниципалитет будет расширять улицы. Будут засыпать рвы для стока воды, и занимать часть внутри усадеб.
— И что с этого?
— Ну как же, ты такой умный и не понял? Расширяя улицы, будут сносить все что там.
Он показал место, где находилось дерево апельсина-лима. Я всхлипнул.
— Ты обманываешь меня, правда, Тотока?
— Нет, это чистая, правда. Но, ты мужчина или нет?
— Да.
Но слезы, предательски, стекали по моему лицу. Я обнял его за живот, взывая о помощи.
— Ты будешь на моей стороне, не правда ли, Тотока? Я соберу много людей, чтобы начать войну. Никто не срубит мое дерево апельсина-лима.
— Согласен. Мы не позволим им. А теперь ты одолжишь мне деньги?
— Для чего?
— Так как ты не можешь посещать кинотеатр «Бангу», я хочу посмотреть фильм «Тарзан», который идет там. Потом я тебе его расскажу.
Я вытащил монету в пятьсот рейсов и отдал ему, пока он вытирал мне глаза полою рубашки.
— Оставь сдачу себе. Если хватит, то купи леденцов…
Возвратился к своему дереву апельсина-лима, не имея охоты говорить, думая только о фильме «Тарзан». На днях я видел рекламу о нем. Я сказал об этом Португе.
— Ты хочешь пойти?
— Хотеть то хочу,… но мне нельзя входить в кинотеатр «Бангу».
Я напомнил ему, почему не могу. Он рассмеялся.
— Эта головенка, разве не выдумала это?
— Клянусь тебе, Португа. Однако, думаю, что если какой-нибудь взрослый будет со мной, то никто мне ничего не скажет.
— А если этим человеком буду я…. Ты же этого хочешь?
Мое лицо осветилось от счастья.
— Но мне надо работать, сын.
— В это время никогда не работают. Вместо того, чтобы разговаривать или спать в машине, посмотри Тарзана, борющегося с леопардом, кайманом и гориллами. Знаешь, кто там играет? Френк Мэрилл.
Однако он все еще был в нерешительности.
— Ты чертик. Любого можешь обхитрить.
— Да это всего два часа. Ты итак уже богатый, Португа.
— Ладно, пошли. Но пойдем пешком. Я оставлю машину на стоянке.
И мы пошли. На кассе, служащая сказала, что имеет точный приказ не пускать меня в течение года.
— Я отвечаю за него. То было раньше, теперь он очень благоразумный.
Служащая посмотрела на меня, и я ей улыбнулся. Взял билет, поцеловал кончики пальцев и подул на нее.
Когда донья Сесилия Пайм спросила, кто желает выйти к доске и написать предложение, но придуманное самим учеником, то никто не отважился. Я подумал и поднял палец.
— Хочешь идти, Зезé?
Выйдя из-за парты, я направился к черному квадрату, слушая с гордостью, как она говорила:
— Видели? А ведь он самый маленький в классе.
Я еле доставал до середины доски. Взял мел и старательно вывел буквами.
«Осталось немного дней до прихода каникул». Я посмотрел на нее, нет ли какой ошибки. Она улыбалась довольная, а на столе стояла пустая ваза для цветов. Пустая, но с воображаемой розой, как она говорила. Наверное, потому, что Сесилия Пайм не была красивой, ей очень редко дарили цветы.
Я вернулся на свое место, довольный своим предложением. Довольный, потому что когда наступят каникулы, я проедусь на ослике с Португой.
Затем появились другие желающие написать предложение. Но героем уже был я.
Кто-то попросил разрешение войти в класс. Опоздавший. Это был Жеронимо. Он вошел встревоженный и сел на место позади меня. С шумом положил книги и что-то сказал соседу. Я не обратил большого внимания. Ведь я хотел много учиться, чтобы стать ученым. Но одно слово из разговора шепотом привлекло мое внимание. Говорили о Мангаратибе.
— Столкнулся с машиной?
— Большая машина. Такая красивая, Мануэлья Валадареса.
Я повернулся, ошеломленный.
— Что ты сказал?
— Сказал, что Мангаратиба столкнулась с машиной Португальца на переезде на улице Чита. Поэтому я опоздал. Паровоз раскромсал автомобиль. Там была куча народа. Даже пожарную команду из Реаленго вызвали.
Я покрылся холодным потом, в глазах у меня потемнело.
Жеронимо продолжал отвечать на вопросы соседа.
— Не знаю, умер ли он. Никому из детей не позволяли подходить.
Я не почувствовал, как встал. Меня охватили рвотные позывы, а все тело было мокрое от холодного пота. Встал из-за парты и направился к выходу. Даже не обратил внимания, на лицо доньи Сесилии Пайм, которая шла мне навстречу, наверное, напуганная моей бледностью.
— Что случилось, Зезé?
Но я не мог ответить ей. Мои глаза стали наполняться слезами. Меня охватило огромное исступление, и я побежал, не думая о кабинете директора, продолжал бежать. Я выбежал на улицу и забыл о шоссе Рио-Сан Пабло, и обо всем. Единственным желанием было бежать, бежать и добежать туда. Мое сердце болело сильнее, чем желудок, я пробежал всю улицу Каситас без остановки. Дошел до кондитерской и провел взглядом по автомобилям, проверить, не ошибся ли Жеронимо. Но нашей машины там не было. Я застонал и снова бросился бежать. Но меня схватили сильные руки дона Ладислао.
