— Мартышка!
— Салли!
— Мартышка, дорогой! Значит, мы будем счастливы!
Мартышка снова вытер лоб.
— Да, — согласился он, — будем, когда я приду в себя. Как-то ослабел…
— Бедненький! Так было страшно?
— Ужас.
— Что ты ей сказал?
— Ничего. Ну, вначале: «А, вот и ты». Беседу вела она.
— Неужели она и помолвку разорвала?
— Еще как! Знаешь, дяде Фреду место в лечебнице.
— Почему?
— Он с ней поговорил. Удивительно, как она все запомнила!
— Что именно?
— Про собачьи бега, и про вчерашнюю ночь, и про гардероб. Многое.
— Какой гардероб?
— Я пошел за помадой к леди Босток и залез…
— Мартышка! Ты просто герой! Ради меня?
— Ради тебя я что угодно сделаю. Ты же толкнула Поттера в пруд.
— Вот это у нас с тобой и хорошо. Помогаем друг другу. Идеальный брак. Какой молодец твой дядя Фред!
— Ты думаешь?
— Он спас тебя от девицы, с которой ты не был бы счастлив.
— Я ни с кем не был бы счастлив, кроме тебя. А вообще-то, правда, молодец.
— Себя не жалеет. Сладость и свет, сладость и свет.
— Да, многие жалуются. Конечно, место ему в лечебнице, но нам он помог.
— Вот именно.
— Теперь все в порядке.
— Все как есть.
— Салли!
— Мартышка!
Обнимались они достаточно долго, чтобы голливудский цензор покачал головой и велел вырезать метров двести, но все же окно Мартышка видел; и Салли с удивлением заметила, что он цепенеет.
— Что такое? — спросила она.
— Не смотри, — отвечал Мартышка. — Поттер влез на балкон.
3 Примерно тогда, когда Поттер прислонил лестницу к дому, а Мартышка начал рассказ о недавней беседе, майор Брабазон-Планк достиг ворот Эшенден-Мэнор и поехал по аллее.
Ехал он быстро. Он вообще ездил быстро, но теперь его подгоняли слова старого друга. Он только сейчас понял как следует, что Твистлтон — тот самый Икенхем, о котором он немало слышал. Были в Лондоне круги, где любили потолковать про пятого графа, и майор вращался именно в них, когда оставлял аллигаторов. Тем самым он прекрасно знал нравы, привычки и чудачества своего соученика, а значит, представлял себе, что будет, если он выступил под твоим именем.
Кое-чего он, правда, не знал, а именно — давно ли гостит Зараза у Балбеса; но предполагал, что и часа хватит, чтобы древнее имя Брабазонов было надолго опозорено.
Никто не ездит быстрее, чем исследователь Бразилии, который хочет спасти свое имя. Гермиона — и та не развивала такой скорости. Большая плоская ступня, словно для того и созданная, не отрывалась от акселератора.
Майор слишком спешил, чтобы позвонить у входа и ждать. Услышав голоса за стеклянной дверью, он толкнул ее, вошел — и увидел своего подчиненного, который беседовал с мужчиной постарше, пыхтящим в седые усы. Судя по выражению лиц, оба были чем-то расстроены. И впрямь, Билла Окшота и сэра Эйлмера мы вправе сравнить с двумя пороховыми погребами. Ни чай, ни пончики, ни бутерброды не успокоили их, ибо несчастный баронет, не в силах сдержаться, упомянул о том, что вечер его жизни не скрасит Реджинальд Твистлтон в роли зятя. Билл воскликнул: «Вот это да!», объяснив свое волнение тем, что Гермиона, обретя свободу, может снизойти к тому, кто любил ее всю жизнь. Сэру Эйлмеру это не понравилось.
— Ха! — сказал он, хотя ел пончик, и прибавил, что совершенно незачем улыбаться, как гиена, шансов нет и не будет.
— На что ты ей? — спросил баронет. — Она относится к тебе как…
— Знаю, — сказал загрустивший Билл. — К брату.
— Нет, — поправил его сэр Эйлмер. — К овце. Несмотря на свои размеры.
Билл задрожал, как лист.
— К овце? — уточнил он.
— Да.
— К овце?
— Именно. К идиотской овце, которая гуся на место не поставит.
Более опытный полемист использовал бы этот образ, попросив оппонента назвать хотя бы трех овец, ставивших на место гуся, но Билл только пыхтел, сжимая кулаки, раздувая ноздри, краснея от гнева и стыда и сожалея о том, что родство и возраст не позволяют дать противнику в глаз, на что он просто напрашивается.
— К овце, — повторил сэр Эйлмер. — Она мне сама сказала.
Именно в этот щекотливый миг и появился майор.
— Привет! — заметил он с той спокойной твердостью, которую обретаешь, годами входя без приглашения в туземные хижины. — Здрасьте, Билл.
Смятение духа довело Билла до того, что он не испугался, но тупо взглянул на майора, думая об овце. Может быть, думал он, Гермиона их любит? Ягнят она вроде терпела, но вот овца…
Здороваться пришлось сэру Эйлмеру.
— Эт-то кто такой? — спросил он, скорее радуясь, что можно сорвать злобу еще на одном несчастном.
Майор Планк привык к неприветливым хозяевам. Многие в былые дни встречали его с копьем.
— А это кто? — радушно парировал он. — Мне нужен Балбес Босток.
— Я сэр Эйлмер Босток, — сказал баронет.
Майор на него посмотрел.
— Да? — недоверчиво протянул он. — Интересно! Балбес моложе меня, а вы… что и говорить. Билл, где ваш дядя?
Именно в эту минуту вошла Джейн с вазой крупных ягод. В Эшенден-Мэнор себя не обижали — бутерброды с огурцом, пончики, кекс и еще клубника.
— ДЖЕЙН! — вскричал сэр Эйлмер.
Другая выронила бы вазу, но Джейн только вздрогнула.
— Да, сэр.
— Скажите этому… джентльмену, кто я такой.
— Сэр Эйлмер Босток, сэр.
— Правильно, — подтвердил он, словно судья на конкурсе знаний, которые вошли в моду.
Майор Планк выразил желание, чтобы его (майора) побрал черт.
— Усы, — прибавил он. — Если человек прикрывается целым кустом седых усов, всякий примет его за старика. Что ж, Балбес, рад тебя видеть. Вообще-то я по делу. Не узнал? Я — Планк.
— Планк!
— Брабазон-Планк. Только что я обнаружил, что Зараза — теперь он лорд Икенхем — живет здесь под моим именем. Не знаю, зачем ему это нужно, но я не потерплю…
После слова «Планк» сэр Эйлмер удачно изобразил загарпуненного кита, однако сейчас смог ответить:
— А я знаю. У нас тут конкурс треклятых младенцев, он будет судьей. Вместо Билла. Тот его уломал.
— Очень умно, Билл, — одобрил майор. — Опасная штука. Они и сами хороши, а уж матери… Смотрите. — Он поднял штанину и показал шрам на икре.
— Это — в Перу. Гналась за мной с кинжалом, потому что ее сынок попал в «отметим также…»
— Ввести Икенхема в мой дом, — продолжал сэр Эйлмер, — не так уж легко. Он знал, что я его не приму, есть причины. Поэтому он назвался Брабазоном-Планком, а мой племянник это подтвердил. Какого черта, — обратился он к Биллу, — ты вводишь в мой дом…
Он продолжил бы и эту речь, ему было что сказать, но тут Билл взорвался. С ранних лет относился он к дяде, как относится к вождю племени доисторический человек нервного типа. Он трепетал, он покорно слушал, он всячески его умасливал. Если бы сцена эта разыгралась пораньше, он, несомненно, сложился бы, как аккордеон.
Но сейчас душа его напоминала бензиновый бак, в который ударила молния. Встреча с Гермионой огорчила его. Сообщение об овце растравило раны. А теперь, и не один раз, старый Балбес с моржовыми усами сказал «мой дом». Слова эти и сыграли роль последней капли.
Пока дядя бушевал, племянник машинально ел, и поначалу выражению чувств помешал пончик. Он его проглотил, а потом осведомился:
— «Мой»? Вы подумайте! Это почему же он ваш?
Сэр Эйлмер попытался ответить, что не в том дело, но не преуспел.
— «Мой»! — воскликнул его племянник, давясь этим местоимением, словно пончиком. — Нет, какая наглость! Какая подлость! Пора наконец разобраться, чей это дом!
— И впрямь, — одобрил майор, — разберитесь. Так чей же это дом?
(Заметим, что у него было семь теток, пять сестер и семейных ссор он не боялся.)
— Мой! — заорал Билл. — Мой, мой, мой, мой!
— А, ясно! — сказал Планк. — Ваш. При чем же тут Балбес?
— Втерся сюда. А что я мог? Мне было шестнадцать лет.
— Но потом вы стали старше?
— Навряд ли. Разве его выкуришь?
— А что, невозможно?
— Духу не хватало.
— Это не мягкость. Билл, это — слабость.
— Ничего, сейчас и выгоню. Сколько можно быть… как это?
— Дураком?
— Ничтожеством. Сил моих нет. Убирайтесь отсюда, дядя Эйлмер. Куда хотите. В Челтнем, Или в Бекс-Хилл.
— Или в Богнор-Риджис, — предложил майор.
— Можно и туда. В общем, я вас не держу. Ясно?
— Вполне, — одобрил Планк. — Какая сила слова!
— Вот так, — подытожил Билл, выходя прямо в сад.
Майор Брабазон-Планк взял пончик.
— Хороший у тебя племянник, — сказал он. — И пончики прекрасные. Съем-ка еще один.
Билл Окшот быстро прошел и террасу, и аллею. Глаза у него сверкали. Он тяжело дышал. Так бывает с тихими людьми, когда они ощутят вкус крови. Он с удовольствием встретил бы Джо Луиса и затеял с ним ссору. Почти это и случилось. В конце аллеи стоял не Джо Луис, а толстый, хотя и молодой человек в роговых очках; и в ту самую минуту, когда Билл его увидел, он пылко обнял Гермиону.
