Иван Савин - Стихотворения. Избранная проза

Поток грохочущих событий.
Мятежноносная руда
Обуглит памятные нити,
Соединявшие года.

И всё в улыбке прожитое,
Надежд и песен хоровод
В недосягаемом покое
Невозвратимо отцветет.

Из книги памяти ненужной
Пустые выпадут листы,
Но никогда, ни в буре вьюжной,
Ни в зное, не увянешь ты.

Изгиб бровей бессмертно-четкий,
В тени ресниц зеленый жар,
Твоей лукавящей походки
Незабываемый угар…

У царских врат икона странная —
Глаза совсем твои.
До тёмных плит резьба чеканная,
Литые соловьи.
Я к соловьиному подножию
С мольбой не припаду.
Похожая на Матерь Божию,
Ты всё равно в аду.
Монах согбенный начал исповедь.
Ему, как брату брат,
В грехе покаюсь. Грех мой близко ведь,
Ведь ты — у царских врат…
Одной тебе служил я с младости,
И вот, в чужой стране,
Твой образ всех Скорбящих Радости
Я полюбил вдвойне.
Ты не любила, ты лукавила.
Ты захлебнулась тьмой…
Глазам твоим свечу поставила
Монашенка с сумой.
Сменив калику перехожую,
У царских врат стою.
Христос, прости её, похожую
На Мать Твою!

Чего здесь больше, капель или игл?
Озерных брызг или сосновых хлопьев?
Столетний бор, как стомачтовый бриг,
Вонзился в небо тысячами кольев.

Сбегают тени стрельчатой грядой
На кудри волн по каменистым склонам,
А лунный жар над розовой водой
Приколот одуванчиком зеленым.

Прозрачно дно. Озерные поля
Расшиты желтыми шелками лилий.
Глухой рыбак мурлычет у руля
Про девушку, которую убили.

В ночную воду весла уронив,
Дремлю я, сердце уронив в былое.
Плывет, весь в черном бархате, залив
И все в огнях кольцо береговое.

Проснулся ветер, вынырнув из трав,
Над стаей туч взмахнул крылом незримым…
И лунный одуванчик, задрожав,
Рассыпался зеленоватым дымом.

Ты брошен тоже, ты поймёшь,
В дурманы вглядываясь строже,
Что счастье, если и не ложь, —
На ложь мучительно похоже.
Тот, первый, кто вином любви
Уста раскрывшиеся нежил,
Не слеп от нынешней крови
И в нашей брошенности не жил.
Тот, первый, в райском терему
Лаская кроткую подругу,
Не шёл в хохочущую тьму
По кем-то проклятому кругу.
А мы идём. Над нами взгляд
Безумия зажжён высоко.
И каплет самый чёрный яд
Из окровавленного ока.
Что сердца лёгкая игра
Тяжёлому земному телу?
Быть может, уж давно пора
Мечту приговорить к расстрелу.
А мы в безлюдье , в стужу, в дым
Несём затравленность обетов,
Мы, как Евангелие, чтим
Бред сумасшедших и поэтов.
И, вслушиваясь в злую ложь,
Горим, с неоспоримым споря…
Ты брошен тоже, ты поймёшь,
Что счастье выдумано с горя.

Пели над окнами клёны.
Ночь отгорала. Струясь
По полу, сгустком зелёным
Лунная кровь запеклась.
Ночь отгорала. В гостиной
Не зажигали огней.
Зло говорили и длинно
О прожитом и о ней.
Кто-то, чуть видимый в кресле,
Долгий закончил рассказ
Мудростью: «Женщина, если
Любит, то любит не вас».
Падали розовым градом
Искры пяти папирос.
Кто-то, смеявшийся рядом,
Бросил мне горький вопрос:
«Вы разве счастливы? Разве
Ваша любовь не в пыли?»
Снова к сочащейся язве
Душу мою поднесли.
Я улыбнулся спокойно,
Я не ответил ему, —
Ибо роптать недостойно
Мне, без конца твоему.

Можно стать сумасшедшим от боли.
Но нельзя ничего забыть.
Я влачусь по земной юдоли,
И за мною змеится нить.
А на ней, на ладонке длинной,
Завязала память узлы,
Как печати доли полынной,
Как печати недоли и мглы.
Я и так четвертован новью,
Нелегко теперь на земле.
Для чего ж и прошлое кровью
Истекает в каждом узле?
Часто хочется бросить сердце,
Память бросить в ночь и не жить.
Но вползает тайною дверцей,
Но пытает узлами нить.
Если б кто-нибудь сжал её, сузил,
Оборвал, во тьму уроня,
И в последний, терновый узел
Завязал неживого меня!

Сегодня месяц совсем весенний —
Туманный, близкий и молодой.
Огромных сосен прямые тени
Дрожат лилово над мостовой.
Роятся тучи в седом просторе,
В седом просторе плывут цветы.
За дымкой улиц, я знаю, — море,
За дальним морем, я знаю, — ты.
Пустая площадь. На белой башне
Двенадцать песен пропела медь.
Туман все выше и все бесстрашней
Бросает в небо седую сеть.
Сегодня взоры — хмельное жало,
Сегодня маем пьянит февраль.
А ты мне сердце зацеловала
И уронила в такую даль. 

Спросила девочка тихо:
«О чем ты, мальчик, грустишь?»
За дверью – поле, гречиха
И такая густая тишь.

Колыхнулся и вспыхнул синее
Над закрытою книгою взор.
«Я грущу о сказочной фее,
О царевне горных озер».

Соловей вскрикнул напевно.
Упала с ветки роса.
«А какая она, царевна?
И длинная у нее коса?»

«У царевны глаза такие –
Посмотрит и заманит в плен.
А косы ее золотые,
Золотая волна до колен».

И сказала крошка, играя
Черной косичкой своей:
«…Тоже… радость большая –
В рыжих влюбляться фей!»

Мощный, гулкий, неустанный,
Утоли мою печаль,
Унеси в такие страны,
Где минувшего не жаль,
Где бесстрастно бродят светы
Мёртвых лет и мёртвых лун,
Где бессмертно спят поэты
В гамаках из звёздных струн.
Вьются вёрсты. Вёрсты пляшут
Хороводами столбов.
Острой проволокой пашут
Неживую землю мхов.
Всё равно, никто не встанет,
Не проснётся. Всё равно.
Только горький вздох заглянет
В задрожавшее окно,
Да напомнит сад старинный,
Синий вечер, яблонь шум,
Да простор, да взлёт орлиный
В небе плавающих дум…
Мощный, блещущий, железный,
Вырви рельс двойную сталь,
Брось меня в такие бездны,
Где минувшего не жаль…

Декабрьский вечер синь и матов.
Беззвездно в горнем терему.
Таких медлительных закатов
Еще не снилось никому.

Глаза ночные сжаты плотно,
Чуть брызжет смуглый их огонь,
Как будто черные полотна
Колеблет робкая ладонь.

Поют снега. Покорной лыжей
Черчу немудрые следы.
Все строже север мой, все ближе
Столетьем скованные льды.

Бегу по сказочной поляне,
Где кроток чей-то бедный крест,
Где снег нетронутый желанней
Всех нецелованных невест.

Мне самому мой бег неведом.
Люблю бескрайности пустынь.
Цветет закат. За лыжным следом
Следит серебряная синь.

Недвижна белая громада
Снегов в узорчатой резьбе…
Вчера мне снилось, что не надо
Так много плакать о тебе…