— Кто там? — громко спросил кто-то за дверью тяжелым басом. — Да кто там? Отвечайте! — почти без паузы зарычал тот же голос.
— Это я, мастер Мейпл. Я привел того жентельмена, про которого вы говорили.
Что-то звонко щелкнуло, и в двери открылся небольшой деревянный глазок. Несколько секунд наши лица освещал поднесенный изнутри к отверстию фонарь, затем глазок закрылся, загремели замки и засовы, дверь отворилась, и на фоне беспросветной темноты в желтом световом прямоугольнике дверного проема обрисовался силуэт моего дяди.
Это был толстый, низенький человечек с огромной шарообразной головой, почти полностью облысевшей, если не считать узкого венчика вьющихся волос по краям. То была великолепная голова, голова мыслителя, а вот обрюзгшее, мертвенно-бледное лицо могло принадлежать простому обывателю, так же как безвольный, толстогубый рот и свисающие по обе стороны от него жировые складки. Светлые редкие ресницы постоянно находились в движении, отчего казалось, что маленькие заплывшие глазки беспокойно бегают по сторонам. Мать как-то говорила мне, что дядины ресницы напоминают ей мокриц. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться в меткости ее сравнения. Еще я слышал, что в Степнее он перенял простонародный говор своих покупателей, и я теперь мучительно краснел от стыда за все наше семейство, с трудом воспринимая на слух его чудовищный жаргон.
— Здорово, племянничек, — сказал он, протягивая руку. — Да входи же, входи скорее, парень, не держи так долго дверь открытой. Что ж, мать твоя вырастила большого сыночка — честное слово, ей есть, чем гордиться. Держи свои полкроны, Уильям, и можешь возвращаться назад. Вещи только не забудь оставить. А ты, Енох, забери-ка багаж мастера Джона, да проследи, чтобы ему накрыли поужинать.
Закончив закрывать многочисленные запоры, дядя повернулся ко мне лицом. Только сейчас я обратил внимание на самую характерную особенность его фигуры. Полученные много лет назад увечья, как я уже упоминал, на несколько дюймов укоротили ему одну ногу по сравнению с другой. Чтобы скрыть этот недостаток, один из дядиных башмаков был снабжен толстенной деревянной подошвой, какие рекомендуют обычно в подобных случаях врачи-ортопеды. При ходьбе такое приспособление позволяло дядюшке почти не хромать, и только своеобразный звук: клик-кляк, клик-кляк от чередования кожи и дерева на каменном полу служил постоянным напоминанием о его физической неполноценности. Подобно испанским кастаньетам, это цоканье непрерывно сопровождало его, куда бы он ни направлялся.
Просторная кухня с огромным очагом и резными ларями по углам свидетельствовала о том, что в былые времена этот дом был жилищем зажиточного фермера. Вдоль одной из стен было сложено множество упакованных и перевязанных коробок и ящиков. Обстановка была скудной и непритязательной, но на столе посреди помещения был накрыт для меня скромный ужин, состоящий из холодной говядины, хлеба и кувшина с элем. Прислуживал за столом пожилой слуга, такой же кокни, судя по акценту, как и его хозяин. Последний, пристроившись в углу, засыпал меня множеством вопросов, касающихся нашей жизни с матерью. Когда я закончил трапезу, дядя приказал слуге, которого звали Енох, распаковать мое ружье. Я обратил внимание еще на два старых ружья с изрядно заржавевшими стволами, прислоненные к стене рядом с окном.
— Наибольшая опасность грозит со стороны окна, — пояснил дядя звучным, раскатистым голосом, плохо вяжущимся с его коротенькой, пухлой фигурой. — Двери в доме надежные — без динамита их не вышибить, а вот окна никуда не годятся. Эй, ты что делаешь?! — внезапно завопил он. — Не стой на свету и пригибайся, когда проходишь мимо решетки.
— Чтобы не увидели? — поинтересовался я.
— Чтобы не подстрелили, мой мальчик. Вот в чем загвоздка. А теперь присядь рядом со мной на скамеечку, и я все тебе расскажу, потому как вижу, что парень ты надежный и доверять тебе можно.
Попытка дяди подольститься ко мне выглядела неуклюже и, со всей очевидностью, свидетельствовала о том, что ему во что бы то ни стало необходимо было как можно быстрее завоевать мое расположение. Я уселся рядом с ним. Дядя достал из кармана сложенный газетный листок. Это была «Уэстерн Морнинг-ньюс» десятидневной давности. Черным заскорузлым ногтем он отчеркнул нужный абзац, в котором сообщалось об освобождении из Дартмура заключенного по фамилии Элиас, которому сократили срок за то, что он встал на защиту одного из тюремных надзирателей, подвергшегося нападению каторжников во время работ в каменоломне. Все сообщение занимало буквально несколько строк.
— И кто же он такой? — спросил я.
Дядя приподнял изуродованную ногу и помахал ей в воздухе.
— Вот его метка, — сказал он, — и за это же он получил свой срок. А теперь он откинулся из тюряги и снова точит на меня зуб.
— А за что, собственно, он «точит на вас зуб»?
— Он хочет убить меня, черт неотвязный! Я точно знаю, что он не успокоится, пока не отомстит. Такой уж это человек, племянничек. От тебя у меня нет секретов. Он считает, что когда-то я его здорово кинул. Для пущей ясности предположим, что так оно и есть. Ну, а теперь он со своими корешками открыл на меня форменную охоту.
— А кто они такие?
Дядюшкин бас неожиданно сменился испуганным шепотом.
— Моряки, — сказал он, непроизвольно оглядываясь. — Я знал, что они объявятся, как только прочитал газету. И точно — пару дней назад гляжу в окно, а там трое морячков стоят и глазеют на мой дом. Вот тогда я и отправил письмо твоей мамаше. Они нашли меня и теперь поджидают его, чтобы расправиться со мной.
— Но почему же вы не сообщите в полицию?
Дядя отвел глаза в сторону.
— От полиции никакого толку не будет, — заявил он, — зато ты, мой мальчик, можешь здорово мне помочь.
— Что я должен сделать?
— Сейчас объясню. Я собираюсь уехать отсюда. Видишь эти ящики? Все мои вещи подготовлены, осталось только упаковать. В Лидсе у меня есть друзья, и там мне будет безопасней. Не то что бы совсем безопасно, но все же спокойней, чем здесь. Я рассчитываю отправиться туда завтра вечером. Если до тех пор ты не покинешь меня, клянусь — ты об этом не пожалеешь. Кроме Еноха, мне некому помочь, но ты не волнуйся — завтра к вечеру все будет готово. К этому же времени мне обещали прислать телегу. Мы с тобой, Енох и тот мальчишка Уильям как-нибудь довезем вещи до Конглтонской станции. Кстати, вам никто не встретился в окрестностях?
— По дороге со станции нас остановил какой-то моряк, — ответил я.
— Ах, я так и знал, что они следят за нами. Вот почему я велел тебе сойти с поезда на другой остановке и отправиться сначала к Перселлу, а не сразу сюда. Мы в блокаде, да-да, в блокаде — это очень подходящее слово!
— Там был еще один, — сказал я, — с трубкой.
— Как он выглядел?
— Худое лицо, веснушки, фуражка с…
Хрипло вскрикнув, дядя вскочил с места.
— Это он! Это он! Он явился, наконец, по мою душу! Прости, Господи, меня, грешника! — И дядя начал лихорадочно метаться по всему помещению, перемежая скрип кожи со стуком дерева по полу. Было что-то по-детски трогательное в его огромной, лысой, как шар, голове, и я впервые ощутил в душе порыв жалости к этому человеку.
— Бросьте, дядя, — произнес я успокаивающим тоном, — все-таки мы живем в цивилизованной стране. Есть, в конце концов, закон, который поможет призвать к порядку весь этот сброд. Позвольте мне завтра поутру съездить в окружной полицейский участок — и я ручаюсь вам, что очень скоро все будет в лучшем виде.
Дядя отрицательно покачал головой.
— Он слишком хитер и жесток, — сказал он. — Не случайно я вспоминал о нем каждое мгновение все эти годы, стоило мне только вдохнуть или выдохнуть. Это он поломал мне целых три ребра. У нас есть только один шанс: придется бросить все, что мы не успели упаковать, и завтра на рассвете сделать отсюда ноги. Великий Боже, что это?!
Сильнейший удар в дверь заставил задрожать стены и эхом разнесся по всему дому. За ним последовал второй, потом третий. Казалось, будто кто-то молотит по ней закованным в броню кулаком. Дядя в отчаянии упал в кресло, я же схватил ружье и бросился к двери.
— Кто здесь?! — возвысил я голос.
Никто не ответил, тогда я приоткрыл глазок и выглянул наружу. За дверью также никого не оказалось, но случайно опустив глаза, я увидел просунутый в щель под дверью листок бумаги. Схватив его и поднеся к свету, я прочел написанное энергичным почерком краткое послание:
«Хочешь спасти свою шкуру — положи их на крыльцо.»
— Чего они хотят от вас, дядюшка? — спросил я, ознакомив его с текстом.
— Того, что они никогда не получат! — воскликнул он в отчаянном порыве отваги. — Никогда и ни за что, клянусь Всевышним! Эй, Енох! Енох! — Старый слуга тут же прибежал на зов.
— Послушай, Енох, — начал дядя, — всю жизнь я был для тебя добрым хозяином. Настало время, когда ты можешь отплатить за доброту. Готов ли ты рискнуть ради меня?
