— Я знал, что ты здесь. Однажды уже встретил тебя на улице. Но ты не узнала меня.
«Не может быть», — я в ответ. «Бен, я бы узнала тебя всегда и везде».
Маленькая озорная искорка зажглась в его глазах, и он произнёс уже совсем другим голосом, тем, который я знала:
— Пожалуй. Был вечер. А я отвернулся… ведь я знаю и помню, что тебе сделал. Может быть и ты бы не захотела….
«Что ты говоришь, Бен! Что ты говоришь!» — проговорила. Признаюсь, что, вначале в моих словах не было искренности, но, повторив их, я уверилась, что так оно и есть: все старые обиды померкли, и мной овладело единственное желание — быть рядом с ним. После моих слов его лицо смягчилось, и он посмотрел мне в глаза. Наши руки уже обвивали шеи друг друга, а губы слились в длинный и захватывающий дыхание поцелуй, который не оставил ничего от того, что разделяло нас четырнадцать долгих лет. И когда я в полном бессилии оторвала свои губы от его, целовать начал он, как в те давние времена: мои глаза, мочки ушей и, главное, мои волосы.
Потом он потянул меня за собой и сказал:
«Пойдём, Шаана», — я неимоверно обрадовалась, услышав имя, которым он называл меня прежде. Через минуту мы уже были в спальне Герца и его жены. Наши объятия были так крепки, что каждый чувствовал биение сердца другого, и казалось, что разжав свои объятия хотя бы на миг, мы остановим свои сердца.
В его объятиях я чувствовала жар живого тела человека, которого уже пять лет считала покойным: я вся была переполнена живой любовью, которую похоронила двенадцать лет назад.
Мы ни о чём не спросили друг друга, ничего не рассказали, не шептали отрывистых слов, которые говорятся в желанный для двоих час. Слов, прекрасных как звёзды, но гаснущих при первом столь же жестоком, и столь же логичном приближении света дня.
Он не раз шептал мне на ушко моё имя так, как делал это во времена, когда мы были вместе. И это имя было для меня вознаграждением, радостью, ликованием; в нём было великое богатство, оно было многозначно, особенно, оно было его и моим.
Он всё время повторял:
— Шаана, Шаана, Шаана.
И только будучи опустошенные душой и счастливые телом, мы начали спрашивать друг друга, иногда прерывая молчание:
«Расскажи, Бен». «Сейчас, расскажи ты, Шаана».
Но в час нашего единения начался и его конец; мы не знали с чего начать и не говорили ни о чём.
Так продолжалось до тех пор, пока я не спросила:
— Как ты оказался здесь?
Он молча посмотрел на меня.
«Нет, нет! Я не о стране. Здесь — это в доме Герца».
«Ханна племянница мне», — произнёс он.
«Ах, да, совсем забыла… Я очень постарела, Бен?»
Он переложил свою руку мне на спину, и прошептал на ушко:
— Шаана.
Никогда до сих пор я не чувствовала себя такой красивой, как в эту минуту.
«А то, что пришлось пережить, было очень тяжелым?», — спросила я.
«Не спрашивай, посмотри на это», — он показал на правый бок. В свете неяркой лампы я увидела там белые и красные полосы.
«Это знаки ИХ слёз, своеобразный подарок. Он останется навсегда».
Я немного приподнялась, приблизилась к этому месту и стала целовать полосы, будто хотела своими поцелуями стереть страшные годы, которые он пережил, а его рука в это время гладила мои волосы. Подняв голову, я увидела номер на его плече, поцеловала и его.
«Я всё время ждала тебя». И мне, действительно, казалось, что четырнадцать лет жизни, которые нас разделяли, годы бед и благополучия, годы любви и разочарования, годы тоски и радости, сосредоточенности и растерянности, годы разных перемен, без которых невозможна жизнь человека, были для меня не чем иным, как огромным ожиданием этой единственной минуты, этой встречи.
Но он не ответил и к моему удивлению отодвинулся. Я видела, каким суровым опять стало его лицо; он закрыл его руками, и изнутри вырвалось нечто среднее между тяжелым стоном и удушливым смехом.
«Боже правый! Боже правый, Шаана!» — проговорил он, не отнимая рук от лица.
«Я забыл всё. Я не хотел, правда, не хотел совершить по отношению к тебе эту подлость… Боже правый!».
На меня напал страх и я начала пробуждаться от опьянения счастьем.
«Твоя жена?», — прошептала я.
Он отрицательно покачал головой, не отнимая рук от лица.
«Она была уничтожена ещё в первой акции».
Он сказал это так, как говорили ОНИ, с тем же равнодушным выражением лица, которое констатирует факт возведения стены между человеком и ужасом, которому нет отзвука в мире живых.
И я, уже сидя и скользя по полу большими пальцами ног в поисках сандалий, ощутила вдруг ужасную вину перед этой женщиной, которую так ненавидела при жизни; женщиной коварной и злой, которая разбила моё счастье, а потом хвалилась этим. Сейчас она мертва, а я сижу здесь, рядом с ним, и я, я спаслась как будто за её счёт. И вмести с тем, я знала, что я с ним, и я должна выразить сожаление о её гибели, но говорить не могла. Только руку протянула к нему, сказать ему всё прикосновением. Но его плоть не ответила на него и моя рука упала. Тогда он сказал:
«Не эта. Не эта. После. Уже после освобождения я женился на другой. Вы не способны это понять. Мы были так одиноки, что не могли больше выносить этого одиночества. Она была ещё молода, но все её родственники были убиты, все до одного. Молодая и беспомощная. Почему тебя не было там?», — грубо и неожиданно прокричал мне. И продолжил с холодной сухостью.
«Она женщина очень порядочная. То есть очень преданная. И нет у неё никого, кроме меня».
«А сейчас?», — спросила я, чтобы отсрочить конец; может быть ещё тлела во мне искорка надежды.
«Сейчас», — сказал он. «Она с Герцем и Ханной в Хайфе, поехала просить хоть какое-то жильё для нас».
Я не сказала ни слова. Нагнулась, надела сандалии. Глаза мои были сухими, сухость была на языке, во рту.
Он тоже встал и начал поправлять одежду.
«Я, на самом деле…», — он пытался сказать ещё что-то, но почувствовал, что в этом нет уже никакой необходимости, всё остальное уже было не важно.
Когда я уже стояла у двери, он сделал попытку проводить меня, но я отрицательно покачала головой. Почти закрыв дверь, я вдруг вспомнила о записке, которая лежала в моём кошельке. Достала её, отдала ему и попросила передать Герцу и его жене, сказав, что он нашёл записку под дверью.
Перевод выполнен с оригинала на иврите, опубликованного Рабочей библиотекойספרית הפועלים. הוצאה לאור הקבוץ המיוחד
Шестым днём называется на иврите пятница. (Прим. переводчика).
Перевод выполнен с оригинала, опубликованного Рабочей библиотекой ספרית הפועלים. הוצאת לאור הקבוץ המיוחד
Уменьшительное от еврейского Биньямин, которое на русском языке звучит как Вениамин (Прим. переводчика — Л.К.)
