— Проблема была в том, как вообще провезти контрабанду.
— Да уж, проблема!
— С того дня он потерял покой и сон.
— Тут потеряешь!
— Но однажды вечером Реджи нашел выход.
— Реджи Тениссон?
— Да. Я же сказал, что он тоже был на корабле и, пока они плыли, очень сдружился с Мейбл Спенс, а она поведала ему о страшной проблеме. Тогда Реджи пошел к Лльюэлину и сказал ему, что все будет хорошо, если только они возьмут у Монти мышь. Должен упомянуть, что Монти купил для своей Гертруды плюшевого Микки Мауса с отвинчивающейся головой. Такая, понимаете, банка для шоколадных конфет.
Апельсин нервно вздрогнул. Сейчас он не мог слышать о шоколаде.
— Монти и Гертруда немного поссорились — это часто бывает между влюбленными, и она вернула ему мышь, а Реджи сказал Лльюэлину, что положит туда ожерелье, так что Монти и не узнает.
— Умно, — признал Виски-с-Лаймом.
— Гениально! — отозвался Ликер. — И все прошло, как он задумал?
— Без задоринки. На берегу, конечно, Лльюэлин рассказал все Монти, и тот увидел, что ему прямо с неба упало волшебное кольцо — теперь он сможет получить работу на этот самый год. Короче говоря, все так и вышло. Перед тем как они расстались, Лльюэлин подписал с ним контракт на пять лет и взял его к себе в помощники.
— И Монти помирился с Гертрудой?
— О, да! Сегодня они обедают в Баррибо. Апельсин заметил, что это пустая трата денег. Рано или поздно, предсказал он, Гертруда Баттервик бросит жениха, а денег не вернешь.
— Почему ты так думаешь? — спросил Лимон.
— Она играет в хоккей, — ответил Апельсин.
Монти сидел в холле всемирно известного отеля, и взоры его постоянно обращались к вращающейся двери, из которой в любой момент могла появиться Гретруда. Его чувства, хотя и близкие к экстазу, окрашивало легкое беспокойство. Уверенный в выборе, который он сделал еще год назад, он поневоле думал о том, что у Гертруды было достаточно времени взвесить все за и против и изменить свое решение, особенно если мы учтем, что ее отец и не пытался скрыть аллергию на само слово «Бодкин», и не собирался ослабить влияние на преданную дочь.
Правда, она согласилась прийти без явных колебаний, но с прежним ли пылом, с прежним ли огнем? Именно об этом спрашивал себя Монти, и именно это мешало ему находиться в том состоянии, которое французы называют bien etre[1]. Его дух то поднимался, то опускался, и когда он только что сумел его приободрить, почти убедив себя, что все его страхи безосновательны, в дверь, которой судьба предназначила впускать только индийских магарадж и техасских миллионеров, вошел пожилой человек с лошадиным лицом, в котором Монти не без труда распознал мистера Баттервика, главу компании «Баттервик, Прайс и Мандельбаум Импорт-Экспорт». Мистер Баттервик подошел к тому месту, где сидел Бодкин, вызывающе фыркнул и произнес такие страшные слова:
— День добрый, мистер Бодкин. Гертруда не будет с вами обедать.
Описать воссоединение разлученных сердец особенно трудно, когда одно из них отсутствует. Простой хроникер в таких обстоятельствах растеряется и сникнет, как будто он во всю прыть бежал, чтобы успеть на субботний поезд и вдруг узнал, что тот ходит только по воскресеньям. Но насколько хуже, насколько горше тому, кто рассчитывал быть одним из главных действующих лиц! Чувства влюбленного, который собирался пообедать с возлюбленной, а вместо нее получил ее отца, легче представить, чем описать. Скажем только, что Монти пережил их сразу все, и если бы не сидел в глубоком кресле, закачался бы и рухнул на пол.
Мистер Баттервик выглядел как лошадь, готовая взять высокий барьер, и, надо сказать, это его не красило. Но не поэтому Монти смотрел на него как на змею, и заговорил с ним не сразу.
— Что! — вскричал Монти.
— Не будет обедать? — добавил он же.
— Черт! — обобщил он свои впечатления. — Как так не будет? Мы договорились по телефону еще вчера вечером.
— Верно, — признал Баттервик, — но потом я поговорил с ней и объяснил, что лучше пойти мне.
Монти понял из этих слов, что старая образина решила угоститься за его счет, и это ему не понравилось. Мистер Баттервик, однако, рассеял его сомнения.
— Есть я не собираюсь, — сказал он с легкой, но слишком холодной улыбкой. — После того, что я вам скажу, вам захочется побыть одному, а я в любом случае буду ужинать в ресторане, где знают мою диету. Дело в том, что Гертруда очень чувствительная девушка и ей неприятно причинять людям боль. Будет лучше если я сообщу вам новости.
Монти не очень понимал, о чем идет речь. Мистер Баттервик оставил шляпу на вешалке, а то бы он напомнил ему Безумного Шляпника.
— Я не совсем вас понял, — сказал бедный Бодкин.
— Что ж, объясню, — ответил мистер Баттервик. Менее суровый человек сказал бы: «Что ж, напущу еще морозу». — Я решил, что вы не должны видеться с моей дочерью.
Отель Баррибо построен на славу, и не было случая, чтобы потолок обрушивался кому-нибудь на голову, однако в тот момент Монти был уверен, что случилось именно это, и очень удивился, почему магараджи и техасские миллионеры так спокойно это восприняли. Затем здравый смысл вернулся на положенное ему место, и Монти недоверчиво посмотрел на собеседника.
— Что! — вскричал он.
— Не видеться? — прибавил он же.
И обобщил:
— Черт знает что! Опять за прежнее?
— Выражение странное, но смысл я улавливаю, — сказал мистер Баттервик.
— Да, именно так.
— Мы же договорились!
— Я как раз к этому подхожу. У-ох!
— Что значит: «У-ох!»? Это не ответ.
— Это междометие, — сказал с достоинством мистер Баттервик. — Я застонал от боли. Желудочные колики.
Монти это знал, и очень радовался, хотя было бы лучше, если бы старый гад болел бубонной чумой.
— Хорошо, — уступил он, — если хотите говорить «У-ох», говорите, дело ваше. Но вернемся к теме. Вы обещали, что если я буду целый год зарабатывать сам, вы не станете мешать нам с Гертрудой. Я думал, что это глупо, и сейчас думаю, но я сказал себе, что нет толку спорить, принялся за дело и честно выполнил условие. Весь последний год я был помощником режиссера на киностудии Лльюэлина в Южной Калифорнии. Как вы думаете, Лльюэлин платит своим сорудникам? Каждую пятницу я получал маленький конвертик с тысячей долларов внутри. И у вас хватает духу сказать, что наше соглашение — пустой звук? Может, вы прямо так не сказали, но явно собираетесь. Что ж, мистер Баттервик, если такие приемы обычны в вашем кругу, я могу только посочувствовать экспорту и импорту. Люди с более высокими понятиями назвали бы это жульничеством.
— Вы кончили, мистер Бодкин?
— Нет.
— И все же, отложите дальнейшие рассуждения и дайте мне возможность ответить.
— А у вас есть что сказать?
— Да, и много.
— Сказать, а не пороть чепуху.
— Это не чепуха. Вы утверждаете, что честно выполнили условия. Я в этом сомневаюсь.
— Уж не хотите ли вы намекнуть, что я не служил у Лльюэлина? Вы с ума сошли, Баттервик! Позвоните на студию Александре Миллер и спросите ее. Она — моя секретарша. Сидели вместе каждый день.
— Нет, я не это имел в виду. Просто ваша работа не считается.
— Не считается?
— Нет, потому что вы получили ее нечестно. Вы получили ее,… Я хотел сказать «хитростью», но шантаж — более подходящее слово. Вы запугали Лльюэлина этим плюшевым Микки Маусом с бриллиантами. Разумеется, когда я заключал наше соглашение, я ожидал не этого. Я предполагал, что вы используете обычные способы, с помощью которых приличные люди находят работу. Тем самым, как я уже сказал, этот год не считается.
Он замолчал, и снова Монти показалось, что большая порция отеля Баррибо падает ему на голову. Он сник, притих и растерянным видом напоминал пойманного на вокзале воришку. Но вместе с тем он почувствовал невольный трепет. Он никогда не подозревал, что мистер Баттервик — ясновидец, но сейчас стало ясно, что он владеет шестым чувством, экстрасенсорными способностями и тому подобными вещами, а этим не хочешь — восхитишься, даже если вам кажется, что более умные родители утопили бы его в младенчестве.
— Как вы узнали? — слабо произнес Монти.
— От дочери.
— Она вам рассказала?
— Она мне все рассказывает.
Монти был потрясен. Он поверить не мог, что какая бы то ни было девушка могла себя так вести. Обычно он полагал, что королева всегда права, но сейчас чуть не произнес неосторожных слов. Какому отцу понравится, если его дочь назовут полоумной идиоткой? Но он их не произнес. Да, стало бы легче, но — не произнес, поскольку надеялся, что такт и мягкость сделают свое дело.
— Может, мы это обсудим? — спросил он.
Мистер Баттервик ответил, что они именно этим и заняты, а пора бы кончить, ему надо идти в свой целебный ресторан.
— Понимаете, — не унялся Монти, — в духе… ну, в таком женевевском духе. Я признаю, что с этим Микки Маусом вел себя… скажем так, не совсем нравственно, хотя и сумел уломать Лльюэлина.
