Билл поскакал к ним, дыша еще тяжелее и совершенно уподобившись коню, который при трубном звуке издает голос, издалека чуя битву.
Человеку тонкой души, чья деловая судьба решается в усадьбе, нелегко сидеть за две мили, терпеливо ожидая вестей. Беспокойство его возрастает с каждой минутой. Руки и ноги дрожат; глаза — вращаются; чувство, что в брюках кишат муравьи, набирает силу. Наконец, не в силах терпеть, он решает перебраться к центру событий.
Все это произошло с Отисом Пейнтером. Словно Эдит Лебединая Шея после битвы при Гастингсе, он решил узнать, как там что.
Правда, пошел он не в ту сторону, перепутав направления, и только через 1,3 мили обнаружил, что при всех медицинских и эстетических достоинствах прогулки от Эшенден-Мэнор он удаляется. Тогда, вернувшись в кабачок, он одолжил велосипед у любезного чистильщика обуви и с нескольких попыток покатил к усадьбе. Опасаясь сэра Эйлмера, он поставил свой транспорт за деревом, а сам притаился в кустах, где и ждал появления Гермионы.
Когда она появилась и подошла поближе, сердце у него упало, ибо вид у нее был грозный, словно отца уломать не удалось. На самом деле именно такой вид бывает у девушек, разделавшихся с пригретой по неразумию змеей. Губы сжимаются, грудь вздымается, глаза сверкают. Но Отис этого не знал и, выходя из кустов, думал: «Конец мечтам».
— Ну, как? — спросил он слишком громко, что естественно в его состоянии.
Гермиона, с маху проскочившая мимо, услышала голос и резко вздрогнула.
— Откуда вы взялись? — сурово спросила она. — Нельзя же так!
— А что?..
— Язык прикусила.
— Нет, — сказал Отис, забывший с горя все тонкости этикета, — что сэр Эйлмер? Вы его видели?
Гермиона совладала с собой. Язык болел, но именно этот издатель верил в хорошую рекламу.
— О, да! — отвечала она.
Ответ издателю не понравился. Он хотел большей ясности или, как выразилась бы реклама, чистоты слога.
— Что это значит? — спросил он. — Что он сказал?
Гермиона приятно улыбнулась.
— Все в порядке, — отвечала она. — В суд он не подаст. Точнее, он попросил аннулировать его иск.
Отис покачнулся.
— Попросил?
— Да.
— О-о-о!
Тут он и обнял собеседницу, мало того, стал ее целовать.
Поскольку мы ни в коей мере не хотим клеветать на издателей, людей поистине дивных, скажем сразу, что такие поступки им не свойственны. Статистика говорит, что процент авторов, обнятых и расцелованных издателем, практически равен нулю. Завидев Отиса с Гермионой. Ходдер и Стафтен поджали бы губы, не говоря о Джонатане Кейпе, Хейнемане, Макмиллане, Голланце и Херберте Дженкинсе Ltd. Они бы просто захворали.
Что же касается Отиса, понять его можно. В конце концов, от радости надо кого-нибудь расцеловать. Кроме того, Гермиона была очень красива (хотя Фейбер и Фейбер чихать на это хотели) и, добавим, приветливо улыбнулась. Наконец, вправе ли мы судить человека, прожившего какое-то время на левом берегу, по нашим, лондонским меркам? Если бы Эйре и Спотсвид сняли квартирку на Rue Jacob, в двух шагах от Boul'Mich, они сами бы удивились, как быстро убывают добрые правила юности.
Очень жаль, что ни один из этих доводов не пришел в голову Биллу, когда он огибал угол. В Отисе он увидел распутника и повесу, порхающего с цветка на цветок, а нам известно, как он относился к этому роду существ. Ему представлялось, что надежней всего — оторвать у них голову, к чему он и собирался приступить, когда схватил Отиса за шкирку, дернул — но услышал пронзительный вопль:
— Не убивай его! Это мой издатель!
Билл растерялся, Гермиона прибавила:
— Издает три следующих романа. 20 процентов, свыше трех тысяч — 25.
Билл все понял. Даже в ярости он мог рассуждать и рассудил, что у таких издателей головы отрывать не надо. Успехи Гермионы были дороже ему, чем ей. Словом, Отиса он выпустил. Тот попятился, прислонился к дереву и, отдуваясь, стал протирать очки.
Отдувался и Билл. Тяжело дыша, он схватил Гермиону за руку. Новый Уильям Окшот, гроза тиранов, походил на Джеймса Кэгни и на Аттилу. Глядя на него сквозь протертые очки, Отис припомнил парижского ажана, арестовавшего его на публичном балу.
Нельзя сказать, что Гермиона осталась холодной. Ее трясло: и этот неприятный процесс вызывал дрожь восторга. Как все красавицы, она привыкла к поклонникам. Годами вращалась она среди людей, сворачивавшихся, как копирка, от одного неласкового слова, и это ей приелось. Даже от Мартышки она втайне ждала бурных страстей, на какие способен разве что второй помощник грузового судна. И вот она нашла, где не искала. К своему кузену она относилась хорошо, но свысока, скажем — как к овце. Но эта овца, сбросив шкуру, оказалась заправским волком.
Так удивимся ли мы, что в мужчине, осыпающем ее поцелуями, Гермиона Босток узнала героя своих мечтаний?!
— Гермиона! — сквозь стиснутые зубы выговорил Билл.
— Да, дорогой?
— Ты выйдешь за меня замуж?
— Да, дорогой.
— И никаких Мартышек?
— Конечно, дорогой.
— Здорово! — сказал Билл Окшот и обернулся к издателю, который с тоской припоминал счастливые парижские дни. — Значит, издаете книги?
—Да, — с готовностью ответил Отис. — Все до единой.
— И дадите 20%, а там — и 25?
— Да.
— А может, сразу двадцать пять?
Отис это одобрил, — собственно, он и сам собирался это предложить.
— Здорово, — сказал Билл. — Пошли, выпьем чаю.
Гермиона покачала головой:
— Я не могу, дорогой. Надо ехать в Лондон. Мама сидит там очень давно, наверное, удивляется. Подвезти вас, мистер Пейнтер?
Отис вздрогнул:
— Поеду поездом.
— Он очень медленно идет.
— Ничего, я не спешу.
— Что ж, дело ваше. До свидания, дорогой.
— До свидания, — сказал Билл. — Я завтра приеду. А сейчас проводи меня до машины. Хорошо, дорогой?
Отис остался у дерева, слабый, но счастливый. Вскоре мимо него пронеслась машина, он закрыл глаза, а когда снова открыл, увидел Билла.
— А может, тридцать? — спросил тот.
— Pardon?
— Процентов. За ее книги.
— А, да, конечно! Что ж, это лучше.
— Зачем мелочиться?
— Вот именно.
— И реклама, да?
— Конечно.
— Здорово! Она очень страдала, что те издатели не рекламируют ее книги.
— Жалкие люди.
— Предпочитают рекламу слухов.
— Ха-ха!
— Значит, будут статьи?
— Еще как! Во всех воскресных газетах.
— А в будничных?
— Да, и в них. Хорошо бы плакаты…
Билл не думал, что этот человек вызовет в нем такие чувства. Может, и повеса — но какой ум, какое сердце!
— Здорово, — сказал он. — Такие плакаты на стенах. Да, здорово.
— Конечно, — заметил Отис, — это стоит денег. Нет-нет, я не колеблюсь, но мне бы небольшую… дотацию. Вы бы не вложили тысячу фунтов?
— Это мысль. А может, две?
— Или три? Или все пять? Такое круглое число.
— Оно круглое?
— В высшей степени.
— Здорово! Значит, пять.
Отис опять закрыл глаза, на сей раз — в экстазе. Он давно подозревал, что есть ангелы, но не надеялся их встретить, а уж тем более не надеялся, что ангел согласится на пять тысяч.
Открыв глаза, он увидел, что Билла нет — то ли вернулся на небо, то ли ушел на террасу. Выведя велосипед и птицей взлетев в седло, он покатил по аллее. Когда-то, в Париже, ему удалось взлелеять в себе солидный пессимизм, но теперь он был оптимистом, от бакенбард до подошв.
Пройди тут случайно Пиппа и скажи, что бог на небе и все хорошо на свете, он бы пожал ей руку и вскричал: «Как я вас понимаю!»
2 Билл не вознесся на небо, он пошел на террасу, куда через некоторое время явился и пятый граф, заметно посвежевший. Увидев молодого друга, он кинулся к нему, крича:
— Поздравляю!
Билл удивился такой прозорливости, но граф объяснил, что сходство с серафимом или херувимом, поющим «Осанна!», могло бы и само по себе обо всем рассказать.
— Хотя вообще-то, — прибавил он, — рассказал мне один знакомый, который ехал на велосипеде. Точнее, он уже не ехал, а лежал, мягко хихикая, но рассказать — рассказал. Насколько я понял, он видел все, от начала до конца. О технике вашей он самого высокого мнения. Схватили за руку?
— Да.
— Трясли?
— Да.
— Прижали, осыпали?
— Да.
— Чего же вы хотите! Метод Икенхема. Самая гордая красавица сдается в тот же миг. Наверное, жалеете, что потратили впустую столько лет?
— Не без этого.
— Робкое поклонение ничего не дает. Сегодня я беседовал с прекрасной Элзи, и она мне сообщила, что раскачать констебля было нелегко. Он жевал усы и говорил о положении в Китае, пока однажды вечером она не сказала: «Ну, хватит!» С тех пор все у них в порядке.
— Здорово, — откликнулся Билл, думая о Гермионе. — Констебль? А, да! У вас нет свежей вырезки?
— Простите, нету. Зачем она вам?
— Элзи сейчас просила, как раз для Поттера. Кто-то дал ему в глаз.
