Гильденстерн.
– Человек, прерывающий свое путешествие из одного места в другое в третьем месте, лишённом названия, отличительных признаков, населения и вообще значения, видит единорога, который пересекает его тропинку и исчезает в лесу. Это поразительно уже само по себе; но известны случаи еще более таинственных встреч – и – уж во всяком случае, есть масса способов объяснить это просто как фантазию. Но – «Господи, – восклицает вдруг человек, оказавшийся рядом, – я, кажется, сплю, потому что я видел единорога». Что сообщает происходящему уже довольно тревожный оттенок. Третий же свидетель уже не просто усиливает тревогу – он как бы расширяет реальность происходящего, растягивает ее, делает ее тоньше; а четвертый свидетель – еще тоньше, и чем больше свидетелей, тем скорей это становится столь же тонким, как реальность, или тем, что называется общественным мнением... «Смотрите! Смотрите! – восклицает толпа. – Лошадь со стрелой во лбу! Какой-то охотник принял ее за оленя».
Розенкранц (возбужденно).
– Я убежден, что это оркестр.
Гильденстерн (устало).
– А он убежден, что это оркестр.
Розенкранц.
– Идут!
Гильденстерн (в последнюю минуту перед появлением новых персонажей, грустно).
– Жалко, что не единорог. Было бы лучше, если б единороги.
Появляются актеры в количестве шести человек, включая мальчика Альфреда; двое толкают и катят перед собой тележку, полную костюмов и других принадлежностей; с ними – барабанщик, трубач, флейтист. Глава группы – 1-й актер – без инструмента. Он первым замечает Розенкранца и Гильденстерна и поднимает руку.
Актер.
– Сто-ой!
Труппа поворачивается и останавливается.
(Радостно.) Публика!
Розенкранц и Гильденстерн приподнимаются.
– Не двигайтесь!
Они садятся. Он любовно их разглядывает.
– Превосходно. Чудно! Хорошо, что мы подвернулись.
Розенкранц.
– Для кого? Для нас?
Актер.
– Будем надеяться, что так. Однако – встретить двух джентльменов на дороге – впрочем, нельзя же их встретить вне дороги.
Розенкранц.
– То есть?
Актер.
– Во всяком случае, мы встретились, и как раз вовремя
Розенкранц.
– В каком смысле?
Актер.
– Видите ли, мы, так сказать, ржавели, и вы столкнулись с нами в момент нашего – э-э-э-э – упадка. Завтра об эту же пору мы бы уже начисто забыли все, что умели. Мысль, не правда ли? (Щедро смеется.) Пришлось бы вернуться к тому, с чего начали, – к импровизации.
Розенкранц.
– Бродячие акробаты, так, что ли?
Актер.
– Можно и покувыркаться, ежели это вам по вкусу; а поскольку времена таковы... Во всяком случае, за несколько звонких монет можем выдать вам полный набор леденящих кровь сюжетов, героев и трупов – в рифму и так – преимущественно перепетое с итальянского – и вообще – чего не сделаешь за пару звонких – даже в одной монете и то музыка.
Все актеры буквально расцветают и кланяются.
– Трагики, к вашим услугам.
Розенкранц и Гильденстерн встают.
Розенкранц.
– Мое имя Гильденстерн, а это – Розенкранц.
Гильденстерн делает ему замечание.
(Без смущения.) Виноват, его имя Гильденстерн, а Розенкранц – это я.
Актер.
– Очень приятно. Конечно, мы играли и перед большей аудиторией, но ведь и качество тоже кой-чего стоит. Я вас сразу признал...
Розенкранц.
– И кто же мы?
Актер.
– ...как собратьев по искусству.
Розенкранц.
– Интересно, а я думал, мы – джентльмены.
Актер.
– Ну, одни считают, что мы для вас, другие, что вы для нас. Это две стороны одной монеты. Или одна сторона – двух, поскольку нас тут так много. (Снова кланяется.) Не аплодируйте слишком громко – этот мир слишком стар.
Розенкранц.
– В чем вы специализируетесь?
Актер.
– Трагедии, сэр. Убийства и разоблачения, общие и частные, развязки как внезапные, так и неумолимые, мелодрамы с переодеванием на всех уровнях, включая философский. Мы вводим вас в мир интриги и иллюзии... клоуны, если угодно, убийцы – мы можем вам представить духов и битвы, поединки, героев и негодяев, страдающих любовников – можно в стихах; рапиры, вампиры или то и другое вместе, во всех смыслах, неверных жен и насилуемых девственниц – за натурализм надбавка, – впрочем, это уже относится к реализму, для которого существуют свои расценки. Что-то я разогнался, а?
Розенкранц (с сомнением).
– Ну, я не знаю.
Актер.
– Мы берем недорого. Чуть больше будет стоить, если вы сами захотите участвовать в действии, – если, конечно, таков ваш вкус и времена таковы, каковы они есть.
Розенкранц.
– А каковы времена?
Актер.
– Никакие.
Розенкранц.
– Плохие?
Актер.
– Неважные. Так что именно вы предпочитаете? (Оборачивается к актерам.) Джентльмены, к делу.
Актеры выстраиваются в неровную линию.
– Ну-с, нравится вам кто-нибудь?
Розенкранц (с сомнением, непонимающе).
– А чего это они?
Актер.
– Дайте волю фантазии. Их ничто не удивит.
Розенкранц.
– И сколько это?
Актер.
– Принять участие?
Розенкранц.
– Посмотреть.
Актер.
– Посмотреть что?
Розенкранц.
– Частное представление.
Актер.
– Частное в каком смысле?
Розенкранц.
– Нас только двое. Разве это достаточно?
Актер.
– В качестве публики – плачевно. В качестве ценителей – идеально.
Розенкранц.
– Ну так сколько?
Актер.
– Десять гульденов.
Розенкранц (ужасаясь).
– Десять гульденов?!
Актер.
– Я хотел сказать – восемь.
Розенкранц.
– За обоих?
Актер.
– С каждого. Я думаю, вы не поняли...
Розенкранц.
– Что ты имеешь в виду?
Актер.
– Все, что я имею в виду, – семь.
Розенкранц.
– Да откуда ты взялся?
Актер.
– Тут поблизости... Сопляки еще, конечно, но способные. Малолетние труппы, теперь это модно. Но до нашего репертуара им далеко... мы согнемся туда, куда нас нагнут.
Он многозначительно смотрит на Розенкранца, тот отвечает ему абсолютно пустым взглядом.
Розенкранц.
– Они подрастут.
Актер (все поняв). – Каждую минуту рождается по детенышу. (К актерам.) Становись!
Актеры берутся за свои пожитки. Гильденстерн наконец шевелится.
Гильденстерн.
– Куда вы направляетесь?
Актер.
– Сто-ой!
Актеры останавливаются и оборачиваются.
– Домой, сэр.
Гильденстерн.
– А откуда?
Актер.
– Из дома. Мы, сэр, народ бродячий. Используем шансы там, где их находим.
Гильденстерн.
– Так это был шанс?
Актер.
– То есть?
Гильденстерн.
– Когда встретили нас.
Актер.
– А, да.
Гильденстерн.
– Вы нас искали?
Актер.
– Что вы!
Гильденстерн.
– Тогда шанс.
Актер.
– Или судьба.
Гильденстерн.
– Наша или ваша?
Актер.
– Редко бывает одно без другого, сэр.
Гильденстерн.
– Тогда судьба.
Актер.
– Вероятно. Плывем по воле волн. Сегодня, может, будем играть при дворе. А может, завтра. А может – в таверне. А может – нигде.
Гильденстерн.
– Возможно, я смогу употребить свое влияние.
Актер.
– В таверне?
Гильденстерн.
– При дворе. Можно сказать, у меня есть кой-какое влияние.
Актер.
– Можно сказать?
Гильденстерн.
– У меня все-таки есть влияние.
