Ей нравился Джервэз. Она восторгалась его верховой ездой, его удивительной игрой в поло. Она тогда как раз была в большом волнении по поводу «одного дела» с Тедди Мастерсом, двадцатидвухлетним молодым человеком, побывавшим один год на войне и до сих пор украшавшим армию его величества. И он должен был в ней оставаться, пока его не выгонят из-за недостатка средств или из-за его проклятой беспечности.
Тедди был блондин, гибкий, живой, умный и исключительно обаятельный — качества, которые разделяла с ним Филиппа; они вместе резвились, смеялись и вообще очень ладили друг с другом. Тедди постоянно бывал «без гроша», и они спокойно говорили о рабочем доме и банкротстве, как будто бы они обсуждали события бегового дня или вкус какого-нибудь блюда; у них абсолютно отсутствовало понятие о ценности денег, и их никогда не покидало чувство юмора.
Решимость охватила было Джервэза, когда он увидел однажды Филиппу и Тедди, выехавших вместе на прогулку верхом на великолепных гунтерах. Их вид как бы хлестнул его по нервам; он безумно ревновал и завидовал молодости Тедди, взрывам его веселого смеха и ответному смеху Филиппы.
Он остался в Англии еще месяц, борясь со своим чувством, надеясь на что-то и вместе с тем боясь разрушить это что-то. Он старался доказать себе, что это смешно, и даже старался высмеивать свою уверенность в том, что любит Филиппу. Наконец им овладела страшная реакция, он покинул Англию и отправился путешествовать.
Но спустя несколько месяцев он вернулся, бешеным темпом проехав всю Европу, находя каждый экспресс слишком медленным и проклиная вообще медленность железнодорожного сообщения. Ему не терпелось достигнуть Англии, Лондона, увидеть Филиппу.
И, как нарочно, он не застал ее в Англии. Она была в Швеции, и ему пришлось ждать ее целых две недели.
Наконец Джервэз увидел ее, стройную, такую холодную и вместе с тем обворожительную, в один из самых жарких дней раннего лета; она была в бледно-зеленом платье и мягкой шляпе с повязанной вокруг лентой.
Ее лицо озарилось очаровательной улыбкой, когда она воскликнула:
— О, вы здесь? Как чудно! Я не знала, что вы уже вернулись.
Джервэзу хотелось крикнуть: «Я приехал только для того, чтобы видеть вас. Я люблю вас. Ради Бога, разрешите мои сомнения».
С этого момента он начал конкурировать с окружавшей ее толпой; он также устраивал вечера, посещал излюбленные Филиппой увеселения, предоставил в ее распоряжение автомобиль и верховую лошадь, приглашал всех на конец недели в Фонтелон. Филиппа влюбилась в Фонтелон, и это только еще более возвысило ее в глазах Джервэза.
После обеда, в первый же день своего приезда, стоя с ним на террасе, она невольно простерла руки и воскликнула:
— О, как чудно, как невероятно чудно! — И глубоко вздохнула.
Внизу, до самых границ Вильтшира, простирался парк, прорезанный дорогой, приблизительно в полмили, обсаженной вязами; воздух был напоен ароматом гвоздики и сирени, кругом, казалось, чувствовался терпкий вкус буксовых шпалер, накалившихся за целый день под лучами горячего солнца.
Лиловая дымка окутывала отдаленные холмы, а озеро напоминало брошенную на землю розу.
Они стояли рядом. Кто-то позвал их из дому, и вслед за тем раздались звуки фокстрота.
— Послушайте! — сказала Филиппа и рассмеялась. Они начали танцевать на террасе. Джервэз всем своим существом ощущал близость юной и свежей Филиппы, ее пышные золотистые волосы как раз под своим подбородком, легкий бодрящий запах ее духов и то, как безумно он был в нее влюблен.
— Я обожаю ваш дом, — сказала она, внезапно подымая на него свои глаза. — Я думаю, я никогда не видела ничего более прекрасного.
Он заставил себя говорить с ней в шутливом тоне…
— Да, большой зал служил монастырской трапезной во времена Эдуарда VI, а в замке живут привидения. Но вы должны при лунном свете посмотреть внутренние монастырские переходы, а также домики с их крохотными, окруженными стеной садиками, где жило высшее духовенство…
Он повел Филиппу по всему дому. Она притихла; ее лицо, освещенное луной, казалось выточенным из слоновой кости, а глаза — неизмеримо глубокими и темными.
На следующий день они продолжали осматривать местность. Для Джервэза это были изумительные переживания, пока, наконец, Фелисити не протелефонировала, не могут ли они приехать. «Они» — это были она и ее двое партнеров, гостивших в то время в Xec6epи, для практики в поло.
Одним из этих партнеров был Тедди. Он увлек с собою Филиппу, заявив ей, что все это он «подстроил» нарочно, чтобы увидеть ее.
После завтрака теннис, после тенниса купанье, после купанья беспечная просьба Фелисити: «О, пожалуйста, Флик, оставьте нас у себя еще немного. Будьте таким ангелом!»
Опять теннис, купанье и танцы до двух часов утра, и масса планов на следующий день…
Во всяком случае, рассуждал Джервэз, сегодня или завтра всему наступит конец. Он думал, что Филиппа любит его, или, вернее, он умолял судьбу, чтобы это было так. Но если… если она ему завтра откажет… при этой мысли его охватывал такой ужас, что он ясно понимал — без нее для него не может быть жизни…
Он не был в состоянии рассуждать: он просто чувствовал, что в Филиппе был заключен весь смысл его существования…
Джервэз вдруг увидел, что он внимательно разглядывает витрину какого-то магазина, и сообразил, что он уже в Барнсе. До сих пор он шел, не разбирая дороги. Только сейчас он обратил внимание на зажженные фонари, похожие в сгущавшихся сумерках на цветы подсолнечника, увидел толпу вокруг себя и услышал, как башенные часы пробили шесть. Он вспомнил, что должен быть на одном званом обеде, а потом ехать на танцы в клуб, так как слышал, что Филиппа предполагает там быть.
Он нанял такси и поехал на Бельгров-сквер. Когда он вошел в дом, вестибюль поразил его своей мрачностью. Если бы Филиппа… она бы все переделала… ведь она имела право… Подымаясь по лестнице, несмотря на наличие лифта (единственное нововведение в доме), он заглядывал в различные комнаты. Гостиная была хороша, но слишком уж неуютна, меньшие комнаты имели тоже мрачный вид… Весь дом следовало бы осветить и сделать более приветливым.
В спальне камердинер доставал для него из шифоньерки свежую крахмальную сорочку. Все было готово для переодевания.
Время тянулось бесконечно; казалось, скучному холостому обеду в клубе не будет конца.
Наконец Джервэз вырвался оттуда и поехал в «Конду». Он стал высматривать Филиппу, но ее там не было. Он выбрал столик напротив двери и закурил сигару. Девушки, дамы, молодые люди входили и выходили, джаз-банд играл не переставая… Много народу уходило и приходило, и, наконец, появились Филиппа и Фелисити с мужем Сэмом Фэном и его сестрой, очень красивой молодой дамой, которую все называли «Scrap»[1].
Филиппа, не заметив Джервэза, прямо направилась к столику возле самой двери; кто-то ее окликнул, и она остановилась там, разговаривая и смеясь. Какой-то смуглый юноша подал ей огонь для папироски.
Джервэз стал издали изучать ее… В сотый раз он спрашивал себя, почему она выглядит такой молоденькой? Кажется ли это ему или она действительно так невероятно молода? Теперь почти все девушки и даже маленькие девочки выглядят старше своих лет; можно подумать, что они делают все возможное, чтобы выглядеть старыми, и шестнадцатилетние похожи на двадцатипятилетних… Быть может, достигнув этого возраста, они стараются об обратном?..
Филиппа была стройной до худобы и выглядела выше, чем была на самом деле, вероятно, благодаря своей длинной шее и маленькой коротко остриженной золотистой головке. Даже на таком далеком расстоянии бросался в глаза контраст между ее темными ресницами и светлыми волосами. Джервэз должен был признать, что, несмотря на крайнюю современность (которую он так не любил!) всего внешнего облика Филиппы, ее очень короткого платья, почти бесцветных чулок и тонко обрисованного губной помадой прекрасного рта, она была обаятельна. В ее голосе звучали очаровательные нотки, холодные и вместе с тем нежные и особенно чистые. Это был голос существа счастливого и уверенного в себе.
Она вдруг быстро повернула голову, очевидно почувствовав чей-то пристальный взгляд. Ее глаза встретились с глазами Джервэза, и ее прекрасное лицо озарила изумительно прекрасная, чарующая, милая улыбка.
Он подошел к ней, и она сказала:
— О Джервэз, вы знаете, я почувствовала, будто кто-то пронизывает мое сознание, как бывает, когда кто-то смотрит на вас в церкви или в другом месте. И это оказались вы!
— Хотите танцевать? — спросил Джервэз.
— Давайте. Я с Сэмом и Фелисити. Где их стол? Ах, вон там.
Джервэз крепко обнял ее, и они танцевали одно время молча. Филиппа прервала молчание:
— Папа сказал мне, что вы едете с нами в Марч. Мы рано туда поедем. Я люблю деревню в это время года и жажду увидеть опять собак и почувствовать запах горящих смолистых дров. Конечно, можно и в городе топить камин дровами, но, не знаю почему, здесь дрова пахнут иначе. Вероятно, вам приходилось в деревне возвращаться домой в осенний вечер, и вдруг дымок от горящих дров заставлял вас вздрогнуть и оживиться? Так, во всяком случае, он действует на меня: как только я почую этот запах, мне кажется, что вот — вот я должна вспомнить что-то очень хорошее, желанное. Но мне никогда не удается вспомнить.
