В три часа Хью шагал под дождем к автобусной станции в Пул-Мидоу. Дул ледяной ветер, он услышал, как издалека, со стороны торгового центра, доносятся рождественские песенки. Они напомнили Хью, что скоро придется ехать домой, навещать родных, выбирать открытки и подарки, и он нахмурился. Станут задавать обычные вопросы: «Когда ты найдешь себе работу?», «Ты с кем-нибудь сейчас встречаешься?» — и он вынужден будет сносить тонкие шуточки младшего брата, который торгует сантехникой компании из Абердина и зарабатывает за месяц больше денег, чем Хью заработает за всю жизнь. Но там будет приличная еда, а когда ему все надоест, то он поднимется к себе в спальню и закурит. Но прежде все же надо позвонить родителям и уломать их выслать денег на железнодорожный билет.
В автобусе было всего три пассажира, Хью забрался наверх и сидел там всю дорогу один. На остановках он смотрел в окно, искал знакомые лица — друзей, преподавателей, студентов, кого-нибудь, кто не уехал с началом каникул, — но никого не увидел; возможно, из-за погоды решили не выходить из дома. В кафетерии он тоже оказался один. В каникулы вторая половина пятницы всегда была очень вялой, но сегодня уровень вялости был таким, что обеспокоил даже Хью, который вообще-то привык к пустым кафе и безлюдным барам. Он иногда болтал с женщиной за стойкой, но на этот раз она была не в настроении; буфетчица читала журнал, да и все равно Хью не знал, что сказать. Поэтому он сидел, растянув чашку с горячим шоколадом почти на полчаса, пока наконец не объявился еще один посетитель: доктор Корбетт, недавно назначенный старшим преподавателем кафедры английского языка и литературы. Как и большинство преподавателей, он был на дружеской ноге с Хью, поэтому сел рядом. Корбетт носил бороду и кожанку, он взял себе кофе и кусок шоколадного торта. Невнятным бормотанием они поприветствовали друг друга, после чего Корбетт принялся есть торт, а Хью не смог найти ничего более оригинального, чем:
— Сегодня тихо, не так ли?
— Так ведь скоро Рождество, — сказал прославленный автор книги «Разумное сердце: мысли и чувства в романе восемнадцатого века».
— Работал сегодня? — спросил Хью. — Новая книга или что-то еще?
— Совещание экзаменаторов, — пробормотал Корбетт с набитым ртом. — Надо было составить вопросы к экзаменационным билетам на следующий семестр по курсу поэзии.
— Это разве сегодня? — с недоверием сказал Хью. — А Дэвис там был?
Корбетт кивнул.
— Он же обещал предупредить меня о совещании, — вздохнул Хью. — Сказал, что я тоже могу присутствовать и вносить предложения. Я придумал вопрос. Я разработал этот вопрос от начала до конца. А оказывается, это было сегодня! Почему мне никто не сказал?
— Все равно ты не смог бы присутствовать, — ответил Корбетт. — Совещание только для преподавательского состава.
— Тогда кто придумал вопрос по Элиоту?
— Дэвис.
— Дэвис. Да ведь Дэвис ни хрена не смыслит в Элиоте. Он ни хрена не знает об Элиоте. И что за вопрос он придумал?
— Не знаю. Что-то по поводу «Бесплодной земли».
— Опять «Бесплодная земля». Потому-то я и хотел прийти. Я придумал блестящий вопрос. По поводу «Литтл-Гиддинг».
Корбетт улыбнулся:
— Твой конек.
— Именно. Ты ведь знаешь Малькольма Киркби?
— Ну, я слышал о нем.
— Который написал книгу о «Четырех квартетах»?
— Да.
— А ты знаешь, что он сказал обо мне? В этой книге.
— Нет.
— Так вот, в «Примечаниях и вопросах» поместили мою заметку.
— Правда?
— К двадцать пятой строке «Литтл-Гиддинг».
— Примечание или вопрос?
— Примечание. Так ты знаешь, что он сказал по этому поводу в своей книге?
— Что?
— Он сказал, что отныне больше нельзя воспринимать эту строку как прежде. После моего примечания. По его словам, оно перевернуло представление об этом произведении.
— Неплохой комплимент.
— Поэтому я знаю, о чем говорю. Уж поверь, я даже посреди ночи придумаю вопрос лучше Дэвиса.
— Если хочешь знать мое мнение, этот старый пень практически исчерпал себя. Еще год-другой, и он отправится на пенсию.
В половине случаев он даже не помнит, о чем должен говорить. Студенты постоянно жалуются.
— Тогда почему он все еще преподает? Почему бы не влить в кафедру свежую кровь? Знаешь, вы рубите сук, на котором сидите, потому что лет через десять у вас там наступит полный маразм.
— У нас нет денег. Сокращение штатов, экономия — мы все затягиваем пояса. — Корбетт вытер рот и добавил: — Нет смысла негодовать по этому поводу. В университетах, как и в промышленности, долгие годы были раздуты штаты.
— Ты-то можешь говорить такое.
— Это не злорадство, Хью. Это реализм, — ответил выдающийся редактор книги «Люди и горы: очерки о политических пристрастиях людей искусства». — Я имею в виду что знаю о проблемах, с которыми сталкиваются в наши дни люди вроде тебя. Но в этом можно найти и светлую сторону.
— Светлую сторону? Это какую же?
— Ты, по крайней мере, преодолел первый рубеж Ты, по крайней мере, защитил диссертацию. Многим даже этого не удается: им не хватает упорства. Например… ты когда-нибудь слышал об Апарне, подруге Роберта? Апарна Индрани.
— Да, видел ее несколько раз. А что?
— Ты знаешь, что она уехала?
— Уехала? Когда?
— Пару месяцев назад. Она ни словом не обмолвилась об этом ни мне, ни кому-нибудь еще на кафедре, а ведь я, черт возьми, считался ее научным руководителем. Просто собрала чемоданы и уехала. Оставшиеся вещи сдала в камеру хранения, и никто не знает, когда она приедет за ними. И ни слова о том, чтобы дописать диссертацию. Просто бросила папку в мой ящик для корреспонденции, ни записки, ничего. Представляешь, даже не забрала свою работу с собой.
— И что все это значит?
— Говорю же, не хватило упорства. Она мусолила диссертацию почти шесть лет, и уверяю тебя, я был с ней очень терпелив. И вот на тебе.
— Невероятно.
— Она просто не смогла… собрать материал воедино, — сказал автор расхваленной брошюры «Психология женского творчества», недавно вышедшей в серии «Исследования по современной эстетике». — Наверное, слишком увязла в личных проблемах.
Несколько мгновений они размышляли над этим диагнозом.
— Должен сказать, она никогда мне особенно не нравилась, — заговорил наконец Хью. — Чересчур колючая. Вечно задирается, если ты сказал что-нибудь не то. Наверное, следовало ожидать, что с таким вспыльчивым характером она долго не продержится.
В кафе забрел одинокий студент, медленно и скорбно огляделся и ушел. Хью отправился к стойке заказать два кофе, но буфетчица куда-то подевалась, а его крик «эй» в сторону кухни отклика не получил.
— Наверное, появится через минуту, — сказал Хью, возвращаясь к столику. Он все еще думал об Апарне. — Возможно, ее расстроила история с Робином.
— Может быть. Я слышал… то есть, скорее всего, это лишь слухи… но я слышал, что у них был своего рода роман.
— Думаю, так и было. Под конец они часто виделись. Но точно сказать не могу, потому что Робин никогда не посвящал меня в такие дела. Не знаю почему — в конце концов, я был его другом. Но он умел вести себя сдержанно, когда хотел. Наверное, он тоже был из тех людей, которым не хватает упорства. Только его случай клинический.
— Да уж, поди разбери, что творится в головах у таких типов.
— Полагаю, причина была в том, что он разочаровался в своей работе, — сказал Хью. — Диссертация буксовала. Даже я это видел.
— Для начала, этот тип был явно не в себе, — сказал Корбетт, чей курс лекций о взаимоотношении безумия и интеллектуальных достижений стал одним из самых ярких событий осеннего семестра. — Поэтому не стоит искать логичных объяснений. А что касается его работы, то, по моему разумению, когда имеешь в качестве научного руководителя такого человека, как Дэвис, свихнуться не так уж и сложно.
— Как я понимаю, он не самый активный научный шеф. Они встречались где-то раз в год или где-то около того.
— Дэвис не в форме. Его время прошло. Чем скорее мы уговорим его оставить кафедру, тем лучше будет для всех.
Тут в кафе появился профессор Дэвис собственной персоной, зажав под мышкой дряхлый портфельчик, он протер очки грязным носовым платком. Заметив Хью и доктора Корбетта, профессор, чуть помешкав, подошел к ним. Корбет принес ему стул, а Хью настоял на том, чтобы угостить его кофе и миндальным печеньем. Последовала длительная пауза, в течение которой профессор Дэвис сосредоточенно содрал крышку с пластиковой упаковки со сливками, размешал в кофе сахар, съел половину миндального печенья и высморкался. Затем, приняв задумчивый вид, он заметил:
— Очень мокро сегодня.
Хью кивнул, предупредительно демонстрируя согласие.
— На улице, — добавил Дэвис, чтобы снять двусмысленность.
