за ними.
— Тогда загляните к Ои-сан, он говорил, что сможет сегодня отдать.
— Сто иен? — заинтересовался старик.
— Да.
Когда старик отправился к аристократическому семейству Ои, которые жили поблизости, вернулась О-Маса. Пока мы болтали с Масуя, она сбегала в ломбард.
— Ну как, достала? — спросил я, словно ни о чём не догадываясь.
— Достала, — ответила она и, сняв со спины ребёнка, посадила его на колени.
— Где же это удалось? — пришлось мне спросить.
— Не всё ли равно? Ну, я… — она замолчала, печально улыбаясь.
— Хорошо, я обещал не вмешиваться… Как ты думаешь, не поговорить ли мне с мамашей, чтобы она оставила эти комнаты и перебралась жить к нам?
— Да ведь сколько раз ты уже говорил ей об этом — всё без толку.
— Что значит без толку? А если понастойчивее…
— Бесполезно. Она только пуще разозлится.
— Конечно, разозлится. Но если молчать, что будет дальше? Я просто не знаю.
— Да… А может, поговорить с ней насчёт её военных?
— Ну что ты, только не это.
Не прошло и часу, как вернулся Масуя.
— Всё в порядке, — сказал он, усаживаясь.
— Вот спасибо.
— Ровно сто иен. Пересчитай, пожалуйста, — он протянул мне пачку денег.
— Да ведь сегодня воскресенье, банк не работает. Не оставишь ли ты их у себя? У меня ненадёжно.
Но старик, засмеявшись, ответил:
— Ничего, на одну только ночь. Ведь у меня тоже не винная лавка, где есть шкафчик для хранения денег… Хе-хе. А украсть и у меня могут… Итак, от Ои получили, осталось зайти ещё к двоим.
— Я после обеда схожу.
Старик Масуя ушёл, и я спрятал сто иен в ящик стола.
9 мая
Я пишу о том, что произошло пять лет тому назад.
Двадцать пятого октября. Вспоминать так неприятно, что хочется бросить кисть. Но я всё же пишу. Пью и пишу. На днях я с молодёжью острова слушал гидаю [37]. Вот так и я буду писать, напевая «Тама-сан». Интересно!
Я пообедал и собирался уже уходить, когда пришла мать. Я надеялся, что ей придётся ждать моего возвращения.
Смуглая, взгляд дерзкий, в лице её было что-то особенное, чего не встретишь у других. Не в пример мне, она была стройной и высокой. Даже в её голосе чувствовалась какая-то сила.
Перед ней отступала на задний план моя жена, да и другие женщины. Пока жена скажет слово, мать уже выпалит десять. Жена говорила робко, а мать как будто отдавала приказы. После первых же слов она принимала угрожающий вид, а подавленная О-Маса только бледнела и становилась ещё меньше. Было даже удивительно, что две женщины могут настолько не походить друг на друга.
Мать приходила как чужая.
И на этот раз она вошла и прямо с порога молча сразу прошла к хибати.
— Письмо получили?
Одной фразы было достаточно, чтобы испортить нам настроение.
— Получили, — ответил я.
— Приготовили, что я просила?
— Всё в порядке, — робко ответила жена.
Настроение у матери сразу же переменилось.
— А, ну тогда спасибо! Мне, право же, каждый раз неловко, но ведь больше не у кого взять. И я знаю: вам самим нелегко приходится. Но что же делать? — Она улыбнулась.
У матери совсем не простоватое лицо. Манеры мягкие, держится строго, а крутой взгляд говорит о силе характера. В её внешности было что-то благородное, внушающее уважение.
— Не стоит благодарности, — сказала О-Маса и, опустив глаза на Тасуку, погладила его по головке. Мать тоже взглянула на внука, но это не был любящий, заботливый взгляд, хотя она и старалась из любезности казаться внимательной. Затем она сказала:
— Тасуку что-то плохо выглядит. Болезненный мальчик, за ним нужен хороший уход. А как в школе дела? — обратилась она ко мне.
— Занят по горло. Вот сейчас нужно идти собирать взносы.
— Так ты не смотри на меня, иди. Сегодня же воскресенье — мне самой мешкать некогда.
— Да, ведь в воскресенье у вас собирается много солдат, — заметил я без всякой задней мысли, но мать почувствовала укор и, слегка изменившись в лице, раздражённо ответила:
— У нас останавливаются только господа унтер-офицеры, а им всё равно, какой день недели. Но так как сегодня воскресенье, то придут и солдаты. Они захотят развлечься, выпить сакэ. Ну и все приготовления лягут на мои плечи. Что ни говори, военные весёлый народ.
— Да, конечно, — сказал я холодно и стал прощаться. Но мать не утерпела и добавила:
— Что, разве наши военные не молодцы? И в этой войне побеждают благодаря своему геройству. На военных держится вся Япония. Вот почему мы их так любим.
Она разгорячилась, и предлагать ей в данную минуту переезжать к нам было совершенно бессмысленно. Если бы я начал говорить о её поведении или предостерегать её, она бы несомненно просто накричала на меня. Жена не зря предупреждала.
— А уж школьные учителя… Я их терпеть не могу. Все они какие-то растяпы, только глазами хлопают, как та жаба, которая ловила комара, да не поймала, — проехалась она по моему адресу.
Пора было уходить.
— Ну, я пошёл. Всего хорошего, — и я бочком выбрался из дому.
Какое малодушие!
Естественно, когда мать нагло украла у меня деньги, я погрузился в пучину несчастий. Так повелось с самого начала, что мы с женой терялись в присутствии матери, и хотя порой сердились, ругали, поносили её, но ничего не могли поделать.
Видно, и правда пьющий сильнее непьющего. Сейчас я бы, конечно, нашёлся что ей ответить. Я сказал бы насмешливо, пристально глядя ей в лицо:
— Значит, вы, мамаша, больше всего любите военных?
— Что-то я тебя не понимаю. Ну-ка, повтори! — ответила бы она, сверкнув глазами, готовая броситься на меня.
— Выпьем-ка по одной! — засмеялся бы я и поднёс ей чашечку.
Но в действительности я только мямлил что-то, вспомнить противно: «Прошу вас памятью отца, могила которого уже заросла травой…» Какой же я в то время был дурак!
Кто-то, напевая, идёт по берегу. Судя по голосу, Китидзи. Как красиво он поёт!
10 мая
Вернулся я в три часа. Жена лежала ничком и плакала.
— Что такое? Что случилось? — испугался я, но О-Маса никак не могла успокоиться и ответить. Слёзы были для неё делом привычным, она могла расплакаться из-за любого пустяка. Но на этот раз, видно, случилось что-то серьёзное. Чем настойчивее я её спрашивал, тем сильнее она плакала. Я не на шутку встревожился. И только выпив немного воды, жена успокоилась и всё подробно рассказала мне.
