Ознакомительная версия.
Да, ее глаза! Они широко раскрывались под дерзкими, тонкими черточками бровей, отделявшими узкий лоб, они смотрели холодно и насмешливо, но в то же время мягко и мечтательно. Травянисто-зеленые, жестко-стальные, – как у племянника его, Франка Брауна.
Профессор выпятил широкую нижнюю губу -эта мысль ему не понравилась, но в то же время он пожал плечами, – почему бы и Франку, который придумал ее, не иметь в ней своей доли?
Это было дорого куплено: много миллионов принесла эта тихая девушка…
«У тебя большие глаза», – сказал он. Она кивнула головою. Он продолжал: «И красивые волосы. Такие волосы были у матери Вольфа».
Альрауне сказала: «Я их обрежу».
Тайный советник вспылил: «Ты не сделаешь этого! Слышишь?»
…Но когда она сошла к ужину, волосы были уже острижены. Она стала похожа на пажа: вокруг мальчишеской головы спадали мягкие локоны.
– Где твои волосы? – закричал он.
Она спокойно ответила: «Вот». Она принесла с собой большую коробку: там лежали блестящие, длинные пряди.
Он начал опять: «Зачем ты их обрезала? Не потому ли, что я тебе это запретил? Из упрямства?»
Альрауне улыбнулась: «Вовсе нет. Я бы и так это сделала».
– Зачем же? – не унимался профессор.
Она взяла коробку и вынула волосы, семь длинных прядей, каждая завязана тонким шнурком, а на шнурках висело по маленькой карточке. Семь имен на семи карточках: Эмма, Маргарита, Луизон, Эвелина, Анна, Мод и Андреа.
– Это твои подруги? – спросил тайный советник. – И ты, глупая девочка, обрезала волосы, чтобы послать им сувениры?! – Он рассердился. Неожиданная сентиментальность подростка ему не понравилась, он считал девушку гораздо более зрелой и трезвой.
Она широко раскрыла глаза. «Нет, – ответила она. – Они мне безразличны. Только затем…»
Она запнулась.
– Зачем?! – настаивал профессор.
– Только затем, только затем, чтобы и они обрезали себе волосы.
– Что? – спросил старик.
Альрауне расхохоталась: «Чтобы они тоже обрезали волосы. Совсем обрезали! Еще больше, чем я. Коротко. Я им напишу, чтобы они совсем остриглись, – и они это сделают».
«Ну, такими глупыми они, наверное, не будут», – заметил он. "Нет, будут! – воскликнула она.
– Они это сделают. Я сказала, что мы все острижемся, и они обещали, если я сделаю это первая. Но я позабыла и вспомнила только тогда, когда ты заговорил о моих волосах".
Тайный советник рассмеялся: «Они обещали, – мало ли, что обещаешь; но они не сделают: ты останешься в дурах». Она встала со стула и подошла вплотную к профессору.
«Нет, – хрипло прошептала она, – они сделают. Они знают превосходно, что я им вырву все волосы, если они этого не сделают. А они-они боятся меня даже когда я не с ними».
Взволнованная, слегка дрожа, стояла она перед тайным советником.
«Ты так уверена, что они это сделают?» – спросил он. И она ответила с самоуверенной гордостью: «Иначе быть не может!»
Он заразился тотчас же ее самоуверенностью и больше не удивлялся.
– Зачем тебе это нужно? – спросил он.
В одно мгновение она преобразилась. Все странное вдруг исчезло, она снова предстала перед ним капризным, упрямым ребенком.
– Да, да, – засмеялась она, и ее маленькие ручки погладил ли пышные пряди волос. – Да, да. Видишь, в чем дело: мне тяжело с волосами, у меня иногда болела голова. И кроме того – мне очень идут короткие локоны, я знаю. А они будут уродами, – как обезьяны будут они там, в первом классе мадемуазель де Винтелен. И будут выть, все эти дуры, а мадемуазель де Винтелен будет ругаться, а новая мисс и классная дама побелеют от злости.
Она захлопала в ладоши и громко, весело рассмеялась.
– Ты мне поможешь? – спросила она. – Как их упаковать?
Тайный советник ответил: «Поодиночке. Заказною бандеролью». Она кивнула: «Хорошо, хорошо».
За столом она начала рассказывать ему, как будут выглядеть девочки – без волос. Высокая, стройная Эвелина Клиффорд с гладкими белокурыми волосами и толстушка Луизон, которая носит высокую прическу. И две графини Роденберг, Анна и Андреа, – их длинные кудри вьются вокруг хорошеньких личиков.
– Все остригутся, – засмеялась она, – они станут похожи на морских котов, над ними все будут смеяться.
Они пошли в библиотеку. Тайный советник помог уложить волосы, дал ей коробки, бечевку, сургуч, почтовые марки. Закурил сигару, изжевал кончик, глядя, как она пишет письма.
Семь писем к семи девушкам в Спа. На конверте старинный герб тен-Бринкенов: наверху Иоганн Непомук, а внизу серебристая цапля, борющаяся со змеей. Цапля – эмблема тен-Бринкенов.
Он посмотрел на нее, и по его старой коже пробежали мурашки. Проснулись старые воспоминания, сластолюбивые мысли о подростках, мальчиках и девочках… Она, Альрауне, – и мальчик и девочка в одно и то же время.
По его толстым губам потекла слюна, увлажняя черную гаванну. Он опять посмотрел на нее жадным дрожащим взглядом. И он понял в одну минуту, что влечет людей к этому странному маленькому созданию. Они будто рыбы, которые плывут на приманку и не видят крючка, он же хорошо видит острый крючок и думает, как бы его избегнуть – и все-таки съесть лакомый кусок…
Вольф Гонтрам служил в городской конторе тайного советника. Приемный отец взял его из гимназии и поместил волонтером в один из крупных банков. Вольф забыл там, чему с трудом научился в школе, и пошел своею дорогой, делая все, что от него требовали. Потом, когда окончилось время учения, он поступил в контору тайного советника, которую тот назвал своим «секретариатом».
Это было странное учреждение, секретариат его превосходительства. Заведовал им Карл Монен, доктор четырех факультетов, – старый патрон был им доволен. Он все еще не женился, но имел много знакомств и завязывал новые. Но все они ни к чему не вели. Волос у него давно уже не было, но он остался по-прежнему чутким: он всюду что-нибудь чуял – жену для себя, дела для тайного советника.
Двое молодых людей оформляли книги и корреспонденцию. В конторе существовала особая комната с дощечкой: юрисконсульство. Здесь советник юстиции Гонтрам и Манассе, все еще не достигший этого звания, сидели по утрам. Они вели процессы тайного советника, которые росли изо дня в день: Монассе – наиболее верные, оканчивавшиеся выигрышем, а старый советник юстиции – безнадежные: он постоянно откладывал их и в конце концов приводил к желанному результату.
Доктор Монен тоже имел отдельную комнату, вместе с ним сидел Вольф Гонтрам, которому он протежировал и которого старался образовывать на свой лад. Этот Монен знал много, едва ли меньше маленького Манассе, но никогда его познания ни в чем не соприкасались с его личностью. Он никогда не умел применять их на деле. Он собирал познания, будто мальчик коллекцию почтовых марок, – только потому, что их собирают сверстники. Они лежали где-то в ящике, он о них не заботился: только когда кто-нибудь выражал желание видеть редкую марку, вынимал альбом и раскрывал его: «Вот саксонская, три гроша, красная».
Его что-то влекло к Вольфу Гонтраму. Быть может, большие черные глаза, которые он когда-то любил, когда они еще принадлежали его матери, – любил, как мог он любить и как любил сотни других. Чем отдаленнее были отношения с какой-либо женщиной, тем значительнее казались они ему. Он считал себя теперь интимным советником женщины, хотя на самом деле ни – когда не отваживался даже поцеловать ей руку. К тому же молодой Гонтрам так доверчиво выслушивал его любовные похождения, не сомневался ни на секунду в его геройских подвигах и видел в нем величайшего ловеласа, которым хотелось сделаться самому.
Доктор Монен одевал его, учил завязывать галстук; давал книги, брал с собою в театр и на концерты, чтобы постоянно иметь благодарного слушателя для своей болтовни. Он считал себя светским человеком – и такого же хотел сделать из Вольфа Гонтрама.
Нельзя отрицать, что одному ему Вольф был обязан тем, чем он стал. Ему нужен был такой учитель, который не требовал ничего и постоянно только давал, день за днем, почти каждую минуту, который воспитывал его совершенно незаметно, – и жизнь пробуждалась в Вольфе Гонтраме.
Он был красив, – это видел и знал весь город. Один только Карл Монен не замечал этого: для него мысль о красоте была возможна лишь в тесной связи с какой-нибудь юбкой. И ему казалось красивым все то, что носило длинные волосы, – ничего больше. Но другие видели это. Когда он еще учился в гимназии, старики оборачивались, глядя ему вслед. Зато теперь за ним устремлялись взгляды из-под вуалей и из-под больших шляп, глаза красивых женщин.
– Что-нибудь да выйдет, – проворчал маленький Манассе, сидя с советником юстиции и его сыном в концертном саду, – если она не отвернется, клянусь честью. У нее скоро заболит шея.
Ознакомительная версия.
