10
«Фавн» был закончен. Три ночи работал Микеланджело, скрываясь на задах, подальше от павильона, три дня он прятал свое изваяние под шерстяным покрывалом. Теперь он перенес его на свой верстак, в мастерскую. Теперь он хотел услышать, что скажет Бертольдо, — смотрите, вот его «Фавн», с полными, чувственными губами, с вызывающей улыбкой, зубы у него сияют белизной, а кончик языка нахально высунут. Микеланджело усердно полировал макушку «Фавна», смачивая ее водой и натирая песчаником, чтобы уничтожить следы от ударов инструмента, как вдруг в мастерскую вошли ученики, а следом за ними Лоренцо.
— Ах, это «Фавн» из моего кабинета! — воскликнул Лоренцо.
— Да.
— Ты лишил его бороды.
— Мне казалось, что без бороды будет лучше.
— А разве не должен копиист копировать?
— Скульптор — не копиист.
— А ученик? Разве он не копиист?
— Нет. Ученик должен создавать нечто новое, исходя из старого.
— А откуда берется новое?
— Оттуда же, откуда берется все искусство. Из души художника.
Мальчику показалось, что в глазах Лоренцо что-то дрогнуло. Но прошла секунда, и взгляд их принял обычное выражение.
— Твой Фавн очень стар.
— Он и должен быть старым.
— В этом я не сомневаюсь. Но почему ты оставил у него в целости зубы — все до единого?
Микеланджело посмотрел на свою статую.
— Да, рот я ему сделал совсем по-иному. У вашего Фавна он не в порядке.
— Но ты, разумеется, знаешь, что у людей в таком возрасте что-нибудь всегда не в порядке?
— У людей — да. Но у фавнов? — И, не в силах сдержать себя, Микеланджело мальчишески улыбнулся. — Все считают, что фавны наполовину козлы. А у козлов выпадают зубы?
Лоренцо добродушно рассмеялся:
— Я этого не видал.
Когда Лоренцо ушел, Микеланджело принялся переделывать у Фавна рог. Наутро Лоренцо появился в Садах снова. Погода была в тот день теплая, и вместе с Лоренцо пришел в мастерскую и Бертольдо. Лоренцо направился прямо к верстаку Микеланджело.
— Твой Фавн, по-моему, постарел за одни сутки лет на двадцать.
— Скульптор — властитель над временем: в его силах прибавить лет своему герою или же убавить.
По-видимому, Лоренцо был доволен.
— Видишь, ты срезал ему верхний зуб. И еще два зуба на нижней челюсти с другой стороны.
— Для симметрии.
— Ты даже сделал гладкими десны в тех местах, где были зубы.
Глаза у Микеланджело прыгали.
— Ты проявил большую чуткость, переработав у Фавна весь рот. Другой бы выбил у него несколько зубов и на том кончил дело.
— Нет, тут все вытекало одно из другого.
Лоренцо молча посмотрел на Микеланджело, взгляд его глубоких карих глаз был мрачен.
— Я рад убедиться, что ты не варишь суп в корзине.
С этими словами Лоренцо повернулся и вышел. Микеланджело взглянул на Бертольдо: тот был бледен и даже чуть вздрагивал. Он не произнес ни слова и в ту же минуту тоже вышел из мастерской.
На следующее утро в Садах появился паж из дворца — на нем были разноцветные чулки и алый кафтан. Бертольдо крикнул:
— Микеланджело, тебя зовут во дворец. Сейчас же иди вместе с пажом.
— Вот и достукался! — заметил Баччио. — Попадет тебе, в другой раз мрамор красть не будешь.
Микеланджело посмотрел сначала на Бертольдо, потом на Граначчи. Выражение их лиц ничего ему не сказало. Он двинулся вслед за пажом; под старой стеной с зубцами они прошли в прилегающий ко дворцу сад, где Микеланджело поразили диковинно подстриженные самшитовые деревья — им была придана форма слонов, оленей, кораблей с поднятыми парусами. Он стоял как застывший перед фонтаном с бассейном из гранита, над которым возвышалась бронзовая Донателлова «Юдифь».
— Пожалуйста, синьор, — торопил Микеланджело паж. — Нельзя заставлять ждать Великолепного.
С огромным усилием мальчик оторвал взгляд от могучей поверженной фигуры Олоферна и от меча, занесенного над его шеей Юдифью. Паж провел Микеланджело по деревянному настилу около каретника, и скоро они уже поднимались по узенькой задней лестнице.
Лоренцо сидел за своим письменным столом в библиотеке — большой, загроможденной множеством полок комнате, где хранились книги, собирать которые начал еще его дед пятьдесят лет назад. Здесь было только два скульптурных изваяния: мраморные бюсты отца и дяди Лоренцо работы Мино да Фьезоле.
Микеланджело живо подбежал к бюсту Пьеро, отца Лоренцо; щеки у мальчика пылали.
— Как это чудесно отполировано — внутри камня будто горит тысяча свеч!
Лоренцо поднялся из-за стола и встал перед скульптурой рядом с Микеланджело.
— У Мино на это был особый талант: он умел придать мрамору трепет живого теплого тела.
— Волосы он обрабатывал полукруглой скарпелью. Но посмотрите, как бережно резец входил в мрамор!
Микеланджело пропел пальцами по волнистым волосам изваяния.
— И, однако, линии обозначены четко, — сказал Лоренцо. — Это называют «след железа»: инструмент сам собой делает круговое движение, воспроизводя рисунок волос.
— Камнерезы называют это «длинный ход», — заметил мальчик.
— У Мино была тонкая душа, — продолжал Лоренцо. — Техника у него отнюдь не подменяла чувство. Но этот бюст отца — первый мраморный портрет, который был изваян за всю историю Флоренции.
— Первый! Ну и смельчак же этот Мино!
Затем последовала секунда молчания, и вдруг лицо Микеланджело залилось пунцовой краской. Сгибаясь в пояснице, он неуклюже поклонился.
— Я забыл приветствовать вас, мессере. Меня взволновала скульптура, и я тут же начал трещать, как сорока.
Лоренцо приподнял руку.
— Я прощаю тебя. Сколько тебе лет, Микеланджело?
— Пятнадцать.
— Кто твой отец?
— Лодовико ди Лионардо Буонарроти Симони.
— Слыхал это имя.
Лоренцо открыл стол, достал из него пергаментную папку и вынул из нее, раскладывая на столе, десятка три рисунков. Микеланджело не верил своим глазам.
— Да ведь эти рисунки… мои.
— Именно так.
— Бертольдо мне сказал, что он уничтожил их.
Лоренцо слегка наклонился над столом, чтобы взглянуть в глаза мальчику.
— Мы ставили на твоем пути немало препятствий, Микеланджело. Бертольдо — тяжелый по натуре человек, он постоянно придирается и редко хвалит, еще реже что-либо обещает. Мы просто хотели убедиться… крепок ли ты в кости. Нам было ясно, что ты с талантом, но мы не знали, есть ли у тебя упорство. Если бы ты покинул нас из-за того, что тебя обходили похвалой и не платили никаких денег…
В чудесной комнате, пропитанной запахом пергаментных свитков, кожаных переплетов и свежеотпечатанных страниц, наступила тишина. Микеланджело блуждал взглядом по стенам и полкам, видел надписи на дюжине языков, ничего не разбирая в них. С чувством отчаяния он стиснул зубы, язык у него словно прирос к небу.
Лоренцо поднялся из-за стола и стал сбоку от мальчика.
— Микеланджело, у тебя есть задатки ваятеля. Мы с Бертольдо убеждены, что ты способен стать наследником Орканьи, Гиберти и Донателло.
Мальчик молчал.
— Я хотел бы, чтобы ты переехал к нам и жил в моем дворце. Как член семейства. Отныне тебе надо сосредоточиться только на скульптуре.
— Больше всего я люблю работать с мрамором.
Лоренцо усмехнулся:
— Никаких благодарностей, никакой радости по поводу переезда во дворец Медичи. Только и речи, что о твоей любви к мрамору.
— Разве не поэтому вы и пригласили меня?
— Разумеется. Можешь ли ты привести ко мне отца?
— Хоть завтра. Как я вас должен называть?
— Как тебе хочется.
— Только не Великолепный.
— Почему же?
— Какой смысл в комплименте, который можно слышать днем и ночью…
— …из уст льстецов?
— Я не говорю этого.
— Как ты меня называешь мысленно?
— Лоренцо.
— Ты произносишь это с любовью.
— Так я чувствую.
— Не спрашивай меня в будущем, чем именно ты должен заниматься. Я склонен ожидать от тебя неожиданного.
Граначчи снова вызвался замолвить за друга слово перед Лодовико. Тот никак не мог уразуметь, о чем Граначчи хлопочет.
— Граначчи, ты толкаешь моего сына в пропасть.
— Дворец Медичи — отнюдь не пропасть, мессер Буонарроти; говорят, это самый прекрасный дворец в Европе.
— Ну, а что это значит — каменотес в прекрасном дворце? Он там будет все равно что грум.
— Микеланджело не каменотес. Он скульптор.
— Ничего не значит. На каких условиях поступает он во дворец?
— Вы не совсем понимаете, мессере; жалованья платить ему не будут.
— Не будут платить жалованья! Значит, еще год пропадает.
— Великолепный пригласил Микеланджело жить у него во дворце. Микеланджело будет там на положении члена семейства. Он будет есть за одним столом с великими мира сего…
