Молодая хозяйка с капризной гримасой слушала рассказ кухарки. Пожилой чиновник нетерпеливо пожимал плечами и теребил свою бородку.
— Да замолчите наконец, Аксинья! — проговорила Артемьева.
И тихо и деликатно “позудила” Аксинью, как называла последняя барынины замечания.
“Она ни за чем не смотрит, не напомнила о замке — собака крадет, курицы и нет. И какие сливки купила!.. Кажется, могла бы не раздражать больную женщину”.
— Сегодня же купите замок, и чтобы впредь этого не было. И вообще… будьте внимательнее к своим обязанностям, Аксинья! — прибавила хозяйка, слегка возвышая свой тихий, “зудящий” голос.
Аксинья и возмутилась и обиделась.
“Она невнимательна? Она ни за чем не смотрит?”
— Из-за подлой собаки я же и виновата? О, господи! Да разрази меня бог!.. Я, кажется, стараюсь для вас… И вы, барыня, меня же обижаете…
Аксинья клялась и плакала, снова клялась и, по-видимому, не собиралась окончить, если бы “сам барин, который не раз хвалил ее кушанье”, не охладил ее излияний ироническим вопросом:
— Видно, собака открыла крышку с кувшина?
— Что же, я сливки выпила? Нужны мне господские сливки!.. Этот подлец, Мунька, все жрет и на все способен. Вовсе отчаянный нахал… Чуть на меня не бросился, когда я стала отнимать курицу… И меня же господа позорят… О, господи!
— Пошлите-ка ко мне старшего дворника! — остановил кухарку чиновник.
И когда Аксинья, вытирая слезы, вышла, он прибавил:
— Нечего сказать, порядки в доме… Собака бросается на людей… И за чем только смотрит старший дворник?
— Уж и не говори, Ванечка… Того и гляди, эта собака еще взбесится и перекусает людей! Еще недавно читала в газетах… — испуганно промолвила молодая женщина.
— То-то и есть! — ответил Артемьев. — Надо узнать, чья собака и почему ее выпускают, да еще по ночам… Надо исследовать и принять меры… Да ты не волнуйся, мой друг. Надо, чтобы дверь в кухню была заперта… Собака не войдет! — успокаивал Артемьев, видимо, разделявший опасения жены.
Он и сам очень побаивался собак.
Минут через пять в столовую вошел старший дворник.
Степенный, с приветливо-почтительным выражением пригожего лица, опушенного расчесанной бородой, он был в черном, наглухо застегнутом пиджаке, в манишке, белевшей из-под воротника, и в высоких щегольских сапогах.
Отвесив низкий поклон, Михайла Иванович сделал несколько шагов, остановился и мягким баритоном сказал:
— Изволили требовать, ваше превосходительство?
Хотя дворник и отлично знал, что Артемьев очень далек от генерала, но всегда оказывал почтение жильцу, аккуратно платившему за квартиру, не забывавшему давать по рублю в месяц и особенно такому, который из требовательных и беспокойных.
— Что у вас за безобразие в доме, Михайла?
— Осмелюсь доложить, что, кажется, слава богу, у нас нет “безобразиев”, ваше превосходительство!
— Есть! — отчеканил внушительно Артемьев.
— В каких смыслах, ваше превосходительство?
— А собака?
— Так вышла из-за нее неприятность по случаю того, что шкапчик на лестнице без замка…
— А бросается на людей?
— Никак нет, ваше превосходительство!
— А на нашу кухарку? И мало ли на кого-нибудь может броситься? — вставила молодая женщина.
— Не извольте верить кухарке, барыня. Собака в этом не замечена… И не такого характера, чтобы осмелиться…
— Чья она? — спросил Артемьев.
Но Михайла, отвиливая от прямого ответа, повел речь о прежних хозяевах Муньки.
— Щенком жил в двенадцатом нумере… Взял его гимназист и с ним занимался… Полтора года собака вела себя во всем правильном поведении, и гимназист очень был к ней привержен… Но как жильца перевели на службу в провинцию, Муньку препоручили знакомой сродственнице в двадцать восьмом нумере… Хорошая была барыня, но только вскорости померла от сердца… А у сыновей собака оставаться не пожелала… Всего месяц жила и убежала, ваше превосходительство!
— Отчего убежала? — спросила молодая женщина.
— По причине, с позволения сказать, озорства жильцов двадцать восьмого нумера, когда они стали часто будто в “несвоевременном” виде, по случаю смерти маменьки… Кухарка обсказывала, что два жильца и их гости часто обескураживали собаку…
— Чем же?
— Всячески, барыня.
— Например?
— Подносили собаке нюхать, как пахнет дым цыгарки… Подпаливали спичками шерсть. Купали под краном, кормили дурным лекарством… Одно слово, с большим воображением ума шутили с собакой. А этого собака не любит… Отдубась ее по всей форме за дело, на это она не должна обидеться, а ежели одна “прокламация”, для “игры ума”, — обидится… И неосновательные жильцы. За квартиру не платят, ваше превосходительство! — неожиданно прибавил старший дворник.
— Кто они такие?
— Служащие… Из господ. А насчет собаки будьте вполне спокойны, ваше превосходительство… Не извольте беспокоиться, барыня…
И, уверенный, что успокоил “уксусного”, как называл старший дворник строгого и требовательного жильца, Михайла Иванович поклонился и хотел было уйти, как Артемьев остановил его.
— Подожди, Михайла. Объясни, чья же теперь эта собака? — настойчиво и серьезно допрашивал основательный господин.
— Теперь ровно бы ничья. Вроде как бы беспаспортная, ваше превосходительство.
— А разве это порядок? Ты потатчик. Заведомо держал в доме бродячую собаку.
— Виноват. Точно ошибся, ваше превосходительство, — несколько сконфуженный, промолвил старший дворник.
“Уж будет подлецу Муньке. Из-за него только неприятность!” — подумал он и заискивающе прибавил:
— Сегодня же выдворю собаку, ваше превосходительство!
— Выдворишь? А если она вернется и мало ли что натворит? Да еще вдруг сбесится и, храни бог, кого-нибудь искусает. Ты и ответишь по всей строгости законов. Да еще возьмут с тебя штраф, — не спеша и серьезно-бесстрастно говорил Артемьев, желавший, казалось, окончательно донять старшего дворника.
— Я, ваше превосходительство, так “проутюжу” собаку, что она забудет и адрец нашего дома!
В следующее мгновенье Михайла Иванович уже мысленно назвал себя дураком за то, что проговорился насчет “проутюжения”.
— Да как же можно мучить собаку? — воскликнула молодая женщина. — Это нехорошо с вашей стороны, Михайла! Очень нехорошо. И вы не смеете! — прибавила она и, чтобы не слушать дальше, вышла из столовой.
А муж протянул:
— Не надо быть членом высочайше утвержденного общества покровительства животным, чтобы позвать околоточного, составить протокол, к мировому, и тебе… высидка!
Старший был решительно подавлен и смущен.
— Так как же с собакой, если, примерно, по закону? — растерянно промолвил он.
— Очень просто. Отдай ее фурманщикам — и снимешь с себя всякую ответственность.
Михайла Иванович просветлел.
— А то еще, не дай бог, судиться из-за какой-нибудь собаки! Премного благодарен, что изволили надоумить необразованного человека. Счастливо оставаться, ваше превосходительство!
Перед тем, что идти в участок, Михайла Иванович сказал подручному Василию:
— К вечеру поймай ты Муньку. Он тебя не боится. Привяжи его в дровяном сарае на крепкую веревку, чтобы не сбежал…
— Как же вы хотите, Михайла Иваныч, распорядиться с Мунькой?
— Рано утром сдадим фурманщикам.
— На убой, значит, Муньку? — угрюмо спросил подручный.
— А что делать с этим вором? Из-за него только одни неприятности от жильцов. Да смотри, Василий, помалкивай насчет моей “лезорюции”… А то прослышит какая-нибудь пустая жилица с чувствительностью и… неприятность… Собаку не примут, а мне еще влетит… Запищит: “Как дворник смел”… И нажалуется… Так чтобы шито да крыто. Так-то умственнее. Пропала, мол, собака, и шабаш!
— Как прикажете… Но только “освобоните” меня, Михайла Иваныч!
— Это еще что за дерзкая мода? Я, братец, этого не люблю! — строго сказал Михайла Иванович и изумленно взглянул на обыкновенно тихого и скромного Василия.
— “Освобоните”, Михайла Иваныч! — упорно повторил Василий.
— Почему это ты смеешь дерзничать, а? Сказывай.
— Жалко, Михайла Иваныч…
— Кого жалко?
— Самую животную… Муньку.
— Этого вора жалко?.. Очумел ты, что ли? Разве можно жалеть такую бесстыжую собаку… Другая, которая виноватая, сию же минуту явилась бы с повинной… А этот подлец хоть бы что… Спрятался и думает… отбояриться, бродяга. А за него только отвечай!
Василий молчал.
— Совсем, как посмотрю, ты необразованный “обормот”. Ну, и черт с тобой. Я сам поймаю Муньку… А ты, Василий, у меня смотри! — вдруг озлобленно крикнул Михайла Иванович.
И, вытаращив на подручного свои загоревшиеся круглые глаза, прибавил:
— Рассчитать тебя, дурака, недолго.
— Как угодно! — покорно промолвил Василий.
— Скажи, пожалуйста, какой собачий заступник!.. Что стоишь, дьявол!.. Жильцы дров ждут, а ты… Экий разбалованный народ!
