Клер через стол пожала ему руку:
— А теперь вам, пожалуй, пора уходить, но сначала я выгляну в окно посмотрю, свободен ли путь.
Когда она приняла эту меру предосторожности, Крум поцеловал ей руку, вернулся к машине и в одиннадцать утра уже беседовал с водопроводчиком в одной из беблок-хайтских конюшен…
Клер лежала в горячей ванне. Правда, как все ванны душевого типа, эта была несколько коротковата, но купание и в ней действовало освежающе. Клер чувствовала себя как девочка, которая нашалила, но не уличена гувернанткой. Ах, этот бедный милый Тони! Как жаль, что мужчины так нетерпеливы! Платоническое ухаживание столь же мало привлекает их, как хождение за покупками. Они врываются в магазин, спрашивают: «Есть у вас то-то и то-то? Нет?» — и так же стремительно выбегают. Им ненавистны примерки, когда вас вертят из стороны в сторону, а вы изо всех сил стараетесь увидеть, как платье сидит сзади. Женщины смакуют процесс выбора нужной вещи; для мужчины он — наказание. Тони — сущий ребёнок. Она чувствует себя гораздо старше его и по годам и по опыту. Хотя многие ухаживали за Клер и до её замужества, она никогда не сталкивалась близко с людьми, которые, почитая Лондон и самих себя центром мироздания, не верят ни во что, кроме иронии, быстрой езды и денег, позволяющих им изо дня в день «весело» проводить время. Она, конечно, встречалась с ними в разных загородных домах, но там они были вырваны из своей специфической атмосферы и вынуждены довольствоваться охотой и спортом. Именно к развлечениям подобного рода безотчётно тянулась Клер, выросшая на свежем воздухе, подвижная и гибкая, хотя отнюдь не сильная. Переехав на Цейлон, она осталась верна своим вкусам и проводила досуг в седле и на теннисном корте. Прочитав немало романов, она была убеждена, что идёт в ногу с веком, отметающим всякие запреты. Но сейчас, лёжа в ванне, она испытывала чувство неловкости. Нечестно подвергать Тони такому испытанию, как этой ночью. Чем ближе она подпустит его к себе, отказываясь от подлинной близости с ним, тем сильнее он будет мучиться. Вытираясь после купанья, она приняла ряд похвальных решений и еле-еле, да и то бегом, поспела к десяти часам в Темпл. Здесь выяснилось, что она могла бы спокойно понежиться в ванне ещё несколько минут: Дорнфорд был занят каким-то важным юридическим казусом. Клер закончила оставшиеся со вчерашнего дня дела и лениво поглядела через окно на лужайку Темпля, над которой рассеивался туман — предвестник погожего дня — и всходило по-зимнему блестящее солнце, касаясь её щёк своим косым лучом. Ей вспомнился Цейлон, где солнце никогда не приносит с собой бодрящую прохладу. Джерри! Как он там? — да простится ей этот затасканный оборот. И что он предпримет по отношению к ней? Конечно, хорошо, что она решила не мучить Тони, держать его на расстоянии и щадить его чувства, но без него ей будет и грустно и одиноко. Он стал для неё привычкой. Дурной — может быть, но ведь именно с дурными привычками труднее всего расставаться.
«Конечно, я легкомысленна, — решила она. — И Тони такой же, но в трудную минуту он не выдаст».
И вдруг зелёная лужайка Темпла показалась ей морем, а подоконник фальшбортом, перегнувшись через который она и Тони смотрят, как летучие рыбы выскакивают из пены и мелькают над сине-зелёными волнами. Теплота и краски! Воздушная сверкающая красота! Клер взгрустнулось.
«Хорошая верховая прогулка — вот что мне нужно, — подумала она. Завтра уеду в Кондафорд и проведу всю субботу на воздухе. Заберу с собой Динни: ей полезно почаще садиться в седло».
Вошёл клерк и объявил:
— Мистер Дорнфорд вечером поедет из суда прямо в палату.
— Вот как? Скажите, Джордж, вам случается хандрить?
Клерк, круглое розовое лицо которого всегда смешило её, — к нему так и хотелось прилепить бачки, — ответил сдобным голосом:
— Мне тут недостаёт собаки. Когда мой старый Тоби со мной, я не замечаю одиночества.
— Какой он породы, Джордж?
— Бультерьер. Сюда я его брать не могу — миссис Колдер соскучится. Кроме того, он может покусать какого-нибудь стряпчего.
— Вот было бы здорово!
Джордж тяжело вздохнул:
— Эх, здесь в Темпле никому весело не бывает.
— Я тоже завела бы собаку, Джордж, но когда я ухожу, в квартире нет ни души.
— Вот увидите, мистер Дорнфорд здесь долго не останется.
— Почему?
— Он присматривает себе дом. Сдаётся мне, он не прочь жениться.
— На ком?
Джордж прищурил один глаз.
— Вы имеете в виду мою сестру?
— Кого же ещё?
— Да, но откуда вы это узнали?
— Слухом земля полнится, леди Корвен.
— Что ж, выбор неплохой, хотя я не слишком верю в брак.
— Мы, судейские, видим только его плохую сторону. Но мистер Дорнфорд, по-моему, может сделать женщину счастливой.
— И по-моему, Джордж.
— Он человек внимательный, спокойный, и при этом энергии в нём хоть отбавляй. Стряпчие его любят, судьи тоже.
— И жена полюбит.
— Он, правда, католик…
— Все принадлежат к какой-нибудь религии.
— Миссис Колдер и я перешли в англиканство с тех пор, как умер мой отец. Он был плимутским братом, да ещё каким ревностным! Чуть, бывало, выскажешь своё мнение, он тебя прямо придушить готов. То и дело стращал меня адскими муками. Понятное дело, для моего же блага. Словом, старик сам верил всерьёз и не выносил, когда другие не верят. Настоящий горячий сомерсетец. Он никогда не забывал, откуда он родом, даром что жил в Пекхеме.
— Слушайте, Джордж, позвоните мне в пять, если я всё-таки понадоблюсь мистеру Дорнфорду. Я в это время на всякий случай загляну домой.
Клер пошла пешком. День был ещё более весенний, чем накануне. Она миновала набережную и углубилась в Сент-Джеймс-парк. У воды уже пробивались из-под земли жёлтые нарциссы, и ветви деревьев набухали почками. Мягкое ласковое солнце светило Клер в спину. Такая погода долго не простоит. Зима ещё ударит снова. Клер быстрым шагом прошла под колесницей, влекомой несколько неестественными конями, вид которых не столько раздражал, сколько смешил её, миновала Памятник артиллерии, не удостоив его взглядом, и очутилась в Хайд-парке. Согретая солнцем, она медленно прогуливалась вдоль Роу. Верховая езда была её страстью, и, видя кого-нибудь на хорошей лошади, она не могла не испытывать лёгкого волнения. Лошади — удивительные животные: то они горячи и норовисты, то через минуту вялы и апатичны.
Навстречу Клер приподнялись две-три шляпы. Очень высокий человек, проехавший мимо неё на холёной кобылке, остановил лошадь и повернул назад:
— Так и думал, что это вы. Лоренс говорил мне, что вы вернулись. Помните меня? Я Джек Масхем.
Клер подумала: «Слишком долговяз, но посадка отличная», — вслух ответила: «Разумеется!» — и разом насторожилась.
— Я пригласил одного вашего знакомого присматривать за моими арабскими матками.
— Да. Тони Крум мне рассказывал.
— Приятный юноша. Не знаю, конечно, достаточно ли у него подготовки, но остёр он, как горчица. Как поживает ваша сестра?
— Превосходно.
— Вы должны привезти её на скачки, леди Корвен.
— По-моему, Динни не очень интересуется лошадьми.
— Я быстро приохотил бы её к ним. Помню…
Он оборвал фразу и нахмурился. Несмотря на томную позу, лицо у него, как отметила про себя Клер, было загорелое, прорезанное морщинами, решительное, с иронической складкой у губ. Интересно, как он отнёсся бы к тому, что она провела прошлую ночь с Тони в автомобиле?
— Когда прибывают ваши матки, мистер Масхем?
— Они уже в Египте. Погрузят их на пароход в апреле. Вероятно, я сам поеду присмотрю за этим. Может быть, захвачу с собой Крума.
— С удовольствием взглянула бы на них, — сказала Клер. — У меня на Цейлоне была арабская лошадь.
— Обязательно приезжайте.
— Беблок-хайт — это около Оксфорда, правда?
— Милях в шести. Красивая местность. Буду ждать вас. До свиданья.
Джек Масхем приподнял шляпу, дал шенкеля и пустил лошадь лёгким галопом.
«До чего же невинной я прикинулась! Будем надеяться, что не переиграла. Я не хотела бы опростоволоситься перед ним. Мне кажется, он здорово себе на уме. Сапоги у него замечательные! А про Джерри он даже не спросил», — подумала слегка взволнованная Клер, свернула с Роу и пошла к Серпентаину.
На его залитой солнцем поверхности не было ни одной лодки, только у противоположного берега плескалось несколько уток. Разве ей не всё равно, что о ней подумают? Она — как мельник с реки Ди[28]. Только вправду ли ему не было дела до людей? Или он был просто философ? Клер села на скамейку, подставила голову солнцу, и вдруг ей захотелось спать. Что ни говори, провести ночь в автомобиле и провести ночь в постели — разные вещи. Клер скрестила руки на груди и закрыла глаза. Почти тотчас же она уснула.
Люди, проходившие между нею и сверкающим прудом, удивлялись, что молодая, хорошо одетая женщина спит в такой ранний час. Два мальчугана с игрушечными самолётами в руках замерли перед нею, разглядывая её чёрные ресницы, матовые щёки и вздрагивающие, чуть подкрашенные губы. Это были воспитанные дети — за ними присматривала гувернантка француженка; поэтому они не додумались ткнуть спящую булавкой или издать вопль у неё над ухом. Но у неё, как им казалось, не было рук; она скрестила ноги, спрятала их под скамейку, и бедра её в такой позе выглядели неестественно длинными. Это было так занятно, что, когда мальчики проследовали дальше, один из них ещё долго оборачивался и поглядывал назад.
