ты подумай, может быть, вспомнишь, — сказал пастор и опустил одеяло. Олз ничего не ответил. Пастор смотрел на него. Олз смотрел на пастора.
— Вы хотите знать?
— Я должен знать, — сказал пастор.
— Вот тут-то и начинается самое интересное, — сказал хозяин. — Слушайте. Рассказывай, Франц.
— Так вот, — сказал Олз, — она умерла, я известил общину и убрал ее в сарай на сложенные дрова. Потом мне эти дрова понадобились, а она уже совсем закоченела, и я прислонил ее к стене. Рот у нее был открыт, и когда я вечером приходил в сарай пилить дрова, я вешал на нее фонарь.
— Зачем ты это делал? — спросил пастор.
— Не знаю, — ответил Олз.
— И часто ты это делал?
— Каждый раз, когда вечером работал в сарае.
— Ты поступил очень дурно, — сказал пастор. — Ты любил свою жену?
— О да, любил, — сказал Олз. — Я очень любил ее.
— Вы все поняли? — спросил хозяин. — Вы все поняли про его жену?
— Почти.
— А как насчет обеда? — спросил Джон.
— Заказывай, — сказал я. — Вы думаете, это правда? — спросил я хозяина.
— Конечно, правда, — сказал он. — Скоты эти крестьяне.
— А куда он пошел?
— Он пошел в другой трактир, в «Эдельвейс».
— Он не захотел пить со мной, — сказал Франц.
— Он не хотел пить у меня, потому что Франц узнал про историю с его женой, — сказал хозяин.
— Послушай, — сказал Джон, — а как насчет обеда?
— Давай, — сказал я.
Переводчик: В. Топер
Вильям Кэмбелл участвовал в гонке преследования вместе с эстрадной труппой, взяв старт от самого Питсбурга. В гонке преследования — в велосипедной гонке — гонщики стартуют один за другим через равные интервалы. Идут они очень быстро, потому что дистанция обычно дается короткая, и если кто замедлит ход, другие гонщики, не сбавившие темпа, наверстывают время, которое разделяло их на старте. Как только задний поравняется с впереди идущим и обойдет его, тот выбывает из состязания, слезает с машины и покидает шоссе. Если обгона нет, победителем считается гонщик, больше всех увеличивший разрыв на дистанции. Когда в соревновании участвуют только двое, обгон происходит чаще всего не дальше чем на шестой миле. Эстрадная труппа догнала Уильяма Кэмбелла в Канзас-Сити.
Уильям Кэмбелл рассчитывал идти хоть немного впереди эстрадной труппы до самого побережья Тихого океана. Пока он упреждал эстрадную труппу в качестве устроителя, ему платили жалованье. Когда эстрадная труппа догнала его, он лежал в постели. Он лежал в постели, когда директор труппы вошел к нему в номер, а после того, как директор ушел, Уильям Кэмбелл решил, что теперь вставать совершенно незачем. В Канзас-Сити было холодно, и он не спешил выходить на улицу. Канзас-Сити ему не понравился. Он сунул руку под кровать за бутылкой и выпил. От виски в желудке утихало. Директор эстрадной труппы, мистер Тернер, выпить отказался.
— Тем лучше, — сказал Уильям Кэмбелл. — Потому что на самом деле я ничего не знаю. Это я просто так. — Он снова натянул простыню на лицо. — Как здесь хорошо, под простыночкой! — сказал он.
Мистер Тернер стоял у кровати. Он был человек пожилой, с брюшком, лысый, и его ждало много всяких дел.
— Тебе бы надо задержаться здесь, Билли, и пройти курс лечения, — сказал он. — Если хочешь, я это устрою.
— Никакого лечения я проходить не желаю, — сказал Уильям Кэмбелл. — Не имею ни малейшей охоты проходить курс лечения. Я всем доволен. Я всю свою жизнь был всем доволен.
— Давно это с тобой?
— Что за вопрос! — Уильям Кэмбелл сделал вдох и выдох сквозь простыню.
— Давно ты запил, Билли?
— А что, разве я плохо работал?
— Да нет! Я, Билли, просто спрашиваю. Давно ты запил?
— Не знаю. Но мой волк вернулся. — Он потрогал простыню языком. — Уже с неделю, как мой волк при мне.
— Врешь ты!
— Не-ет! Милый мой волчок. Только я приложусь к бутылке, мой волк уходит за дверь. Не выносит спиртного. Бедненький волчок. — Он вкруговую водил языком по простыне. — Прекрасный мой волчок! Ничуть не изменился. Все такой же. — Уильям Кэмбелл закрыл глаза и сделал глубокий вдох.
— Тебе надо полечиться, — сказал мистер Тернер. — Ложись в лечебницу Кили. Не пожалеешь. Там неплохо.
— Город Кили, — сказал Уильям Кэмбелл. — Это недалеко от Лондона. — Он закрыл, потом открыл глаза, задевая ресницами простыню. — Люблю простыночки, — сказал он и посмотрел на мистера Тернера. — Слушай, ты думаешь, я пьяный?
— Ты и есть пьяный.
— Ничего подобного.
— Ты пьяный, и белая горячка у тебя уже была.
— Нет. — Уильям Кэмбелл закрылся с головой. — Милая моя простыночка, — сказал он и нежно дохнул в нее. — Красавица моя. Простыночка, ты меня любишь? Это входит в плату за номер. Как в Японии. Нет, — сказал он. — Слушай, Билли, дорогой мой «Билли-вскользь», сейчас ты у меня удивишься. Я не пьяный. Я нашпиговался до ушей.
— Брось, — сказал мистер Тернер.
— Посмотри. — Уильям Кэмбелл подтянул под простыней правый рукав пижамы, потом высунул правую руку из-под одеяла. — Вот, гляди. — На руке от кисти до локтя были маленькие синеватые пятнышки, окружавшие крохотные темно-синие следы уколов. Пятнышки почти находили одно на другое. — Это мое новое достижение, — сказал Уильям Кэмбелл. — Пью я теперь редко и понемножку, только чтобы прогнать волка из комнаты.
— От этого тоже вылечивают, — сказал Билли-вскользь Тернер.
— Нет, — сказал Уильям Кэмбелл. — Ни от чего нас не вылечивают.
— Нельзя же, Билли, ставить на себе крест, — сказал Тернер. Он присел к нему на кровать.
— Осторожней с моей простыночкой! — сказал Уильям Кэмбелл.
— Ну, не повезло тебе, так неужели же ставить на себе крест из-за этого в твои-то годы, Билли, и накачиваться всякой мерзостью!
— Преследуется законом? Вот ты о чем?
— Я не о законе, а о том, что это надо в себе побороть.
Билли Кэмбелл любовно коснулся простыни губами и языком.
— Милая моя простыночка, — сказал он. — Я могу целовать эту простыночку, и в то же время мне сквозь нее все видно.
— Перестань ты про свою простыночку. Нельзя втягиваться в эту мерзость, Билли.
Уильям Кэмбелл закрыл глаза. Его начинало слегка поташнивать. Он знал, что тошнота не облегчится рвотой, а будет все усиливаться, если не принять мер. Вот тогда-то он и предложил мистеру Тернеру выпить. Мистер Тернер отказался. Уильям Кэмбелл отпил из бутылки. Это могло принести только временное облегчение. Мистер Тернер внимательно следил за ним. Мистер Тернер сидел в этом номере много дольше, чем ему можно было, — у него накопилось столько дел. Хотя он всю свою жизнь провел среди наркоманов, наркотики внушали ему ужас, а к
