— А отец? Ведь он же был на фронте в первую войну!
— Он уже все позабыл. Или почти все. Для моего старика я — герой. Он гордится моим иконостасом. Ему хотелось все время со мною показываться. Этакое трогательное ископаемое. Трогательные старики, с ними уже не сговоришься, Эрнст! Берегись, как бы и твои не держали тебя за фалды!
— Да я уж поберегусь, — ответил Гребер.
— И все это делается из самых лучших побуждений, в них говорит забота и любовь, но тем хуже. Против этого трудно бороться. И кажешься себе бесчувственной скотиной.
Вельман посмотрел вслед какой-то девушке; в ветреном мраке ее чулки мелькнули светлым пятном.
— И поэтому пропал весь мой отпуск. Все, чего я от них добился, это чтобы они не провожали меня на вокзал. И я боюсь, вдруг они все-таки там окажутся. — Он рассмеялся. — С самого начала поставь себя правильно, Эрнст! Исчезай хоть по вечерам. Придумай что-нибудь! Ну, какие-нибудь курсы! Служебные дела! Иначе тебя постигнет та же участь, что и меня, и твой отпуск пройдет зря, точно ты еще гимназист!
— Думаю, что у меня будет иначе.
Вельман тряхнул руку Гребера. — Будем надеяться. Значит, тебе повезет больше, чем мне. Ты в нашей школе побывал?
— Нет.
— И не ходи. Я был. Огромная ошибка. Вспомнить тошно. Единственного порядочного учителя и то выгнали. Польмана, он преподавал закон божий. Ты помнишь его?
— Ну, конечно. Мне даже предстоит его посетить.
— Смотри! Он в черных списках. Лучше плюнь! Никогда никуда не надо возвращаться. Ну, желаю тебе всего лучшего, Эрнст, в нашей короткой и славной жизни. Верно?
— Верно, Людвиг! С бесплатным питанием, заграничными поездками и похоронами на казенный счет! — Да, попали в дерьмо! Бог ведает, когда теперь увидимся! — Вельман засмеялся и исчез в темноте.
А Гребер пошел дальше. Он не знал, что делать. В городе темно, как в могиле. Продолжать поиски уже невозможно; и он понял, что нужно набраться терпения. Впереди был нескончаемо длинный вечер. В казармы возвращаться еще не хотелось; идти к немногочисленным знакомым — тоже. Ему была нестерпима их неловкая жалость; он чувствовал, что они рады, когда он уходит.
Рассеянно смотрел он на изъеденные крыши домов.
На что он рассчитывал? Найти тихий остров в тылу? Обрести там родину, безопасность, убежище, утешение? Да, пожалуй. Но Острова Надежды давно беззвучно утонули в однообразии бесцельных смертей, фронты были прорваны, повсюду бушевала война. Повсюду, даже в умах, даже в сердцах.
Он проходил мимо кино и зашел. В зале было не так темно, как на улице. Уж лучше побыть здесь, чем странствовать по черному городу или засесть в пивной и там напиться.
11
Кладбище было залито солнцем. В ворота, должно быть, попала бомба. На дорожках и могилах лежали опрокинутые кресты и гранитные памятники. Плакучие ивы были повалены; корни казались ветвями, а ветви — длинными ползучими зелеными корнями. Словно это были обвитые водорослями странные растения, которые выбросило какое-то подземное море. Кости подвергшихся бомбежке покойников удалось по большей части снова собрать и аккуратно сложить в кучу. Лишь кое-где в ветвях плакучих ив застряли мелкие осколки костей и остатки старых, полуистлевших гробов. Но черепа уже убрали.
Рядом с часовней выстроили сарай. В нем работали смотритель кладбища и двое сторожей. Смотритель весь взмок от пота. Когда он услышал просьбу Гребера, он только помотал головой.
— Ни минуты времени! До обеда надо провести двенадцать погребений. Боже милостивый! Откуда мы можем знать, лежат тут ваши родители или нет? Да здесь десятки могил без всяких памятников и фамилий. Теперь у нас массовое производство. Как же мы можем что-нибудь знать?
— Разве вы не ведете списков?
— Списки! — с горечью обратился надзиратель к обоим сторожам. — Он захотел списков! Вы слышите? Списки? Да вы знаете, сколько трупов еще лежат неубранные? Двести! Знаете, сколько к нам доставлено в результате последнего налета? Пятьсот! А сколько после предпоследнего? Триста! А между ними прошло всего четыре дня. Разве мы можем поспеть при таких условиях? Да у нас ничего и не приспособлено! Нам нужно землечерпалками рыть могилы, а не лопатами, чтобы хоть как-нибудь справиться со всем, что еще лежит неубранное. А вы можете сказать заранее, когда будет следующий налет? Сегодня вечером? Завтра? А ему, видите-ли, списки подавай!
Гребер ничего не ответил. Он вынул из кармана пачку сигарет и положил на стол. Смотритель и сторожа переглянулись. Гребер подождал с минуту. Затем прибавил еще три сигары. Он привез их для отца из России.
— Ну уж ладно, — сказал смотритель, — сделаем, что сможем. Напишите имена и фамилию. Один из нас справится в управлении кладбища. А вы тем временем можете посмотреть еще не зарегистрированных покойников. Вон они лежат вдоль стен.
Гребер направился к ограде. У некоторых мертвецов были имена, гробы, носилки, цветы, других просто накрыли белым. Сначала он прочел имена, приподнял покрывала безыменных и перешел к неизвестным, лежавшим под узеньким навесом вдоль стен.
У одних были закрыты глаза, у других сложены руки, но большинство лежало в том виде, в каком их нашли, только руки были прижаты к телу да вытянуты ноги, чтобы мертвец занимал поменьше места. Мимо них молча проходила вереница людей. Нагнувшись, всматривались они в бледные окостеневшие лица и искали своих близких.
Гребер тоже примкнул к этой веренице. Какая-то женщина в нескольких шагах впереди вдруг опустилась наземь перед одним из мертвецов и зарыдала. Остальные молча обошли женщину и продолжали свой путь; они наклонялись вперед с таким сосредоточенным выражением, что их лица казались опустошенными: на них было написано только тревожное ожидание. И лишь постепенно, по мере приближения к концу ряда, на этих лицах появлялся слабый отсвет робкой затаенной надежды, и Гребер видел, как люди облегченно вздыхают, пройдя весь ряд до конца.
Гребер вернулся к смотрителю.
— А в часовне вы уже были? — спросил смотритель.
— Нет.
— Там лежат те, кого разнесло в клочья. — Смотритель взглянул на Гребера. — И нужны крепкие нервы… Но ведь вы солдат.
Гребер вошел в часовню. Потом возвратился. Смотритель поджидал его у входа.
— Ужасно? Не правда ли? — Он испытующе посмотрел на Гребера. — Сколько народу в обморок падает, — пояснил он.
Гребер ничего не ответил. Он столько перевидал мертвецов, что эти, в часовне, не произвели на него особого впечатления, как и тот факт, что тут было гражданское население, много женщин и детей. И это было для него не ново; а ранения и увечья у русских, голландцев или французов были не менее тяжелыми, чем те, что он увидел здесь.
— В управлении ваши не значатся, — заявил смотритель. — Но в городе есть еще два больших морга. Вы там побывали?
— Да.
— У них еще остался лед. Им легче, чем нам.
— Морги переполнены.
— Да, но они охлаждаются. У нас этого нет. А того и гляди начнется жара. Если будет еще несколько налетов кряду, да пойдут солнечные дни, нам грозит катастрофа. Придется рыть братские могилы.
Гребер кивнул. Он не понимал, почему это катастрофа. Катастрофой было то, что привело к братским могилам.
— Мы делаем, что можем, — оправдывался смотритель. — Набрали могильщиков сколько можно, но их все равно не хватает. Техника устарела для нашего времени. А тут еще эти религиозные обряды.
Он задумался на миг, глядя поверх стены. Потом простился с Гребером коротким кивком и торопливо зашагал к сараю — прилежный, добросовестный и рьяный служитель смерти.
Греберу пришлось остановиться: две похоронных процессии загораживали выход. Он еще раз окинул взглядом кладбище. Священники молились над могилами, родные и друзья стояли перед свежими холмиками, пахло увядшими цветами и разрытой землей, пели птицы, шествие ищущих по-прежнему тянулось вдоль стены. Могильщики орудовали кирками в недорытых могилах, повсюду сновали каменотесы и агенты похоронных бюро; обитель усопших стала теперь самым оживленным местом в городе.
