Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич

Алесь побледнел.

— По-мужицки ты тенькаешь — пускай бы тебя убили, своих отпустил — пускай бы тебя убили, окрестности за тебя горою — пускай бы тебя убили, под солдатскими пулями останешься — пус-кай-бы-те-бя-у-би-ли.

— Видишь, — промолвил Алесь. — А я хочу, чтобы ты жил

— Ради чего?

— Ради истинной воли.

— Не будет ее!

— Она будет. — У Алеся дрожали брови. — Подумай, Корчак. Мы другие, Корчак.

— Дети таких родителей, э!

— Моих родителей не тронь.

— Родственники таких, как Кроер.

Алесь вскинул голову.

— Я подставил руку, когда тебя убивали, вырвал тебя из его когтей.

— Не верю, — будто цепляясь за самое дорогое в жизни, бро­сил Корчак.

— Вот шрам от корбача.

— Не верю!

— Со временем поверишь.

Дверь опять хлопнула. Алесь покачал головою.

В полдень в Горипятичи опять вошли солдаты: остатки двух рассеянных рот и две свежие роты при одном легком орудии. Кто-то показал Мусатову хату, где лежали раненые.

Он дернул дверь и остановился, пораженный. Сидя на скамье, спустив сцепленные руки между колен, исподлобья смотрел на него старый знакомый. Радость шевельнулась в сердце капитана, но он сдержался. Он только позвал Буланцова, подручного, с ко­торым когда-то вместе ловил Войну.

— Вот, Буланцов, — показал жандарм, — рекомендую, князь Александр Загорский. Каким образом здесь? — спросил Мусатов.

Алесь пожал плечами.

— А может, кому-нибудь помогу.

— Кому «кому-нибудь»? Мятежникам либо нам?

— Не кричите, — сказал Алесь. — Хорошие манеры не повре­дят и людям вашей профессии... Видите, вот солдаты...

— Они не добили их?

— Я не дал... А там мужики.

Буланцов двинулся туда.

— Этих я заберу.

— Не советую, — предупредил Алесь. — Это горипятичские.

— Так что? — поводя длинноватым носом, спросил сыщик.

— А то, господин лазутчик. Даже господин Мусатов слышал, что их силой, под угрозой поджога выгнали из хат. Солдаты ведь стреляли в кого хочешь, только бы не в лесных братьев.

Он почти весело улыбался, и Мусатов ненавидел его в этот момент. Ненавидел за жесты, слова, одежду, за эти глаза, за сно­ровку в разговоре. Он не мог не ощущать, что рядом с ним он, Мусатов, всегда будет выглядеть как пьяный капрал.

— «Лесные» ушли еще утром. На рассвете, — сообщил Алесь. — А это невинные люди: солдаты подтвердят. Как и то, что я не во­евал.

— Видели бандитов? — спросил Буланцов.

— Как вас.

— И разговаривали с ними?

— Как с вами.

— Что они говорили? — спросил Мусатов.

— Что идут в пущу и что счастье мое — лекарское. Иначе уби­ли бы.

— Сколько у них жертв?

— Трое убитых, с десяток раненых. — Алесь нарочно причис­лил к лесным людям мужиков из деревень Ходанского.

— Сколько их было? — спросил Буланцов.

— Это что, допрос?

— А вы что же думали, уважаемый Александр Георгиевич, — почти ласково пояснил Мусатов.

— В таком случае я не буду отвечать.

— Будете, будете, — вежливо настаивал жандарм.

И он пожал плечами.

— Они, видимо, действительно ушли в пущу еще на рассвете. Ничего. Идите возьмите из хат мужиков — кто попадет в руки.

— Не ходите, Буланцов, — попросил Алесь. — Не отдавайте таких приказов, капитан.

— Это почему же? — спросил Мусатов.

— Здесь есть свидетель.

— А этот свидетель скомпрометирован, — заявил Мусатов.

— Напрасно. Есть мой управляющий, который мне привез весть о бунте. Он засвидетельствует: до того я ничего не знал. Есть мужики, которые скажут: меня не было во время бунта. Есть сол­даты, которых я лечил, ведь это обязанность каждого, кто знает, как сделать перевязку.

— Не было его в бунте, паночек, — застонал белокурый сол­датик у печки.

— Молчи! — прикрикнул Мусатов и, обратившись к Алесю, пристально глядя ему в глаза и чеканя слова, начал говорить: — Явились вы — и у мятежной толпы изменилось настроение. Черт знает за кого они вас посчитали... но я знаю эту байку о белом жеребенке...

— С тем же успехом они могли бы посчитать ворону за ар­хангела Гавриила, слетающего с небес, — иронически улыбнулся Алесь.

— Чего вас понесло сюда?

— Я ведь говорил: лечить. Я не хотел крови. И вы не тронете невинных, Мусатов, лишь потому, что этого требует ваша карьера. Я, наконец, прискакал потому, что должен быть беспристрастный свидетель, которому поверят больше, чем хлопу, и больше, чем вам. Я — свидетель.

Мусатов оглянулся и перешел на французский язык.

— А вы... подумали... что этот свидетель мог быть убит... во вре­мя бунта... Случайным залпом.

— Ваше произношение оставляет желать лучшего, — отметил Алесь. — А солдаты, капитан?

Мусатов дрожал. Наступило, казалось, время. Теперь и этого можно было пугнуть арестом или смертью. Он чувствовал, что все в нем звенит.

— Никто не знает мотивов вашего приезда сюда, — на том же плохом французском сказал он. — Вы вмешались в бунт, вы своим появлением настроили этих людей на атаку. Вы убиты при попытке к бегству. И я сейчас же пошлю донесение об этом ви­це-губернатору, так как Беклемишев болен... Пошлю тому самому вашему Ис-ленье-ву, который кричал на меня за дело в Пивощах.

Рысьи глаза сузились, губы трепетали.

— Напрасно будете стараться, — заявил Алесь. — Донесение уже отослано. Я отправил его перед отъездом сюда и объяснил почему еду. Полагаю, скоро будет ответ.

Мусатов невольно хватанул ртом воздух.

— Вот так, — невинно смотрел на него Алесь. — Каждый че­ловек, каждый дворянин должен всеми силами стараться остано­вить мятеж. И я объяснил это вице-губернатору на случай... гм... на всякий случай.

Буланцов ничего не понимал из разговора, но сыщицкой догадливостью сообразил одно: шеф получил страшный удар. И еще отметил себе: шеф теперь никогда не простит этого человека.

Алесь встал.

— Ну вот, — сказал он. — А теперь...

— Конечно, — смягчился Мусатов. — Я надеюсь, вы поняли, что это была шутка?..

— Я и не сомневался в этом. Разве такие вещи говорятся не в шутку между цивилизованными людьми? Конечно, шутка.

Капитан стоял бледный.

Глаза Алеся смеялись.

— Хватит, капитан. Я надеюсь, вы отмените этот приказ и по­стараетесь найти настоящих преступников? Ведь если каждый залп — это