большой, широкоплечий, выставлял перед собой фальшивые гири, как шахматные фигуры, и казался себе могущественным исполнителем закона. Жандарм записывал, продавец дрожал. Иногда из задней комнаты, заламывая руки, выходила жена хозяина магазина.
Люди спрашивали себя, почему холера не забрала поверителя стандартов Айбеншюца. Они спрашивали так, потому что он свирепствовал сильнее холеры. Из-за него в тюрьму угодили торговец кораллами Пиченик, торговец сукном Торчинер, молочник Кипура, рыболов Горокин, торговка домашней птицей Чачкес и многие другие. Он, Анзельм Айбеншюц, лютовал как холера, а потом возвращался домой, то есть в швабский трактир, и напивался.
Случалось, что во время его ужасных визитов жена и дети какого-нибудь торговца бросались перед ним на колени и умоляли не доносить на них. Цепляясь за тулуп, они не отпускали его, но рядом безучастно стоял рыжий Пиотрак, а к нему, поскольку он был в мундире, не отваживались подойти ни жёны, ни дети.
Прежний Айбеншюц сказал бы: «За что на него доносить? Кому он что плохого сделал? Они здесь все обворовывают друг друга. Оставь его, Айбеншюц!»
Но новый Айбеншюц говорил: «Закон есть закон! Здесь присутствует вахмистр Пиотрак, и я сам двенадцать лет был солдатом, а кроме того, я очень несчастлив. И на службе у меня нет сердца». И как будто бы на каждое слово нового Айбеншюца своей рыжей головой кивал жандарм Пиотрак.
35
В конце февраля Айбеншюц получил уведомление о смерти заключенного Лейбуша Ядловкера, надзор за которым из определенных соображений власть поручала именно ему, поверителю стандартов.
Вечером того дня, когда он узнал об этом, в трактире после долгого отсутствия снова появился Каптурак. Как обычно, подобострастно поклонившись, он подсел к столу, за которым уже сидели Айбеншюц, Самешкин, Ойфемия и новый вахмистр Пиотрак. Все они сыграли в торок. Каптурак проиграл, но тем не менее остался в чрезвычайно веселом настроении. Было только непонятно почему. Помимо обычно принятых во время игры в торок дурных словечек и бессмысленных выражений, он употреблял новые, только что приобретенные, еще более бессмысленные, как например, «свинский ветер», или «я теряю подтяжки», или вообще «дерьмо — это золото», ну и много подобного. Между тем, продолжая игру и напряженно обдумывая следующий ход, он с типичной для игрока рассеянной интонацией, в точности как он изрекал свои нелепые афоризмы, сказал:
— Господин поверитель, ну, вы добились своего? Теперь ваш враг мертв.
— Какой враг? — спросил Айбеншюц.
— Ядловкер! — кладя на стол карту, сказал Каптурак и продолжал: — Он был среди осужденных, болевших холерой. Там он заразился и теперь гниет в земле, кормит червей.
— Это неправда, — побледнев, сказала Ойфемия.
— Да, это так! — сказал Айбеншюц. — Я получил официальное извещение.
Ойфемия молча вышла из-за стола и поднялась наверх. Ей надо было выплакаться.
Только один Самешкин, положив карты, сказал, что больше играть не будет. Рыжий Пиотрак тоже отложил карты. Один Каптурак делал вид, что играет сам с собой, но потом, будто приняв неожиданное решение, остановился и, глядя на поверителя стандартов, произнес:
— Стало быть, мы, шестеро, теперь наследуем этот трактир.
За столом стало так тихо, что добрый Самешкин не смог этого выдержать и, встав, подошел к игральному автомату возле буфета и вбросил в него три пфеннига. Тут же зазвучал Ракоци-марш в потрясающем исполнении грохочущих медных духовых инструментов. Посреди этого шума Каптурак обратился к жандарму:
— Знаете, с тех пор как вы здесь работаете, наш поверитель стандартов стал больно строгим. Его проклинают все торговцы. Трое из них благодаря ему уже лишились своих лицензий.
— Я исполняю свой долг, — сказал Айбеншюц.
В это время он думал об Ойфемии, о старом, каким он был раньше, Айбеншюце и о своей умершей жене. Но особенно об Ойфемии, да, особенно о ней и о том, что в этом гиблом месте он уже стал гиблым человеком.
— Вы не всегда выполняете свой долг, — тихо сказал Каптурак.
Но в этот самый момент музыка замолчала, и поэтому его слова прозвучали очень громко.
— Как же тогда объяснить, что один известный магазин вы никогда не проверяете? — продолжал Каптурак. — Вы знаете, о чем я!
Айбеншюц хорошо знал, что имеет в виду Каптук, но он спросил:
— Какой же?
— Магазин Зингера!
— Где находится этот Зингер? — спросил жандарм Пиотрак.
— В Златограде, в центре Златограда, — ответил Каптурак, — рядом с рыбной лавкой Шайеса, у которого вы две недели назад отобрали лицензию!
Жандарм вопросительно, с недоверием посмотрел на Айбеншюца.
— Мы завтра проверим! — сказал поверитель стандартов, внезапно сильно испугавшись и Каптурака, и жандарма.
Ему было необходимо выпить.
— Завтра же проверим! — повторил он.
Каптурак беззвучно усмехнулся. Его тонкие губы обнажили всего четыре желтых зуба, два сверху и два снизу. Он будто жевал ими свою собственную усмешку.
Поверитель стандартов и вправду еще ни разу не проверял магазин Зингера. И он, несомненно, был единственным в округе. Вопреки своей честности и добросовестности Айбеншюц умышленно не беспокоил Зингера.
К слову сказать, это была такая убогая лавчонка, что она отличалась даже от самых бедных магазинов этого района. На ней и вывески-то не было, а была обычная черная доска, на которой госпожа Блюма Зингер почти каждый день, а особенно когда шел дождь и надпись было не прочесть, заново писала мелом их фамилию. Это был крошечный домик, состоявший из одной комнаты и кухни, которая одновременно была и магазином. На махонькой площадке перед входом располагалась среднего размера навозная куча, а рядом с ней стояла деревянная будка. Это был туалет семьи Зингер. Неподалеку от него была покрытая сейчас толстым слоем льда и снега куча мусора, на которой в редкие, свободные от занятий часы играли оба сынишки Зингера. Детям необходимо было учиться. По меньшей мере, один из них должен будет когда-нибудь перенять наследство своего отца Менделя Зингера.
Боже упаси, это не было какое-нибудь вещественное наследство! Это был лишь зов ученого и праведника.
В расположенной
